Кладет трубку. Сидит некоторое время, глядя в окно. Потом сам набирает номер, шевеля губами.
Прости, дурацкий вопрос. Какой сегодня день? Точно? Спасибо.
Кладет трубку. Сидит, глядя в окно. Потом снова набирает номер.
Прости, я тут вспомнил… Анекдот в тему. Умирает старый еврей… Что ты смеешься, это еще не весь анекдот! Какой ты знаешь? Нет, это другой! Это другой анекдот и другой еврей. Умирает другой старый еврей. — их много, Сема! наберись терпения… — умирает и слышит с кухни запах гефелте фиш. Зовет внука, говорит: попроси у бабушки кусочек для меня. Внук уходит, возвращается и говорит: «бабушка сказала — это на потом.» (Смеется.) На потом! (Всхлипывает.) Ой… Помнишь юбилей завода? «Какого». Нашего с тобой, Сема — «Энерготяжмаша»! Семьдесят восьмой год. К нам в партком тогда пришел жаловаться на жизнь освобожденный комсомольский секретарь. Из турбинного цеха, — помнишь? здоровый такой… — Рыжиков, правильно! Всем в праздничном заказе дали палку колбасы, а ему — только гречу и томаты. Так он потом до обкома дошел. Чуть из партии не вышел от обиды… Кто-то съел его колбасу, Сема! За два года до коммунизма. Не дождался… «Это на потом»!
(Смеется.) Если бы ты знал, как я боялся коммунистов! Да вот со страху и вступил, что ты спрашиваешь? Потом еще больше испугался, и очнулся уже в парткоме. Страшно, а что делать? Обратной дороги нет… Ой, Сема, что ты говоришь! Колбаса была два раза в год, а тоска все время… Жизнь пошла на ерунду, товарищ Липскер, вот что я вам скажу, как партиец партийцу. Ты помнишь слово «Пленум»? Сема, ты можешь сказать: зачем нам в Харькове нужна была эта латынь? Ночью в больнице проснулся — влезла в голову фамилия «Самора Машел». Влезла и крутится, как турбина… Са-мора Ма-шел! Ну и слава богу, что не знаешь. А я полночи ворочался — кто это, зачем мне? Ужас.
Звонок в дверь.
Прости, не могу сейчас говорить! Я позвоню.
Кладет трубку, быстро, как только может, идет к двери, открывает. Никого. Выходит за дверь, оглядывается, поднимает с пола скрученный в трубку ворох рекламной продукции. Возвращается в квартиру, вертит в руках листок.
«Опытный венеролог в Бруклине». Это то, что мне сейчас нужно.
Бросает рекламные проспекты за холодильник. Подходит к коробке с лекарствами на столе. Что-то находит, пьет.
Подходит к коробке с кассетами, перебирает. Вставляет одну в плеер, садится рядом, лицом к окну, нажимает «play».
ПЕСНЯ ИЗ ПЛЕЕРА.
«…чудо-остров,
жить на нем легко и просто,
жить на нем легко и просто,
Чунга-Чанга!
Наше счастье постоянно,
жуй кокосы, ешь бананы.»
Гольдинер перематывает кассету. Наугад включает снова.
ПЕСНЯ ИЗ ПЛЕЕРА.
«И вновь продолжается бой!»
ГОЛЬДИНЕР. Твою мать!
Ударяет по клавише, долго перематывает, включает. Из плеера звучит музыка из к/ф «Дети капитана Гранта». Гольдинер слушает.
Дверь открывается, входит МИССИС УОТСОН. Слушает до конца увертюры.
МИССИС УОТСОН. Добрый день.
Пауза. Гольдинер останавливает кассету.
МИССИС УОТСОН. Дверь была открыта.
ГОЛЬДИНЕР. Добрый день.
МИССИС УОТСОН. Среда. Простите, что задержалась.
ГОЛЬДИНЕР. Ничего.
МИССИС УОТСОН (кивнув на плеер). Что это было?
ГОЛЬДИНЕР. Дунаевский. Исаак Осипович. «Дети капитана Гранта», увертюра.
МИССИС УОТСОН. Да-да! У мамы была пластинка. Такая —…
ГОЛЬДИНЕР. Виниловая.
МИССИС УОТСОН. Да.
ГОЛЬДИНЕР. Фирмы «Мелодия».
МИССИС УОТСОН. Откуда вы знаете?
ГОЛЬДИНЕР. Других фирм не было. (Пауза.) Спасибо, что вы пришли, но знаете — надобности нет. Я уже вполне справляюсь сам.
МИССИС УОТСОН. Вы были в больнице…
ГОЛЬДИНЕР. Да. Легкий ремонт кузова. Все олрайт.
МИССИС УОТСОН. Мистер Гольдинер, дорогой, не мешайте мне быть законопослушной американкой. Еще две недели.
ГОЛЬДИНЕР. Две с половиной.
МИССИС УОТСОН. Тем более.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Миссис Уотсон, я сам себе противен, честное слово.
МИССИС УОТСОН. И я. Разоралась, как больная корова.
ГОЛЬДИНЕР. Да, вы знаете много русских слов…
МИССИС УОТСОН. Сама не пойму — откуда вылезло? Well…
Простите меня, и забудем об этой ерунде. Это мой хенди. телефон. Звоните в любое время!
Пишет фломастером на холодильнике.
ГОЛЬДИНЕР. Одно хорошо: Концевич забыл, как ходит конь!
МИССИС УОТСОН. Какой конь?
ГОЛЬДИНЕР. Белый! Он всегда играет только белыми.
МИССИС УОТСОН. Надеюсь, он все-таки не удавился.
ГОЛЬДИНЕР. Глупо. Простите.
МИССИС УОТСОН. Ну что вы! Это был чудесный сюжет. Я схожу в магазин?
ГОЛЬДИНЕР. Только не в бакалею.
МИССИС УОТСОН. О my god! Что еще вы успели про меня рассказать?
ГОЛЬДИНЕР. Я не успел. Я попал в больницу. И Фира поклялась памятью покойной Лии, что ляжет костьми у вас на дороге, но остановит мучительное убийство старого спятившего Гольдинера.
МИССИС УОТСОН. И что теперь?
ГОЛЬДИНЕР. Что, что… Лежит костьми, прямо в бакалее! Не споткнитесь.
МИССИС УОТСОН. Я постараюсь.
Миссис Уотсон уходит.
ГОЛЬДИНЕР (рассмотрев себя в зеркало). Старый ты дурак, Гольдинер!
Звонит телефон.
Алло. Да. Глава компартии Мозамбика? Кто? И что?! Кто у тебя спрашивал, Сема?! Кто — у тебя — это — спрашивал? Я в гробу видал этого Самору Машела! Я вторую неделю пытаюсь выбросить его из головы! Забери его обратно! Вместе с компартией Мозамбика! Со всем прогрессивным человечеством! Повесь трубку и сделай вид, что ты мне не звонил! (Бросает трубку.) Я пропал! Снился мне один Самора — теперь будет сниться вся компартия Мозамбика! Нет, вы видели это справочное бюро? Идиот!
Из плеера на подоконнике негромко звучит тема Дэйва Брубека «Take Five». МИССИС УОТСОН убирается в квартире Гольдинера, стараясь, чтобы движения уборки попадали в ритмический рисунок. Постепенно это превращается в танец…
В какой-то момент она валится в кресло и смеется своей удавшейся игре.
Тема заканчивается, и Миссис Уотсон выключает плеер. Возвращается к уборке.
ГОЛОС ФИРЫ (с улицы). Вульф! Ты живой? Ву-ульф!
МИССИС УОТСОН (в окно, негромко). Добрый день, Фира. Все в порядке, он отдыхает.
ГОЛОС ФИРЫ. Я знаю этот отдых! Оставьте его немедленно в покое! Он старый человек!
МИССИС УОТСОН. Ну, не такой уж старый…
ГОЛОС ФИРЫ. Бесстыжая нахалка! Так знайте же —…
Миссис Уотсон закрывает окно, но слова все же слышны, и отвернувшись от окна, она артикулирует их в точности.
…я поклялась памятью его несчастной жены Лии, что лягу костьми, но не допущу позорной смерти этого спятившего старика от распущенной американской девки!
Миссис Уотсон отсчитывает: раз-два-три, и заканчивает синхронно с голосом Фиры.
Тьфу!
МИССИС УОТСОН. Yes, we did it! Yes, yes!
Меняет диск, выбирает трек — и возвращается к уборке. Звучит голос Билли Холидей — «I am fool to want you»… Миссис Уотсон открывает комод, чтобы протереть дверцу — и на пол к ее ногам россыпью вываливаются фотографии из целлофанового пакета. Она поднимает их и начинает рассматривать черно-белые карточки. Из спальни появляется ГОЛЬДИНЕР. Несколько секунд она не видит его, продолжая рассматривать фотографии.
ГОЛЬДИНЕР. О чем она поет?
МИССИС УОТСОН. О любви. О чем еще можно петь?
ГОЛЬДИНЕР. О-о! О чем только мы не пели.
МИССИС УОТСОН. Простите, я протирала пыль, и…
ГОЛЬДИНЕР. Дела давно минувших дней. Смотрите, если интересно.
МИССИС УОТСОН. Интересно. (Пауза.) Это сын?
ГОЛЬДИНЕР. Нет, это я. После эвакуации.
МИССИС УОТСОН. Худо-ой…
ГОЛЬДИНЕР. Кормить начали чуть позже… Это свадьба. Лия…Что делает с человеком время — вы этого еще не видели.
МИССИС УОТСОН. А вот это точно сын!
ГОЛЬДИНЕР. Да, Алик. В пионерлагере. Смешной, да?
МИССИС УОТСОН. Симпатичный.
ГОЛЬДИНЕР. Это в маму.
МИССИС УОТСОН. Простите… — он вас навещает?
ГОЛЬДИНЕР. Да, по часу в неделю. Он отличный сын. Один раз даже привез своих детей. Это был цирк. Они называли меня «грэндпа».
МИССИС УОТСОН. Дедушка.
ГОЛЬДИНЕР. Я догадался.
МИССИС УОТСОН. Хотите чаю?
ГОЛЬДИНЕР. Когда я не хотел чаю? (Садится к столу.) Что ваши ацтеки?
МИССИС УОТСОН. Ацтеки — замечательно! Я получила работу.
ГОЛЬДИНЕР. Поздравляю.
МИССИС УОТСОН. Теперь я должна, наверное, принести жертву богу Солнца!
ГОЛЬДИНЕР. Если вы выбрали меня, то предупреждаю, что радости от этого богу будет мало. Меня столько раз клали на алтарь, что крови почти не осталось. Лучше расскажите: как дела с бой-френдом?
МИССИС УОТСОН. Дружим помаленьку…
ГОЛЬДИНЕР. Он вас любит?
МИССИС УОТСОН. Вульф Мойхелевич!
ГОЛЬДИНЕР. А что я сказал? Ну, простите! Знаю, знаю: «при-вайс»…
МИССИС УОТСОН. Privacy. Ничего страшного, спросили и спросили. Все нормально. Встречаемся.
ГОЛЬДИНЕР. У нас в институте была дискуссия: мешает ли любовь строительству коммунизма?
МИССИС УОТСОН. И что решили?
ГОЛЬДИНЕР. Решили — не мешает, если это любовь к партии. Но мы как-то умудрялись совмещать. Мы тогда вообще относились ко всему страшно серьезно: любовь — одна, партия — одна… Всё до гроба! Нет, вы не смейтесь — это была серьезная идея, этот коммунизм! И самим страшно, и весь мир дрожал! Есть что вспомнить на старости лет. А сейчас — растащили страну на кусочки, у каждого свой гешефт, и болтают всякую ерунду.
МИССИС УОТСОН. Гешефт —?..
ГОЛЬДИНЕР. Гешефт, миссис Уотсон, это то, что вы тут называете «коррупция».