[470]. В связи с представлениями о реальной силе святых мощей отстаивать христианскую веру и государство, видимо, и возникла эта «пара» резных икон в храмцах, воплощающая цельбоносные и защитные свойства святых тел.
Нет оснований сомневаться, что болгары располагали фигурным реликварием св. Петки, разрушенным после падения Тырнова. Возможно и существование ковчега в виде головы святой, ибо римские контакты Болгарии и даже Уния с Римом, заключенная Калояном (конец XII – начало XIII в.), не могла не повлиять на «латинскую» структуру мощевиков для вновь принесенных им в Тырново после 1205 г. святынь[471]. Иван же II Асень (1218–1241) повелевает в 1230 г. перенести мощи Параскевы в свой град Тырново. Возможность существования в древности головы-реликвария св. Петки косвенно подтверждают сохранившиеся в Болгарии поздние мощевики, структура которых восходит к старинным оригиналам. Это, прежде всего, окованный золоченым серебром череп константинопольского патриарха Дионисия I, начавшего свой монашеский путь в болгарском монастыре Св. Богоматери Косиницы, вложенный в драгоценный чеканный ларец 1788 г.[472]
Однако сопоставление стилистики композиций ларца с самой окованной головой делает очевидным наполнение головы-реликвария много раньше ковчега. Об этом свидетельствует не только архаический облик головы, напоминающей древние «говорящие реликварии», но и обработанный чернью старинный крест на лбу святого, подобный тем крестам, в которых издревле хранились частицы Креста Господня. Совершенно не соответствует голове по «языку» рельефа и пластина с изображением монастыря на месте отверстия для целования святыни, стилистически сходная с оформлением ларца.
Дионисий умирает в 1492 г., следовательно, дата памятника может колебаться где-то между второй половиной XVI–XVII в., если только череп не принадлежал другому лицу, жившему много раньше. И уж очень не похожа эта голова на ковчег св. Матроны 17 9 8 г., вполне отвечающий своему времени. Так или иначе, ясно, что на почве Болгарии надолго «пустила корни» латинская традиция голов-реликвариев, окованных металлом.
Вернемся теперь к русским изваяниям вел. Параскевы XVI–XVIII вв. Выше мы не случайно зафиксировали внимание на резном «бюсте» первой половины XVI в. из Вологды (48 × 34), который Н. Н. Померанцев считал верхней частью несохранившейся ростовой фигуры[473], что мы полностью признаем за истину. Подобная монтировка статуи, конечно, не была случайной. Здесь видятся прямые аналоги с бюстами-реликвариями восточноевропейской, балканской и немецкой работы, которые исполнялись из металла, из расписанного по левкасу дерева или конструировались из деревянной основы, обложенной серебром. Причем, по наблюдению исследователей, последние к XIV в. под металлической обкладкой все более подробно прорабатывались «портретной» резьбой.
Можно предполагать существование древнейшей на Руси статуи Параскевы в Мценске, куда, по преданию, в 1415 г. митрополит Киприан прислал киотную скульптуру св. Николая ради «обращения» местного населения в Христову веру. Оно гласит, что чудотворная статуя святителя явилась близ древней, сгоревшей в 17 5 7 г. деревянной церкви во имя муч. Параскевы. Не будем забывать болгарское происхождение Киприана и внесение именно им памяти св. Петки в русскую Псалтирь. Митрополит глубоко чтил Параскеву Тырновскую и оплакивал «разрушение» ее мощей как трагедию болгарского Царства[474].
Именно память о них, подобно барийским импульсам, родившим на Руси статуи Николы, определила, видимо, изначальные структурные особенности резных образов чтимой в славяно-балканском мире святой, притом, как увидим, на долгое время.
Однако обратимся к самому раннему в русской традиции памятнику – киотному образу из Галича Костромского (170 × 95)[475], ставшему, несомненно, источником для «бюста» из Вологды и многих резных фигур мученицы Центрально-русского региона. Доказательство тому – снимок иконы из Галича до реставрации, обнаруживающий клеевой шов на месте стыка частей фигуры.
Мы имеем смелость предполагать и здесь надставленную вместе с белым убрусом голову, доказательство чего потребует специального исследования в поисках клеевого шва или тщательно закамуфлированного «наплеска» этой части фигуры на основной блок. Несомненны вставные кисти рук, обычные в контексте монументальных киотных образов.
Не исключено, что накладным является и обручвенец, положенный поверх убруса и имеющий самостоятельную «толщину». Этот мотив до сих пор не истолкован. Именно рельефные иконы помогают осмыслить его символику. Аналогии ему имеют место в готической скульптуре XIV в. в контексте образа Христа во Гробе. В чешском Budĕjovice хранится фигура лежащего в гробнице Спасителя 1370 г., на голове Его просматривается широкая повязка, из-под которой сочится кровь[476]. Это недвусмысленный образ сударя – головной повязки, в которую, согласно утерянному оригиналу рукописи V–VI вв. (сохранился вариант X–XI вв.), Иосиф на Голгофе собрал кровь Христа[477], и одновременно как бы «след» тернового венца.
Акцентирование этого мотива в скульптурном изображении Параскевы, образ которой ассоциировался с искупительной Жертвой Христа, а крестные ее мучения – с подражанием Его страданиям, до сих пор не истолкованного в иконописи конца XV–XVII в., в контексте скульптуры из дерева обретают изобразительную реальность, видимо, не без влияния европейской традиции.
Резонность нашей гипотезы подтверждают памятники иконографии XVIII в., в частности гравюры, где уподобление Параскевы Пятницы Пяти Ранам Христа обретает изобразительную конкретность в виде тернового венца на ее главе и других орудий Страстей (книга Лазаря Барановича 1674 г.). Иными словами, тонкие, прикровенные идеи получают в поздней традиции вещественное воплощение.
Св. Параскева Пятница. Икона. Дерево (липа), резьба, роспись. Местонахождение неизвестно
Заслуживает внимания еще одна деталь галичского рельефа: «странный», как бы «пластинчатый» пояс, который в своде костромских икон толкуется как известная составляющая женской повседневной одежды – душегреи (?)[478]. В канонической же традиции пояс есть указание на служение как образ духовной силы и, кроме того, знаменует целомудрие и чистоту, что как нельзя более уместно в изображении св. девы.
Однако следует учитывать и возможность третьего смыслового аспекта. Согласно святоотеческому учению (Иоанн Дамаскин), мученики Господни суть воины Христовы, выпившие Его чашу и крестившиеся Его животворящей смертью. Последнее объясняет «воинский» тип пояса как намек на доспех, что особенно уместно в связи с символическим подтекстом образа Параскевы.
Отголоски этого варианта опоясывания фигуры можно встретить и в поздних статуях Параскевы, как, например, в изваянии XVIII в. из с. Пушкари под Рязанью (РОХМ)[479]. Надставная голова здесь также, несомненно, навеяна галичским оригиналом, как форма мантии и отчасти убруса. Повторена весьма точно даже длина плаща.
Здесь мы сталкиваемся, как и в цепи статуй св. Николая XVI–XVIII вв., с проблемой копирования чтимого в том или ином регионе «первообраза». «Резонирование» галичской резной иконы заметно и в замечательном киотном образе второй половины XVII в. из Архангельска (АООМИ) (несомненно, привозном) и в фигуре Параскевы из Вереи[480] того же времени. Однако в последней мантия имеет на груди две овальные застежки-«пуговицы», повторяющие деталь монументальной новгородской Параскевы XVI в. с надставками конца XIX в. (164 × 70)[481]. Таким образом, Параскева Верейская вобрала как бы два оригинала, суммируя признаки среднерусских и новгородских произведений резьбы «исходного типа», т. е. наиболее ранних по дате и, несомненно, высокочтимых. У Параскевы из Новгорода изначально голова была вставной. Возможно, эту структуру повторил и мастер верейского образа, однако недавнее поновление ее с использованием толстого слоя левкаса затрудняет уточнение этого технологического момента.
Наиболее точные в плане типологии резные «списки» новгородского оригинала XVI в. обнаруживаются в том же регионе в памятниках XVII в. Такова, например, сравнительно небольшая (79 × 44 × 13) Параскева из ГРМ, поступившая в конце XIX в. из музея Академии художеств и, возможно, происходящая из Софии Новгородской[482]. Не исключено, что ее крупная вставная голова на толстой шее с плотно облегающим «купол» мафорием позволяет представить себе изначальный лик новгородской статуи XVI в. до позднейшего дополнения утрат.
Прочную зависимость от технологии древнего чтимого образа обнаруживает и статуя Параскевы Пятницы из Чебоксар XVIII в. (ЧГХМ)[483]. Вынутое ядро древесины на ее обороте и нехарактерный жест рук, прижатых к корпусу фигуры, прямо ассоциируются со способом исполнения упомянутой выше скульптуры Николая Чудотворца из Чебоксар и его пермских и сибирских реплик.
Рисунок же красной мантии на ее груди выявляет традицию новгородскую. Достаточно вспомнить статую св. Екатерины Александрийской конца XVII в. из ГРМ, поступившую в Музей Академии художеств в 1860 г. из Новгорода[484]. Она имеет, согласно местной традиции, вставную голову, как, видимо, и Параскева из Чебоксар.