Здесь ведь нет детей младше шестнадцати? Теперь по закону я должен предупреждать – вот, предупреждаю… Одно время я состоял в приемной комиссии Союза писателей и, помнится, зарубил там одного человека – а он, надо сказать, был директор большого петербургского рынка. Это было в девяностые годы, роскошно изданная книжка в чудных обложках. И он давал понять, что если его примут, то он будет спонсором; то есть была масса людей, которые хотели его принять, но все-таки мне казалось это невозможным, и я их все-таки убедил. Но как всегда – когда людей удается убедить? Рассмешив только. Я его убил одной его фразой. Я сказал: вот посмотрите, что тут написано. Там любовная сцена, написано так: «И тогда он ввел свой член в ее лоно». Я говорю: подождите, если член, то все-таки не в лоно. Если в лоно, то все-таки не член. Надо определиться, во-первых. Во-вторых, что значит «свой»? А чей, собственно говоря, он мог ввести? То есть из одной фразы видно, что человек не может быть писателем. Он не понимает ничего, он не слышит слов, так не бывает, хоть он трижды директор рынка. Удалось, представьте, его тогда не приняли. Но меня потом самого исключили из Союза писателей; может быть, его потом и приняли, не знаю, я за этим не следил.
Что нужно делать, чтобы не казаться глупым? Прежде всего, конечно, стараться не быть глупым, но это от нас не совсем зависит. Хотя я думаю, что ум – это природная способность, она у всех есть, за исключением так называемых «сущеглупых»; но мне кажется, что таких людей абсолютное меньшинство, несчастные инвалиды. Я думаю, что каждый человек может быть умным, и различаются люди только тем, что одним достаточно самообразования – просто прочитать много умных книг, а другим для этого нужен хороший учитель, какой-то умный человек, с которым ты поговоришь. Каждый человек, по-моему, может быть умным, но казаться в тексте умным – это сложно. Я могу только рекомендовать какие-то вещи, которые не надо делать, чтобы не показаться глупцом.
Во-первых, не надо делать грамматических и любых других – фактических, исторических, стилистических ошибок. Вот вчера я открываю почту на Mail.ru, там новости; я уже давно заметил, что на этом Mail.ru первые новости обычно пишет… я не знаю кто, я представляю себе, что это какая-то очень глупая девочка, хотя вполне может быть, что это очень умный старик-академик, а у него начальники такие. Но каждый раз это все так написано… Новость такая: «Комиссия по этике может лишить эсера Пономарева сло́ва на месяц». Что такое «сло́ва на месяц»? Ага, это потому что «лишить сло́ва». На самом деле все ведь неправда: и что за комиссия по этике, и эсер не эсер совсем, и «сло́ва на месяц» – неправильно поставленные слова́, и так далее. Но потом ты раскрываешь эту новость шутки ради и обнаруживаешь: там уже такая бездна, такой гейзер глупости, в которой этот бедный автор новости не виноват. Человек в парламенте говорит: «Призываю жуликов и воров не голосовать», и все жулики и воры встают: «Он нас оскорбил!»[20]. Наивность уже какая-то предельная, фантастическая просто.
Так вот, надо постараться не делать ошибок. Надо стараться избегать общих мест. Любой человек, который сегодня в тексте напишет, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке – он неумно поступает. Этими слепыми пятнами текст начинает пестреть, когда мысль на самом деле не работает. Кроме некомпетент ности, есть такая очень важная вещь, которую принимаешь за невежество, а невежество часто путается с глупостью и так далее… Нужно найти свой голос, я уже в прошлый раз про это говорил – ну или придумать. Это не всегда от нас зависит. Например, мне нравятся люди, которые говорят медленно и низким голосом, и я тоже хочу говорить медленно и низким голосом. Но когда я начинаю волноваться, быстро думать и, главное, когда я пишу, – я смотрю потом, читаю, – у меня не получается. И у большинства писателей. Кто может назвать прозаика, который пишет басом? Почти не бывает, все пишут главным образом тенором, и он различается только степенью ехидства. Вот, кажется, Салтыков – корпулентный, тяжелый, страшный мужчина. Читаешь – нет, все равно язвительный такой тенор скрипучий. Может быть, у Чехова немножко слышны басовитые, хриплые нотки. [Голос из зала: «А у Лескова?»] Бывает, но он же на разные голоса говорит, там как-то не поймешь, он по-актерски действует. И сам тоже: думаешь баритоном, говоришь баритоном, а пишешь все равно тенором. И стихи в большинстве своем так. Иногда человек себе придумывает голос, как Маяковский или Высоцкий, но это трудно.
Так вот, надо решить насчет своего голоса. Тут не все зависит от нас, есть еще природные данные. Это как с певцом, у него может быть сильный, звучный, полный голос, но неприятного тембра: немножко металлический, бесчувственный – и в общем он не нравится. Так и здесь. Есть такая вещь, которая называется «обаяние фразы» – я так для себя это называю; вы чувствуете, когда человек им владеет. Вы прочитали фразу, другую, вам хочется прочитать дальше – неизвестно почему, еще ничего не случилось. Иногда это бывает даже у плохих писателей. Константин Симонов – советский писатель, от которого практически ничего не осталось, там уже, по-моему, читать ничего нельзя, а фразу вы читаете – хорошая фраза. А какой-нибудь другой советский писатель-классик, Леонид Леонов – невозможно читать его фразу, она вся состоит из мертвого праха, в ней не слышно голоса, она антиматерией написана. Ну нет его, и все. Это обаяние создается по-разному, но именно через него, через тембр голоса светится некоторый авторский ум. И этот голос должен быть по отношению к читателю доброжелателен, скромен, должен призывать его разделить с автором взгляд на вещи, в том числе улыбку и доброту. Потому что логика художества совершенно противоположна логике злодейства. И настоящий автор как-то с первой минуты… Это Набоков еще говорил, что вы попадаете в мир, где жизнь устроена по правилам восторга, нежности, красоты, юмора и так далее[21]. Попадаете, когда с вами заговаривает настоящий автор и когда в его голосе есть вот это непередаваемое соединение здравого смысла, иронии, жалости, – и тогда вы начинаете читать этот текст.
А глупым делает человека и автора, во-первых, пафос – истеризм, называемый пафосом. Это просто главная беда сегодняшнего прозаического сообщества. Я включаю сюда и тех, кто пишет колонки, и тех, кто пишет эссе, и тех, кто в Живом Журнале и на других интернет-ресурсах высказывается. У нас же в этой палитре существует только две тональности: либо ирония, либо пафос. И та и другая, к сожалению, не работают, потому что мы живем сейчас в обстановке абсурда и цинизма. И на абсурд, и на цинизм ирония ваша и сарказм не действуют, а пафос и подавно, даже если он не истерический. Стало быть, нужно избегать общих мест и ложных чувств. Ложные чувства – это коллективные чувства. Я думаю, главное, с чем связана глупость, это с местоимениями множественного числа. И с притяжательными: вот как «вставил свой член» – чей же еще? Притяжательные местоимения часто выдают в авторе глупость. Я недавно видел книгу с посвящением: «Посвящается моей жене Наталье». Смотрите, сколько лишних слов: можно написать «Наталье» – и все. В крайнем случае – «Моей Наталье». «Жене Наталье» писать, наверное, глупо, если не многоженец, конечно. И точно так же обстоит дело с местоимениями «весь», «все». Мы можем сказать: «Человек добр», можем сказать: «Люди добры». Но попробуйте сказать: «Все люди добры» – получается глупость. Слово «все», слово «свой» почти всегда выдают в авторе глупость, и точно так же слова «наши» и «мы». «Наши забили Ирландии» – это еще куда ни шло, это «наши футболисты». А вот как вам нравится «мы забили Ирландии»? При чем здесь мы? Или «мы вступили в ВТО». Да ничего мы не вступили, я лично не вступал.
«У каждого ли человека есть талант к написанию текста?» Я думаю, что да, наверное, потому что… как Чехов говорил, у каждой женщины есть сюжет по крайней мере на один рассказ. Полагаю я, что мышление осуществляется в основном словами. И каждый, кто мыслит, может написать, только для этого очень сложно соединить… я говорю, что как будто в пять этажей бегущая строка идет у вас в голове, и вот свести эти разные нитки в одну, ссучить эту нитку и потом услышать ее звуковое наполнение – действительно сложно.
Тут есть еще один вопрос: «Как услышать свой голос?» Я пытался в прошлый раз про это говорить, это самое трудное и есть. Ходишь и ходишь, и говоришь, и сам себя уговариваешь: а вот что я думаю про это на самом деле? И какими именно словами я думаю про это на самом деле? Надо сделаться звукоприемником самого себя, а потом еще это выразить письменно. Но это – главная трудность, потому что в конце концов, если осознать свою мысль, то записать ее может каждый человек. У каждого человека есть уникальный опыт, и все мы отличаемся друг от друга только точкой расположения нашего «я» в пространстве; мы видим один и тот же мир, но вместе с тем в данный момент это шестьдесят миров, которые отличаются в эту минуту друг от друга. Так что я думаю, что каждый может написать текст и хороший и умный, каждый человек, кто не поддался глупости. Хотя глупцы пишут охотней.
Вот на этот вопрос я не могу ответить, я никогда не понимал этого. «Как бы вы определили постмодернизм в прозе?» Никак. Я не знаю, что такое постмодернизм, зато я знаю ответ на второй вопрос: «Что может прийти на смену постмодернизму?» Я думаю, постпостмодернизм. Я этого не понимаю. Я думаю, что постмодернизм можно определить как обычный текст, поставленный в кавычки. Ставите в кавычки, делаете голос неверным; предполагается, что вы это утверждаете и над этим же смеетесь. И постмодернизм я определил бы как такой интеллектуальный стеб… не знаю, не понимаю.
«Видите ли вы различие между женской и мужской прозой? Наверное, есть женская глупость, есть мужская глупость». Нет, там не так. Я думаю, что женской прозы пока не существует, к сожалению. И женского голоса, кстати, в литературе нет. Даже в стихах, даже в таких замечательных, как, допустим, у Ахматовой – все равно вы слышите какой-то другой, почти мальчишеский голос, такой скандирующий, звонкий. Раньше пионеров играли артистки травести, вот какой-то травестийный голос. Женская проза, видимо, еще будет, когда-нибудь возникнет, пройдя через все эти глупости типа феминизма, как он в данный момент выражается в каких-то экстравагантных поступках. Когд