Нет. Зря этот разговор.
Слишком много было по пути стрелок, и всякий раз мы не туда съезжали. И вот рельсы привели нас с тобой туда, куда привели. Депо: начало и конец.
– Платформа Лианозово.
Вышел, сверился с телефоном, нашел остановку нужного автобуса. Стал ждать. От ожидания познабливало. Зачем он едет в эту больницу? Затем же, зачем и вчера в больницу ехал, к матери: за справкой о бесповоротности. И не морозно было, а продрог.
Автобус раскрыл теплые двери, впустил. Водитель вытянул из Ильи денег. Все тянули. Хватило бы до конца. Захлопнулся и поехал через снег против ветра – дом на колесах.
Больница была облезлые здания вразброс на снежном плацу за забором. Охрана спала, шлагбаум раззявлен. Пришлось будить, допрашивать: в каком корпусе гинекология.
Проехала поеденная ржавчиной бело-красная «Газель». В ней сидели веселые люди. Охранник махнул бежать за ней. Илья отстал. «Скорая» приткнулась к приемному покою, как щенок к сучьему соску, санитары стали выгружать черный мешок.
Вот корпус.
Рыжий парень без шапки вычерчивал на снегу ногой буквы, задирая голову вверх, к окнам родильного отделения. Буквы были такого размера, как будто парень потерпел кораблекрушение и хотел, чтобы его спасли самолеты. Илье с земли было ничего не понять. Увидел только «С» и «П». Спасибо?
Через амальгаму, как из зеркал, из окон выглядывали на мир бледные роженицы. По ним сверху плыли облака. Лики были неразличимы: одна умилялась, остальные завидовали.
Парень был нетрезв и весел. Илье захотелось его ударить за его радость.
– Левковская Нина, – сказал он регистратуре.
– За сегодня нет еще ничего, после двенадцати будет, – огорчила его тетка с жидким обеленным хвостом, но тут же и пожалела. – Хотите, в отделение поднимитесь, спросите у врача, сегодня посещение открыто в первой половине. Бахилы двадцать рублей.
Почему-то заколотилось в груди. Глупо: тут его никто не знает, никто и не узнает. Даже если он с Ниной лицом к лицу в коридоре столкнется – что? Ничего. Он ей никто.
– Хорошо.
Лифт был огромный, не для стоячих людей. Изнутри железный. Полз тяжко и надсадно. Илья уговаривал его, чтоб еще помедленней шел, но тот все-таки приехал.
Гинекология была подкрашена, на пыточную не похожа. Но прямо у лифта курили женщины с серыми лицами. Никто не решался им запретить. Посмотрели на него волком. Он ничего у них спрашивать не стал.
Вошел в бежевый коридор. Бахилы прохудились, гноили на стерильный пол уличным соком. Где-то гундел телевизор. За запертой дверью плакали. В ординаторской шумел чайник. Все негромко: жизнь тут как-то стеснялась.
Постучался в приоткрытый кабинет заведующей. Потом прочитал на двери табличку: «Врач на обходе».
Спрятался в конце коридора, у кадок с мясистыми щучьими хвостами. Прождал бесконечность. Выследил из своей засады, как вернулась хозяйка кабинета. Восточная женщина с тягучим акцентом и раскатистым «р». Линзы у нее в очках были толстенными, они очень уменьшали ее глаза.
– Насчет Левковской.
– А вы кто? – из-над очков поинтересовалась та.
– Я… Парень ее.
– Парень. Передумали?
– Что?
– Должны были в пятницу удалять плод, но хирург задержался на родах, были двойняшки с обвитием. Не успели. На выходных плановых операций не прроводим, оставили под наблюдением и на анализы. Будем сегодня делать.
– Что?
– Еще раз вам повторить?
– Вы что, еще не делали ей ничего?
Горло высохло.
– А вы что, сами не знаете? Хорош бойфрренд.
– Мы поругались.
– Это вы уж сами как-нибудь рразбирайтесь. Операция через два часа. Можете вон зайти к ней пока.
– Не уверен. Может быть. Вы ей пока не говорите, ладно?
– А надо быть уверенным. У девочки одиннадцатая неделя беременности, двенадцатая пошла. На следующей неделе ей никто в этой стрране аборт уже не сделает. Буквально в последний вагон запррыгиваете.
Она как будто вернулась к каким-то своим отчетностям, как будто ей было все равно, что там с Ниной будет дальше. Может, ей и было все равно на этом конвейере.
Илья вышел в коридор чужими ногами.
Забился в тупик, сел рядом с щучьими хвостами.
Приласкал листья. Нужно было за что-то подержаться.
Нина еще не успела. То, в чем Илья себя уже обвинил – этого еще не произошло. Это сейчас случится, через два часа, но еще не случилось. Должно было в пятницу, должно в субботу, должно было тогда, когда Илья еще ничего не знал об этом, когда ответственность на нем уже была, но ее на нем еще не было. Опереточное совпадение. Мать заставила сюда приехать. Бред. Мистика. Не все еще решено. Не его дело. Зачем ей ребенок от мертвеца. Что матери сказать. Нельзя вмешиваться в чужую жизнь. Ты влез. Ты его убил, когда он хотел все поменять. Он не успел. Он не собирался. Он уже перепахал ее так, что жутче нельзя. Надо ехать. Нет времени оставаться. Не мое дело. Хоть что-то можно изменить еще. Она сама не хочет этого аборта. Последняя неделя. Середина августа, одиннадцать недель. Страшно. Хочется вернуть назад. Но его-то ты не вернешь. Его-то ты отобрал у нее совсем. Его нет. А ребенка. Какое ты право имеешь влезать. У тебя и не получится. Она приняла решение. Она сомневается. Она тут проторчала все выходные. Она решилась. Ты убил отца этого ребенка. Сам убил. Ей не нужен ребенок без отца. Ты можешь с нее грех снять. Нет никаких грехов, это люди изобрели. Она радовалась ему. Ей было страшно. Она его хотела сама. Она сама захотела от него избавиться. Ей просто нужно было на него опереться. Ей не на кого будет опереться. Она будет матерью-одиночкой, всегда. Она не убьет своего ребенка. Его ребенка. Я это ему должен. Я ничего ему не должен. Он был должен мне и получил расчет. Как так могло совпасть. Нет судьбы. Нет никакого бога. Слово есть, а бога нет. Есть что-то, что ты можешь еще исправить. Ты же жалел, что ничего не исправить. И вот. Ты не исправишь этим ничего. Для себя да, а ее загонишь. Откуда ты знаешь, чего она хочет. Она его любила. Он ее доводил. Он ее тоже любил. Он паскуда был. Она его любила таким. Возвращалась. Не могла любить. Ты ее всего лишил. А он всего лишил меня. Теперь его ребенка за это убить, что ли. Ты его самого убил уже. Ты не загладишь этим ничего. Я не собираюсь ничего этим заглаживать. Она будет несчастна. Она была несчастна. Она достойна лучшего. Ты можешь ей только солгать. Ты ничего ей не дашь. Ты ничего не можешь ей дать. Нет заднего хода. Кроме одного. Одно можно переиграть. Отбить у смерти. Это случайность. Совпадение. Это не случайность. Это один шанс на миллион. Это нельзя упускать. Ты себя не простишь. Ты мог, но не сделал. Тут нет правильного ответа. Уже сделано столько, лучше просто уйти. Надо уйти. Надо быть там, в помойке на Кутузовском. Не появишься там – раскроют. Какая разница, что с ней. Она не твоя, она его, она никогда не будет твоей. Ты не сможешь ей помешать. Она почувствует фальшь, она забьет тревогу. Ей будет только хуже. Что ты скажешь его матери, когда она спросит, как Нина. Как Нина. Как. Начинаешь опаздывать. Надо уходить. Все. Надо идти.
Решился: бежать.
Достал телефон.
Открыл ящик. Недописанное Петино письмо лежало с самого верха. Он открыл его. Пополз, спотыкаясь, по строчкам.
«Нин, я не знаю, как об этом с тобой в глаза разговаривать……мне страшно об этом думать, о том, как изменится моя и твоя жизнь……Как будто теперь уже все за меня решили……мое будущее все уже известно наперед, все расписано……Про то, что страшно сделать ошибку, и что нельзя вернуться назад… А тебе нет?……я это письмо начал писать, чтобы отговорить тебя……Но потом ведь как-то они справляются. Значит, изменяются, но становятся счастливее……пускай они нас изменят, дети…
В общем, Нин»
Перечитал еще раз, загипнотизированный.
Как загипнотизированный, положил большой палец на пробел за Нининым именем. Подумал: вот так Хазин на этом самом пробеле держал палец, на этом самом экране, выбирал следующее слово. Не выбрал, решил отложить.
На экране мерцала тоненькая синяя черточка: из нее родились буквы. Илья, как будто в первый раз видел это чудо, соскользнул подушкой пальца в экранный подпол, где лежал алфавит. Притронулся к букве «Т» – и она возникла из синей черточки, а сама черточка передвинулась чуть вперед, зовя Илью за собой – дальше, вперед.
Он осторожно прикоснулся к букве «Ы».
К пробелу.
«Ты потрясающая».
Точка.
«И я тебя люблю». Точка.
Посмотрел на эти странные чужие слова. Стер их.
Написал заново.
В коридоре стояла тишина. Потом сказали: «Пойди Левковской успокоительное дай перед оперрацией, я к главвррачу в тот корпус отойду пока». Чавкнул железным лифт.
И Илья нажал синюю стрелочку в верхнем углу экрана: отправить.
И все – улетело.
Вот тут бросило в жар. Он вскочил, чтобы испариться, но в телефоне тренькнуло. Илью схватили за трубочки, на которых сердце висело, и дернули вниз. Заглянул в экран: сообщение.
В Телеграм. От Магомеда-Дворника.
Ничего не понимая, кликнул, попал в мессенджер. Там было: «Здарова товарищ милицанер! В четверг готов будеш?»
Илья потряс головой, сбросил морок. Настучал: «Буду готов. Где и во сколько?»
Магомед не спешил отвечать, Илья не торопил его, боялся спугнуть. Прошаркал кто-то по больничному коридору тапками. Наконец получил смешливое: «Эээ брат! Откуда знаю! Пожже решим!»
Ладно, Мага. Позже, но не позже четверга: «Ок».
Все. Все. Закрыл. Сунул мобильник в карман. Выдохнул. Двинул к лифту.
И тут заиграло оттуда, из кармана: известное. Кастаньеты, барабаны, гитара. Завел придавленно испанец: «Soy el fuego que arde tu piel…» Илья достал его на свободу, и он запел в полный голос:
Soy el agua que mata tu sed
El castillo, la torre yo soy
La espada que guarda el caudal…
Звонила Нина.
Илью парализовало прямо на выходе из отделения; у лифтов никого не было, только дым медленный остался от посеревших женщин; коридор был раньше набит тишиной, как ватой – а теперь, от испанских слов и от гитарных рифов, эта вата намокала быстро, как будто приложенная к глубокой ране, из которой не могла все вобрать.