Принцип зеркального отражения лежит в основе композиции романа. Не странно ли это, спросит иной читатель, описывая великую битву с немецким фашизмом, одновременно вводить столь шокирующее двойное зеркало? На это существует тяжкий, но справедливый ответ: война в нашей стране велась на двух фронтах, и вторым фронтом была война сталинизма с собственным народом.
Сталинград находится в эпицентре событий романа. Сталинград действительно на какое-то время стал главным городом мира, столицей мира. И, несмотря на то что именно здесь идет самая кровавая битва Великой Отечественной, несмотря на то что Гроссман пишет – почти документально – не только подвиги, но и страдание, ужас, кровь, – итоговое художественное обобщение носит светлый характер.
«Какие это были удивительные дни.
Крымову казалось, что книга истории перестала быть книгой, а влилась в жизнь, смешалась с ней».
Побеждает в Сталинграде не только мощь армии, но прежде всего дух народа: «Хороши были в Сталинграде отношения людей. Равенство и достоинство жили на этом, политом кровью, глинистом откосе». Не один раз возвращается Гроссман к мысли о родовой взаимосвязанности свободы и творчества, свободы и победы. Труднейшая научная проблема в сознании Штрума никак не поддавалась разрешению до того странного момента, когда он не почувствовал себя полностью от нее свободным – тут-то и пришло озарение. Только свободные люди в состоянии защитить и отстоять свою страну, свой дом. Именно поэтому мысли бойцов в Сталинграде устремлены в будущее – они, победители, ощутили себя наконец свободными людьми, ощутили свое достоинство. Они размышляют по-человечески благородно, по-государственному спокойно и свободно: «Почти все верили, что добро победит в войне и честные люди, не жалевшие своей крови, смогут строить хорошую, справедливую жизнь. Эту трогательную веру высказывали люди, считавшие, что им-то самим вряд ли удастся дожить до мирного времени, ежедневно удивлявшиеся тому, что прожили на земле от утра до вечера».
В огромном, на протяжении всего романа развернутом диспуте решающим аргументом является право людей быть разными. «Человеческие объединения, – замечает Гроссман, – их смысл определены лишь одной главной целью, – завоевать людям право быть разными, особыми, по-своему, по-отдельному чувствовать, думать, жить на свете». Все, что унифицирует человека, подавляет его «разность», ставит под угрозу свободу народа в целом. Победить, «переиграть в бою врага» могут только свободные люди: «Эта громада ума, трудолюбия, удали и расчета, рабочего умения, злости, это духовное богатство народных ребят – студентов, школьников из десятилеток, токарей, трактористов, учителей, электриков, водителей автотранспорта, злых, добрых, крутых, смешливых, запевал, гармонистов, осторожных, медлительных, отважных – соединится, сольется вместе, соединившись, они должны победить, уж очень богаты они».
Гроссман кладет в основу всей постройки принцип художественной свободы. Сращение народной освободительной войны с судьбой семьи обогащено авторскими отступлениями и философскими размышлениями. Беллетризм словно врастает в философию романа, а философия движет сюжет далее. Их неразрывное единство обеспечивает особую стилистику гроссмановского романа.
Гроссман пишет сознание пластично, показывая, как при столкновении с реальной действительностью нарушаются стереотипы; но он не утаивает и того, как потом опять стереотип подавляет проснувшееся, замерцавшее свободной мыслью сознание. Вот, скажем, Крымов присутствует на «творческих отчетах» снайперов в Сталинграде. «Всю жизнь Крымов высмеивал интеллигентских слюнтяев», но теперь сам не может не задумываться – даже в столь тяжелых условиях – о гуманизме: «Все же страшновато от разговоров снайперов, хоть они знают, ради чего совершают свое дело». А собеседнику своему он говорит совсем другое: «Христианский гуманизм в нашем деле не годится. Наш советский гуманизм суровый… Церемоний мы не знаем…» Безусловно, в отношении фашизма суровость права. Но при чем здесь «христианский гуманизм»? Тем более что когда судьба Крымова делает еще один виток – Крымов отправляется с лекцией в знаменитый дом 6/1, – он не может вынести духовной свободы поведения Грекова, командира героически сопротивляющейся маленькой крепости, и пишет на него донос. Греков погибает, и только поэтому донос Крымова не приводит к тяжким последствиям. Но и Крымов не избегает участи того, на кого доносит, – сам становится жертвой голословного обвинения и попадает на Лубянку. И только после мучительных допросов и побоев он начинает прозревать – как Софья Петровна в повести Л. Чуковской, на собственной судьбе убедившаяся в ложности спасительного стереотипа «зря не сажают».
Пожалуй, самыми светлыми, самыми чистыми героями романа являются командир танкового корпуса полковник Новиков и Евгения Шапошникова, его любимая, в прошлом – жена Крымова. Огромное мужество проявляет Новиков не только в своей полководческой деятельности, но и в сопротивлении «указаниям сверху», в личном сопротивлении приказу Сталина о немедленном наступлении. Ради того, чтобы сохранить людей и технику, Новиков откладывает наступление на несколько минут, чем вызывает искреннее восхищение генерала Гетманова, комиссара его корпуса (в прошлом – секретаря обкома, в еще более дальнем прошлом – начальника областного НКВД). И тем не менее Гетманов с той же искренностью пишет на Новикова донос о неподчинении прямому приказу. Но если бы Гроссман показал таких, как Гетманов или близкий ему по позиции Неудобнов, только с одной, служебно-исполнительской стороны, образы их были бы одномерны. Автор рисует и уютнейшую сцену семейного застолья у Гетманова, раскрывает его чадолюбие, нежность к родственникам, пишет – изнутри своего героя – его понимание своей роли в событиях, и от этой «человечности» Гетманов становится еще более страшен.
До крайности сжатое время действия романа расширяется за счет включения предыстории героев, раскрывающей их социальную типажность. Такова и «история» Гетманова – исполнителя железной воли авторитарной власти, не новатора, не борца. Гетманов – холуй на государственной службе: будь он шофером, энкавэдэшником или генералом, холуйско-доносительская основа характера останется неизменной.
Героев Гроссмана можно условно поделить на исполнителей и изобретателей. И те и другие будут представителями разных поколений, разных социальных слоев. Их объединяет совсем другое, нежели возраст или происхождение. Изобретателей объединяет человечность («гуманизм») и талантливость, проявляющаяся в совершенно разных, даже головокружительно различных сферах. Изобретатели – это полковник Новиков, «управдом» Греков, «властитель дум» майор Ершов, мечтательный лейтенант Викторов, физик Штрум, Сережа Шапошников, Евгения Николаевна; это безымянные танкисты, соединившиеся после окружения фашистской армии и с наслаждением вынимающие из карманов комбинезонов кто водку, а кто закуску. Исполнители – Гетманов, Неудобнов, сотрудники института, мгновенно отрекающиеся от Штрума в дни опалы; это Крымов, Абарчук… Но и изобретатели могут превратиться в исполнителей. Так, Штрум после личного звонка Сталина буквально преображается, становится иным – счастливым, удачливым человеком; и, не задумываясь над ужасом совершаемого, подписывает письмо, по сути направленное против ученых еврейской национальности. Его используют, как карту в игре. В то же время Соколов, которого Штрум пренебрежительно считал трусом, выстоял. Не подписал. Оказался не «исполнительным».
В романе дано развернутое исследование функционирования тоталитаризма практически во всех сферах общества. Гроссман создавал свой роман как своего рода таблицу элементов Менделеева. Поразительно точно выбрана писателем сама вершинная точка, с которой отчетливо видна структура, – Сталинградская битва. Это был момент наивысшего торжества народной войны и поворотный пункт истории, после которого Сталин, в первые дни войны деморализованный, стал ощущать себя победителем – хотя очевидно, что народ и армия победили вопреки Сталину, а не благодаря ему. Его роль недовольного «кабинетного полководца», командующего по телефону из Кремля, отчетливо выписана в романе. Маршал С. Бирюзов в своих воспоминаниях пишет: «Сталин был Верховным Главнокомандующим, но войска никогда не видели его на фронтах, а сам он ни разу не лицезрел солдата в боевых условиях». Бирюзов замечает: «Не Сталин преподносил нам готовые рецепты, где, когда и как ударить противника. Планы нанесения этих ударов создавались коллективным умом многих людей – больших и малых военачальников. А осуществлялись они волей и несгибаемым мужеством всего советского народа, воодушевленного ленинскими идеями защиты социалистического Отечества».
Данные о роли Сталина, «благодаря» которому советский народ понес невосполнимые потери, а кровопролитная война (только за июнь – сентябрь 1941 года армия потеряла более 3 миллионов человек) затянулась на долгие четыре года, приводит публицист Э. Генри в своем «Письме “исторического оптимиста”» («Дружба народов», 1988, № 3). «Вряд ли в истории было много прецедентов политического банкротства такого масштаба, – заключает Э. Генри. – …Спас Сталина народ».
И Сталин отплатил народу полной мерой.
В Сталинграде, пишет Гроссман, решалась не только судьба страны в целом. «Решалась судьба калмыков и крымских татар, балкарцев и чеченцев, волей Сталина вывезенных в Сибирь и Казахстан, потерявших право помнить свою историю, учить своих детей на родном языке. Решалась судьба Михоэлса и его друга актера Зускина, писателей Бергельсона, Маркиша, Ферера, Квитко, Нусинова, чья казнь должна была предшествовать зловещему процессу евреев-врачей, возглавляемых профессором Вовси. Решалась судьба спасенных Советской Армией евреев, над которыми в десятую годовщину народной Сталинградской победы Сталин поднял вырванный из рук Гитлера меч уничтожения».
Трудно, попросту невозможно, на мой взгляд, подыскать аналог сталинщине, ибо ее геноцид был направлен против