«Почему иногда текст начинает жить своею жизнью помимо авторской воли, как у Пушкина – Татьяна возьми и выйди замуж без желания?» На самом деле это обман. То есть, конечно, мысль уходит в какую-нибудь сторону, но что касается сюжета – Пушкин, конечно, пошутил. А вы себе представьте, что было бы в романе «Евгений Онегин», если бы Татьяна не вышла замуж. Ну и что было бы дальше? Как дальше продолжать роман, как соединить снова Татьяну и Онегина? Чтобы он снова туда поехал – ремейк такой, – но только теперь бы влюбился? Обязательно нужно было, чтобы вышла замуж, это абсолютно неизбежно, и он, конечно, пошутил. Приятно автору иногда, когда он чувствует своего персонажа как отдельное существо; приятно сказать: «Экую штуку удрала, вышла замуж, никак я не мог этого от нее ожидать». Но это просто хитрость Пушкина и больше ничего.
«Как вы относитесь к творчеству Даниила Хармса? Чего в его работах больше, стиля или слога?» Ну что значит «больше»? Я просто объяснял, что это две разные степени владения словом. Конечно, он большой писатель, одержимый, мне кажется, страхом насильственной смерти. Страх, и особенно страх смерти – один из главных источников юмора, и мне кажется, что Хармс вот такой писатель; я про это еще не успел написать, и уже не напишу.
«Как определить, что ты пишешь – роман, эссе, рассказ, – если изначально текст рождается из чувства диктовки, а не по плану?» Обычно это чувство диктовки даже у гениев длится очень недолго, несколько страниц, а потом надо все-таки понять, что ты пишешь. Лично в моей практике – за исключением больших книг – для того, чтобы написать текст, надо представлять себе его внутренний объем. Не в страницах, а как-то приблизительно представлять себе, как объем музыкального произведения; чисто физически его чувствуешь.
«Как придумать героев к такому тексту? Или ждать, пока они появятся естественным путем?» Я думаю, что естественным; ну что их придумывать? Почему человек пишет романы? Потому что он не может написать про это статью, потому что он не может сказать одной фразой содержание «Анны Карениной». Ему нужны голоса и жесты, а голоса и жесты надо обставлять обстановкой. Вот если женский голос – она же должна войти, она должна быть как-то одета, производить какое-то впечатление… Так постепенно возникает персонаж.
«Может ли полноценное литературное произведение быть без одушевленных предметов?» Ну конечно, там главный одушевленный предмет – автор. «Принесли букет чертополоха / И на стол поставили, и вот / Предо мной пожар, и суматоха, / И огней багровый хоровод…»[12] – сколько угодно таких стихотворений, произведений, где просто описывается букет чертополоха, стоящий на столе, но на самом-то деле происходит жизнь автора. «И простерся шип клинообразный / В грудь мою, и уж в последний раз / Светит мне печальный и прекрасный / Взор ее неугасимых глаз». Конечно, бывает.
«Как лучше заканчивать текст?» Я в прошлый раз об этом рассказывал… да, лучше оставлять, лучше не договорить. Так же, как и в лекции – лучше что-то оста вить недосказанное. Лучше не ждать момента, когда слушатели или читатели подумают: «Когда же это кончится, черт возьми?» Я думаю, что лучше недоговорить, чем переговорить.
«Когда появляется чувство истощения слова при долгом написании, как его преодолеть?» Ну да, появляется; у меня вот возникает чувство скуки, мне кажется, что я написал длинно, скучно – значит, что-то надо делать, потому что тормозит. Это оттого, что у меня короткое дыхание, я могу писать главным образом короткие тексты. Тогда останавливаешься, ищешь путь спрямить мысль, сделать короче, пошутить. Иногда можно метафорой. Иногда можно прямой речью – ведь для чего, собственно говоря, существует диалог? Он самая экономная форма распределения информации, его не так скучно читать. Можете проверить: если любую информацию передать в виде диалога, получается экономней и короче.
«Как не запутаться в мыслях?» Как? Если бы я знал…
«Кто лучшие десять живых русских писателей?» К счастью, положение председателя жюри Букеровского комитета не позволяет и даже запрещает мне отвечать на этот вопрос.
«А что вы думаете о гениальности Михаила Берга?» О гениальности Михаила Берга я думаю, что ее не существует. Он хороший, интересный писатель, но как спрашивают, так я и отвечаю.
«Как вы относитесь к высказыванию Тютчева, что „мысль изреченная есть ложь“?» Ну да, конечно, он не глупее нас был, Федор Иванович. Потому что, во-первых, сама по себе мысль не достигает дна вещей, а во-вторых, слово не достигает дна мысли. А кроме того, все, что однажды сказано, уже прошло – должно быть что-то следующее. Хорошо отношусь я к Федору Ивановичу, много про него писал.
«Каково ваше мнение о взаимосвязи и взаимообусловленности гениальности текста и разработанности в нем темы памяти?» У меня нет про это мнения. Это очень интересная мысль, но это риторический вопрос. Это у автора вопроса есть такая мысль, и ее надо разработать.
«Должна ли художественный текст связывать какая-то одна центральная идея?» Ну что значит «должна»? Я еще раз говорю: художественный текст, не мои, в частности, эссе или колонки, а истинно художественный текст – он же пишется именно оттого, что эту мысль не высказать словами. И нужно сначала придумать голоса, которые о чем-то спорят, потом людей, которым принадлежат эти голоса, и как они одеты, и как они относятся друг к другу – и так это понемножку идет, голоса и жесты, ваши мысли, одетые в голоса и жесты. А иначе не было бы никакого художества. Художество возникает от невозможности сказать умом.
«Что вернее: „красота спасет мир“ или „добро спасет мир“?» Видите ли, я никогда толком не понимал выражение «красота спасет мир», которое, как вы помните, совсем не ясно, кому точно принадлежит. Это Коля Красоткин, кажется, говорит, что однажды ему, кажется, сказал это Мышкин[13]… В реальном тексте «Идиота» этого нету, и что это значит? Наверное, что раз эстетиче ское чувство, подобно нравственному закону, живет в человеке – значит, человек создан для чего-то высшего, чем животное существование. Наверное, это хотел сказать Достоевский, но сам-то я думаю… я не знаю, что спасет мир, но, возвращаясь к теме нашей лекции, я почти уверен: если нашему миру суждено погибнуть, то погубит его глупость. Обязательно глупость, и это так легко может случиться. Мы, иногда совершенно не замечая этого, уже бывали на краю гибели. Я помню, как меня ужаснула история в Североморске: какой-то пьяный старшина взял и продал… не продал, а поменял, по-моему, на бутылку портвейна пульт управления ракетами подводной лодки, атомной… это в девяностые годы было. Просто за портвейн. Ну а дальше – почему не нажать на эту кнопку, еще выпив портвейна…
«Как начать писать днем, а не ночью?» Вот это, действительно, мучительнейший вопрос. Мало у кого есть такая возможность, у меня почти никогда не было: днем же все ходят, говорят… Если обзавестись виллой и прислугой, которую вышколить, чтобы тихо ходила, – ну и, может быть, собакой, чтоб прильнула к ногам, когда ты пишешь, – вот так как-нибудь. А другого способа не знаю.
«В поле какой реальности достижима истина? Реальности текста, реальности вне текста?» Это очень неглупый вопрос. Я, как тысячу раз здесь говорилось, не являюсь философом, но мне кажется, что истина – это и есть некоторая согласованность реальности и высказывания. Вне высказывания… ну что мы знаем о реальности вне высказывания, об истине вне высказывания? Ничего. Мы говорим о высказывании, что оно истинно, когда нам кажется, что оно похоже на что-то в реальности. Так что эти поля секут друг друга, сказали бы в планиметрии.
«Скажите, пожалуйста, какие сегодняшние тексты вы считаете гениальными? Может быть, ваша личная симпатия». Да, я это и публично сказал на предшествующем Букеровском заседании: я не думаю, что сейчас в России кто-нибудь пишет гениальные тексты. Говорю о прозе, ничего не знаю про поэзию. Поэт хотя бы временами, хотя бы частично, не может не быть гениальным, иначе нет смысла писать стихи вообще. Но с прозой, мне кажется, дело обстоит немножко хуже, чему есть объяснения – мы сегодня об этом тоже поговорим. Потому что прозаик должен чувствовать правоту, он всегда пишет о том, что «я понял вот это и знаю, что будет завтра». А мы живем сейчас в такое время, когда правит абсурд, и что можно сделать с абсурдом? Только переабсурдить, передразнить. Это не всегда получается гениально.
«Как бороться с другой крайностью, с самоуничижением? Как оценить свой текст?» С самоуничижением надо бороться самоуничижением. Тургенев пишет Анненкову: «Господи, как смешно, Гончаров носится со своими произведениями – неужели он не понимает, что через каких-нибудь тридцать лет от нас с ним пылинки не останется?»[14]. Я думаю, что это правильно. Надо понять: и неудача твоя не является вселенской катастрофой, и удача не так уж осчастливит мир. А просто надо делать свое дело изо всех сил ума, а там судьба уж рассудит.
«Расскажите, пожалуйста, о работе с источниками и сборе фактов». Это не входит в мою тему, это целый курс. У нас в университете единственный курс, который я запомнил, полюбил и который мне принес пользу, был как раз курс библиографии: какие бывают справочники, где их брать, как с ними работать, что в них искать и так далее. Сейчас на свете много словарей, энциклопедий. Я только много раз убеждался и предупреждаю – и вы это знаете, я думаю, без меня, – что полагаться на «Яндекс», вообще полагаться на интернет стоит с большой осторожностью. Они частности иногда очень хорошо улавливают, но люди, которые поставляют туда факты, не всегда компетентны.
«Что вы чувствуете, когда текст написан, когда ваши мысли легли на бумагу? Какие ощущения вы испытываете?» Не знаю… огромное облегчение, конечно. И первый день или два – острое недовольство собой, недовольство текстом. Вообще не хочется о нем говорить, не хочется никому показывать. Так сказать, «опять не удалось». Потом как-то привыкаешь, смотришь – а вроде и ничего.