определяемые этими контекстами.
Каждая семья тоже имеет свой динамичный cuadro, создаваемый ее историей, которая формирует ее самосознание как социального организма. Обращаясь за терапевтической помощью, семья приносит с собой свое представление о "географии" собственной жизни. Она уже дала собственную оценку своим проблемам, своим сильным сторонам и своим возможностям. Семья просит терапевта помочь ей справиться с реальностью, которую она создала.
Первая задача терапевта в ходе присоединения к семье заключается в том, чтобы сформулировать терапевтическую реальность. Терапия — это целенаправленное действие, в ходе которого не все истины оказываются применимыми. Наблюдая за взаимодействиями между членами семьи в терапевтической системе, терапевт отбирает те данные, которые облегчат решение проблемы.
Поэтому терапия начинается со столкновения между двумя формулировками реальности. Формулировка семьи важна для обеспечения преемственности и сохранения семейного организма примерно таким, каков он есть; цель терапевтической формулировки — подтолкнуть семью к тому, чтобы она смогла более дифференцированно и компетентно справиться со своей дисфункциональной реальностью.
В качестве примера семейного мифотворчества можно привести формулирование своей реальности семьей Минухиных в то время, когда мне было около одиннадцати лет. Меня считали наделенным чувством ответственности, мечтательным и безруким. Мою сестру считали социально компетентной, легкомысленной, но деловой. Мой брат, на восемь лет младше меня, появился в семье, где ярлыки были уже распределены, поэтому на его долю пришлись оставшиеся формулировки: смышленый, беспечный, способный и безответственный. Наши действия подгонялись под эти формулировки очень простым способом: если мой брат проявлял ответственное отношение к своим обязанностям в семье, такое поведение определялось как проявление необычных способностей и ума; если же я проявлял безответственность, это истолковывалось как необычная промашка, и так постоянно. Всем нашим действиям присваивали "подходящий" ярлык, который соответствовал принятым в семье истинам. Эти мифы претерпевали и дальнейшую разработку. Я припоминаю семью "Балати- нов", которую мои родители обычно приводили как пример семьи, где дети всегда компетентны. Только в юношеском возрасте до меня дошло, что на самом деле мои родители говорили на идише "ba-laten kinder", то есть "у других людей дети…", и я один выдумал эту мифическую семью: брату и сестре эта семья, которой меня стыдили, была незвестна. Понадобилось много лет внесемейного опыта и помощь наших супругов и детей, чтобы изменить, расширить и стереть подобные формулировки.
Мы, дети, формулировали столь же лишенные гибкости представления о своих родителях. Наш отец был справедлив, честен, властен и обладал строгим этическим кодексом, нарушение которого грозило нам жестокими карами; наша мать была заботлива, всегда под рукой и готова защитить нас, если не считать того, что, поскольку наш дом всегда содержался в образцовом порядке и чистоте, любое нарушение этого порядка становилось серьезным проступком. У нас были и определенные представления о взаимодействиях между отцом и матерью и между сиблингами. Мы были частью расширенной патриархальной семьи, потому что в соседних домах жили наши дедушки и бабушки, семьи нашей тети с отцовской стороны, дяди с материнской стороны и двоюродной сестры. В этом сложном организме наша семья занимала четко очерченную нишу. Мой отец выступал как ответственный, справедливый судья во всяческих конфликтах; тетя Эстер и моя мать выполняли функцию фей-хранительниц для всех своих племянников и племянниц.
Наш дед был патриархом еврейской общины, в которую входила примерно треть всего четырехтысячного населения городка, и поэтому положение нашей семьи в клане "требовало" соответствия этому представлению. Мы были знакомы со всеми жителями города и общались с ними в качестве покупателей, продавцов, соседей и друзей, принимая участие в общественной жизни городка. Такая экологическая ниша, охватывавшая одновременно отцовский бизнес, мою лошадь, школу и начальника полиции, чей сын-механик женился на женщине-истеричке, у которой была мнимая беременность, формировала мой внутренний опыт и наделяла его значимостью. Каждая из частей этого представления имела свой вес; благодаря постоянным взаимодействиям внутри моей нуклеарной семьи определенные формулы, гласящие, "кто я такой и кто мы такие", приобретали напряженность, которой были лишены мои взаимоотношения с Теннерени, сыном владельца городской газеты. Однако моя семья, безусловно, представляла собой холон по отношению к внешнему миру, и наша жизнь протекала в определенном контексте.
В моей семье были проблемы, были привычные "разрешители" проблем и предпочтительные их решения. Когда появлялись такие проблемы, которые не могли быть решены в рамках самой семьи, на помощь привлекали теток и дядьев — например, тетю Софию, когда моя мать пребывала в депрессии после смерти бабушки, или дядю Элайаса, когда мой отец разорился во время Великой депрессии.
В одиннадцать лет мне пришлось уехать из дома, чтобы продолжать учение: в школе нашего городка было только пять классов, и я год прожил в семье тети Софии. (Хотя тетя была уже больше пятидесяти лет замужем за дядей Бернардом, в моей нуклеарной семье роль главы дома всегда принадлежала члену семьи моих родителей, а не его супругу.) Год, проведенный у нее, был самым несчастным в моей жизни. В разлуке с домом, друзьями и привычной обстановкой у меня началась депрессия, ночные кошмары, я чувствовал себя одиноким, в школе подвергался преследованиям со стороны компании "городских мальчишек", плохо учился и провалился по двум предметам. Следующий год был немного лучше. Я переехал в дом двоюродной сестры, у которой были маленькие дети, жил в одной комнате с двоюродным братом — моим ровесником и подружился еще с тремя подростками. Мы создали клуб четырех мушкетеров, который просуществовал до окончания школы, так что к тому времени, когда моя семья перебралась в город, у меня уже появилась система поддержки.
Смысл всего этого заключается в следующем. Если бы моя семья в тот момент, когда у меня в одиннадцать лет все разладилось, решила, что я нуждаюсь в помощи, то она пошла бы по обычному пути — попросила бы двоюродную сестру заняться моим воспитанием и поговорить со мной, потому что все решения, как правило, искали внутри семьи. Если бы в то время в Аргентине существовали семейные терапевты и мы обратились бы к одному из них, то я уверен, что сценарий, который они изложили бы, шел по линии уже привычных в нашем доме "решений": отец настаивал бы на том, что нужно больше и ответственнее работать, мать удвоила бы свою заботу и опеку, а младшая сестра и тетя вслед за матерью выразили бы свою озабоченность по поводу меня. В конце концов все они открыто поддержали бы отца, потому что он был главой семьи; но до тех пор мои взаимоотношения с матерью стали бы теснее. Она еще больше опекала бы меня, а я стал бы еще более некомпетентным. Пусть у нас, членов семьи, были и другие возможности, — но в дисфункциональных ситуациях моя семья, как и другие, прежде всего прибегла бы в качестве стратегии преодоления проблем к уже хорошо знакомым ей решениям. И, конечно же, такое упорство усилило бы гомеостати- ческие тенденции в семье, вместо того чтобы повысить ее сложность и способность к новым решениям.
Другие семьи, хотя и имели иную индивидуальную историю, но отличались таким же гомеостатическим упрямством в ответ на стрессовую ситуацию. И хотя большинство семей находит выход из кризиса и путь к более сложным решениям, как это сделала моя семья, другим семьям это не удается, и они вынуждены обращаться к терапевту. И тогда они излагают терапевту свою формулировку проблемы и сформулированное ими стандартное решение, а формулировка терапевта окажется иной.
Терапевт начинает формировать свое представление с учетом того, что семья считает существенным. Однако его способ сбора информации в контексте семьи уже оформляет то, что излагают они, под иным углом зрения. Затем терапевту необходимо убедить членов семьи в том, что их представление о реальности может быть расширено или модифицировано. Для подобного изменения формулировок в терапевтических целях используются такие приемы, как инсценировка, фокусирование и усиление напряженности.
В ходе инсценировки терапевт помогает членам семьи взаимодействовать между собой в его присутствии, чтобы вжиться в реальность семьи, соответствующую ее определению. Затем он реорганизует эти данные, усиливая и изменяя их смысл, вводит новые элементы и предлагает альтернативные способы действия, которые реализуются в терапевтической системе. При фокусировании терапевт, отобрав существенные для терапевтических изменений элементы, организует сведения о взаимодействиях внутри семьи вокруг какой-то темы, придающей им новый смысл. Усиливая напряженность, терапевт повышает эффективность терапевтического воздействия. Он выдвигает на первый план частую повторяемость дисфункциональных взаимодействий, разнообразие их вариантов и широкую распространенность в различных семейных холонах. Усиление напряженности, как и фокусирование и инсценировка, поддерживает ощущение новой — терапевтической реальности, бросающей вызов как симптому, так и положению его носителя в семье.
7. ИНСЦЕНИРОВКА
О ты, каштан, что пышно расцветает, Кто ты — листок, иль ствол, или цветы? О тело, чей полет напевы повторяет, Как отличить, где танец, а где ты?
У.Б. Йитс
В семейной терапии вопрос, поставленный Йитсом, воспринимается как риторический: мы не можем отделить танцора от танца. Танцор и есть танец. Внутреннее "я" нераздельно сплетено с социальным контекстом: они образуют единое целое. Отделить одно от другого — значит остановить музыку, чтобы лучше ее слышать, если воспользоваться сравнением Бергсона. Она исчезает!
Однако члены семьи прекращают свой танец, когда приходят на сеанс и пытаются описать, истолковать и объяснить терапевту, какая музыка и какой танец исполняются у них дома. Это ограничивает количество и качество информации, возникающей в их субъективной памяти, и их способность ее излагать.