И тут в Габи вселился злой черный бес — вместо того, чтобы уйти и оставить старуху наедине с ее грехами, она сделала два шага вперед и уперлась глазами прямо той в глаза:
«А по-русски ты понимаешь, Маргарита? — И перешла на иврит, — Или лучше поговорить на идиш? Как у тебя с идишем?»
Старуха часто задышала и начала медленно оседать, но Габи твердой рукой удержала ее свободное сползание на пол, употребив при этом все свои познания в польском языке:
«Да нет, лучше всего, пани, конечно, знает польский! Ведь правда, матка боска ченстоховска?»
Неизвестно, сколько времени продолжала бы она эту игру в кошки-мышки, если бы входная дверь внезапно не распахнулась, впуская в прихожую крупногабаритную тройку — мужчину, женщину и немецкую овчарку Все трое выглядели такими большими и агрессивными, что черный бес стыдливо покинул Габи и выскользнул на улицу сквозь полуоткрытую дверную щель, пока последний из вошедших закрывал ее за собой.
Мужчина атлетическим движением придвинул тяжелое кресло и опустился в него, притянув к себе овчарку.
«Петра, забери маму отсюда, отведи наверх и позаботься, чтобы она легла в постель. А мы с Фрицци останемся здесь, будем следить, чтобы все было спокойно».
При этих словах оба — овчарка и ее хозяин — уставились на Габи, словно недоумевая, зачем она здесь. От их совместного взгляда Габи подняло в воздух и бросило за угол, на закрытую дверь, которая отворилась на долю мгновения и тут же плотно закрылась, втолкнув Габи внутрь комнаты. Раздевшись, Габи дрожащими руками вытащила ночную сорочку из чемодана, поспешно влезла в нее, накинула на плечи халат и задумалась, выходить в уборную или нет. С одной стороны, выйти было совершенно необходимо, с другой — совершенно невозможно. Потоптавшись на пороге, она заметила, что Дунский спит безмятежным сном младенца, и решилась — подставила к раковине стул и нахально обошлась без опасного выхода в туалет. Зато и зубы чистить тоже не стала, — неясно, кому назло.
Наутро они, не сговариваясь, вышли к завтраку одновременно с Давидкой, который как раз садился за накрытый на четверых столик. Он был один, без Номи.
«Они нас не отравят?» — спросила Габи, как бы в шутку, за которой пряталась доля правды.
Давидка пожал плечами:
«А черт их знает, но вряд ли. Маргарита сверху не спустилась».
И впрямь, старухи не было видно, завтрак им подавала Петра, такая же высокая и прямая, как хозяйка виллы, но не такая красивая — для этого она не успела еще достаточно состариться. Ее муж так же, как вчера, неподвижно сидел в кресле, овчарка лежала у его ног — можно было подумать, что они всю ночь не двигались с места.
«Номи категорически отказывается есть в этом доме», — объяснил Давидка, — она требует немедленно покинуть пределы этой страны».
«Но ведь у нас заплачено еще за две ночи!» — ужаснулась Габи.
«Вот увидишь, это уладится» — миролюбиво утешил ее Давидка.
И как в воду глядел — сразу после завтрака Петра принесла им маленький подносик с книжкой квитанций, в которую была вложена стопка немецких марок.
«Фрау Ваймер заболела и мы вынуждены отвезти ее в больницу, — сухо сообщила она на вполне приличном английском. — Я приношу извинения от ее имени и возвращаю вам деньги за две оставшихся ночи. Вот квитанция».
«Что знает — возвращаете деньги? — взвился Дунский, получив, наконец, возможность выразить себя на доступном ему языке. — Наши комнаты были заказаны заранее, и я не собираюсь колесить по городу в поисках другого места!».
В голосе его зазвенели высокие ноты, в ответ на которые большой пес вскочил на ноги и глухо зарычал. Давидка тоже вскочил на ноги:
«Немедленно уберите собаку!»
И тут за спиной Габи прозвучал голос Номи:
«Хватит, Давид! Пора уходить отсюда!»
Габи обернулась — Номи, в пальто, с сумкой через плечо, уже выкатила в коридор свой чемодан на колесиках:
«Вы как хотите, а я ухожу!»
«Мы еще не собрались», — беспомощно пролепетала Габи, но Номи решительно двинулась к выходу
«Мы подождем вас на улице».
«И оставите нас наедине с этой собакой?» — опять спросила Габи как бы в шутку, за которой пряталась доля правды. Однако Номи шутки не заметила: «Ты права, мы подождем вас тут. Собирайтесь скорей». Наконец, они неровным строем спустились по полукруглым мраморным ступеням и двинулись в сторону стоянки — мужчины катили чемоданы, Габи вела под руку Номи, которую била нервная дрожь.
«Мужчины, — воскликнула Габи, — зачем нас с Номи тащить внутрь стоянки? Мы лучше посидим с ней там, на барьерчике, и полюбуемся на игры счастливых купальщиков».
И повела Номи на противоположную сторону улицы к каменному парапету, окаймлявшему лужайку перед Термами Каракаллы. Открывшаяся глазу картина выглядела весьма завлекательно — внешние купальни были полны народу. Некоторые, барахтаясь, боролись с сильным потоком, волочащим их по кругу по извивам большего бассейна, другие, сбившись, как сардины в банке, втиснулись в покрытые паром круглые лохани горячих джакузи, разбросанных по лазурному полю меньшего. Если слегка приркыть глаза и прищуриться, зрелище весьма напоминало одну из адских картин любимого художника Габи, Иеронима Босха
Едва она усадила Номи на парапет, как дверь виллы распахнулась, выпуская наружу всех оставшихся там участников ночной драмы. Первой шла Петра, ведя на сворке овчарку, за нею старуха в черной шляпе с ридикюлем в руке, шествие замыкал муж Петры, несущий большую дорожную сумку.
«Их можно принять за карикатуру на нас, — их тоже четверо, и идут они тем же неровным строем вниз по тем же полукруглым ступеням. Интересно, кто из нас исполняет роль собаки?».
Тем временем старуха и ее спутники завернули за угол дома, где, по всей вероятности, был двор. Через минуту оттуда выехал черный Мерседес и повернул в сторону выезда на шоссе. Сквозь заднее стекло Мерседеса на Габи с укором смотрели умные глаза овчарки.
«Едем на на фуникулер?», — с надеждой спросил Дунский, когда Габи и Номи уселись на заднем сиденье «Оппеля».
«Нет, мы немедленно уезжаем из этой страны. Через три часа мы будем в Швейцарии».
«Но мы же собирались увидеть Баден-Баден с птичьего полета!», — не поверил Дунский.
«Мне очень жаль, Алекс, — Габи очень удивилась, что кто-то называет ее мужа по имени, так прочно в их кругу прикипела к нему его аристократическая фамилия. — Но я ничего не могу сделать, Номи и крошки в рот от них не возьмет».
«Но мы же планировали осмотреть все готические соборы Германии!» — продолжал настаивать ничего не понимающий про других Дунский, не желая превращаться во всепонимающего Алекса. Так что Габи пришлось вмешаться:
«Не надо спорить, Алик, погляди на Номи — она вся дрожит».
В том, что она тоже назвала мужа по имени была маленькая домашняя хитрость, которую она редко пускала в ход — его это всегда размягчало, потому что так называла его покойная киевская мама. Тем более, что Номи и вправду непрерывно дрожала мелкой дрожью.
«Она продрожала так всю ночь, ни на минуту глаз не сомкнула», — согласно откликнулся Давидка, а Габи подвела черту:
«Будем утешаться тем, что старая стерва Маргарита тоже, небось, всю ночь продрожала от страха».
«Интересно, за кого она нас приняла? — смягчаясь, включился в игру Дунский. — За народных мстителей?».
«Жаль, что она ошиблась, — вздохнул Давидка. — А я бы ей отомстил! Ох, как бы я ей отомстил!».
«А за что бы ты ей отомстил?».
«Не знаю, но наверняка было за что!» — не унимался Давидка.
И тут Номи впервые за это утро открыла рот:
«Я расслышала, как она вчера сказала в телефон что-то, вроде — они меня нашли!».
«Что же ты мне вчера это не рассказала? — взвился Давидка. — Сейчас же вернемся, и я притяну ее к ответу!»
«Опоздали, — разумно возразила Габи. — Они ее увезли в черном «Мерседесе» сразу после нашего ухода. Мы с Номи сами видели».
«Опоздали, так опоздали, — охотно смирился Давидка. — Зато теперь мы можем от души любоваться природой: учтите, мы сейчас проезжаем по дорогам шварцвальдского леса, а это одна из жемчужин мирового пейзажа».
«Куда мы, собственно едем?», — всполошился Дунский.
«В Базель через Фрайбург, так что один собор вам все же удастся осмотреть. При условии, что вы уговорите Номи хоть что-нибудь съесть. Какой смысл уморить себя голодом из-за этих негодяев?»
Откинувшись на сиденье, Номи отчужденно молчала, в складке ее губ застыла та особая непреклонность, которая просыпается порой в очень мягких людях. Время от времени Габи сталкивалась с такой непреклонностью у особо нежных и впечатлительных студентов, и понимала, что победить ее можно не лобовой атакой, а только хитростью.
«Остановись возле первого же большого супермаркета», — попросила она Давидку при въезде во Фрайбург, и
выскочила почти на ходу, не дожидаясь, пока тот затормозит. Было непросто разобраться в чужом супермаркете, где все продукты носили незнакомые имена, написанные по-немецки, но она справилась, потратив на это Бог знает сколько времени. Нетерпеливый Дунский дважды забегал в магазин и делал ей отчаянные знаки, но она отрицательно качала головой и продолжала поиски, которые увенчались двумя баночками французского йогурта, пакетиком итальянского сыра и пачкой швейцарского печенья.
Номи сразу согласилась съесть йогурт с печеньем, опровергая этим ехидные нашептывания Дунского, что она просто разыгрывает комедию для доверчивого мужа. Удовлетворенный Давидка припарковал «Опель» на площади перед собором и, оставив Номи в машине, они втроем отправились осматривать эту грозно таранящую октябрьские тучи кроваво-красную громадину.
Хоть собор был тоже готический, как и Страссбургский, он по духу принципиально от того отличался. Страссбургский был нежно-розовый и воздушный, он возносился к небу легко и весело, словно был построен не из камня, а из сливочного крема. Фрайбургский же, сложенный из местного красного гранита, поражал захватывающей дух высотой и свирепостью высеченных из того же гранита химер, причудливо рассеянных по его стенам, башням и карнизам. Прикрепленная у входа эмалевая табличка рассказывала, что на создание этого архитектурного чуда ушло более трех столетий, причем каждый последующий строитель старался превзойти предыдущего как размером башен, так и качеством их резных украшений.