– Так у него ж алиби, – рассмеялся Егорыч. – по основному эпизоду дела.
– Да, – согласился Сухов. – И мы уже какие только версии…
– Чего будете ему вменять-то? Непристойное поведение без отягчающих обстоятельств?
– Именно, что с отягчающими! – возразил Сухов. – Последствиями. Очевидно, что это уже не просто…
– И знаете, чего он вам скажет? – прервал его Егорыч. – ну-ка, давай, Ванга, дочка, что там мы ему вменяем? Давай, я пальцы зажимаю.
– Как минимум, незаконное проникновение в жилище.
– Так, – Егорыч загнул мизинец. – Раз!
– Телефонный терроризм…
– Ну, допустим, – Егорыч загнул безымянный палец и поправил Вангу. – телефонное хулиганство.
– Препятствие ходу следствия…
– Э-э-э, красавица моя, это ты уж не перегибай. Какое препятствие какому следствию? Тому, что у тебя в голове? Квартира Кривошеева сдается под бордель. Вот он и принёс в бордель резиновую бабу. Всё. Точка. Очень плохо, но… ненаказуемо. А то ещё и не сам. А попросил кого занести. Григорьеву, говорите, что-то типа пасынка? Значит, адвокаты будут минимум из «Гафаров и партнёры», а то ещё и пожирней. Нет у вас ничего!
– Вы же знаете, что это была инсталляция, товарищ полковник, – проговорил Сухов. Не просто принёс.
– Э-э, мил человек, а вот тут ты слушай сюда! Совсем заигрались в колечкины сложности, да? Оба?! – глаза Егорыча завращались; плохой признак; шеф заявил с нажимом: – Просто принёс! А кто там эти записки ваши на стенку приклеил и прочее – знать он не знает. Вот, что он вам заявит. И будет прав.
– Но телефонный звонок, – Сухов подумал, что Ванга отчаянно хватается за последнюю соломинку – это он сейчас услышал в её голосе.
– Ванга, дочка, вот ты же умная, – Егорыч вновь хлопнул по столу, но уже не сильно и ребром ладони. – Нет никаких следов: ни пальчиков на трубке, ни ДНК, даже голос – монтаж, записи. Кто звонил, чего звонил, откуда я знаю? Допустим, этот ваш Дюба – добросовестный свидетель, и чего? Притон накрыли?! Молодцы! Вот и занимайтесь притонами. Нету ничего! Ищите что-то существенное. Чтоб его закопать по самое не могу можно было. А пока ничего нет. И это плохо.
Егорыч отвернулся и принялся рассматривать стену. Сообщил, видимо, портрету министра:
– Дело резонансное. Федералы берут себе. Вас пока на подпевку. Но если отстранят – лучше самим в солнечный Магадан.
Сухов и Ванга вытянулись по струнке и угрюмо молчали. Потом Ванга что-то тихо произнесла, даже Сухов не расслышал.
– Прости, Катерина? – Егорыч помахал раскрытой ладонью у своего уха.
– Мы совсем рядом, – повторила Ванга.
– Так кто ж спорит-то, – смягчаясь произнёс Егорыч. – Ну да, инсталляция, как вы говорите, конечно. И с точки зрения твоей логики, ты права. Но с точки зрения доказательной базы – ноль. Фиг! Жилище индейца фигвам.
– Будет доказательная база, – пообещал Сухов.
Егорыч даже удивился, хмыкнул:
– Вот сладкая парочка…
– Мы не сладкая парочка, – сказала Ванга.
– Ещё чего мне тут на рабочем месте не хватало, – строго заявил Егорыч. Потом спросил уже совсем другим тоном: – Ну, и где он – этот ваш Пиф?
– Сын Пифа, – Сухов с облегчением вздохнул, видимо, разнос на сегодня окончен. – В отпуске со вчерашнего дня. Найдём.
– Ну, куда он денется с подводной лодки, – рассудительно заметил шеф. Помолчал, взглянул на них исподлобья. – А вы методом тыка действуете?
– В смысле: тыка? – не понял Сухов.
– Ну – почему Пиф? А не сам Дюба, например? Может, он по распоряжению Рутберга Пифа оговорил? Просто спрашиваю. С чего такая уверенность-то? Может, он его выгораживает.
– Кого?
– Игоря Рутберга. Олигарха вашего.
Ванга даже еле заметно покачнулась, выглядела слегка ошалевшей. Потом выговорила тоном сломавшегося автомата:
– У Игоря Рутберга алиби. На момент обоих преступлений.
– Значит всё-таки проверили? Всё-таки не такие клоуны?
– Проверили, – подтвердила Ванга. – И на двадцать седьмое и на тридцать первое марта.
Сухов бросил не неё быстрый недоумённый взгляд.
– Значит, хоть олигархов оставляем в покое. – Егорыч вздохнул, усмехнулся. – И на том спасибо! Уважили старика.
Снова отвернулся, видимо, портреты на стенах сегодня вызывали у него больший интерес, чем беседы с подчинёнными. Мотнул головой, в этом движении проскользнуло что-то бычье.
– Мне не надо ничего доказывать! – заявил шеф, хлопнув кулаками по столу. – Я понимаю вашу логику. Я даже допускаю, что вы правы… так и есть. Ну, я не знаю, как… он это делает…
«Ох, Егорыч, прямо мысли читаешь, – мрачно думает Сухов. – Я тоже не знаю, как он это делает. Я не знаю, как такое вообще возможно! Где-то в наших рассуждениях есть очень сильный дефект».
– Отступились бы вы на шажок, – вдруг сказал Егорыч. Ванга и Сухов молчат. – Чего головы повесили? Как говорится: если проблема не решается, надо выйти за рамки проблемы. Образно говоря.
Сухов попробовал улыбнуться, вышло довольно кисло.
– То есть он приносит резиновую куклу, полностью копируя место будущего преступления, – словно рассуждая сам с собой, продолжает шеф. – Но на сам момент преступного деяния у него пресс-конференция? Во как – занятой человек! Сухов, у нас что там теперь целая банда маньяков развелась?! И все из светской хроники?!
– Нет, конечно, – удивлённо говорит Сухов.
«Коллективными действиями там и не пахнет, – думает Ванга. И это всем известно».
– Тут… всё равно бы я не стал говорить о сообщнике, – осторожно заявляет Сухов.
– Не стал бы он, – бурчит Егорыч. Смотрит на Сухова, Вангу, но уже без всяких обвинений: действительно, разнос на сегодня закончен. – В чём ошибочка, а? Куда отступиться? – тяжело вздыхает. – Угол зрения поменять надо. И срочно. Куда сделать этот шажок, а-а? Тут колечко ваше ничего не шепчет?
– Да, – понимает его Сухов. – Мы ошибаемся в чём-то очень несущественном. Тут как будто… Но блин, – подносит ладони на уровень глаз, стучит раскрытой правой по тыльной стороне левой. – Знаете, как в калейдоскопе: маленькая стекляшка, но заслоняет всю картину.
Шеф вскинул брови, насмешливо спросил:
– Образно выражаясь, поэтически говоря?
– Простите, – сконфузился Сухов.
Ванге приходит сообщение. Она проверяет, смотрит на Сухова:
– От Кирилла. Епифанов не пересекал границы РФ. Ответ пришёл.
– Хорошо, – кивает Сухов.
– Жаль, – с расстроенной миной сетует Ванга. – Рассчитывала на Гоа слетать.
– О чём это опять? – брови Егорыча вновь выписывают недоумённую дугу.
– Об отпускных планах сына Пифа, – поясняет Ванга. – Мы его сразу в «стоп-лист».
Егорыч постучал пальцами по столу:
– Чего он там за отпуск набедокурить успеет? С поличным бы надо… Найдите! – шеф почесал свой гладко выбритый подбородок. – Бомж-разведчик… Что-то тут… Так себя показать? – щёлкнул языком. – Понимаете, о чём я?! Подумать надо крепко сперва. А пока мы все под его дудку пляшем. Крепко подумать!
Потом он пристально и насмешливо посмотрел на Сухова:
– Поэтически выражается он… Нее, ну клоуны, стекляшечки, значит, им теперь мешают.
Сухов счёл, что благоразумнее промолчать.
Егорыч поднялся со своего места, оперся кулаками о стол. Ванга поймала себя на том, что не удивится, если опять начнётся разнос. Или он предложит сходить вместе пообедать. За его счёт. Ванга подумала, что ничему не удивится. В жизни случаются и более удивительные вещи. В их жизни они происходят прямо сейчас. Егорыч постоял какое-то время в этой позе атакующего бульдога; когда начал говорить, взгляд сделался несколько тяжеловатым:
– Сухов, он никогда не оставлял живых свидетелей. Его никто не видел, – можно было возразить по поводу человека-рекламы, но Сухов вновь предпочёл промолчать. – За все эти годы ни одной зацепочки. А сын Пифа до сих пор жив. Значит… Как, Катерина? Не хотите подумать об этом, а?
Ванга пристально смотрит на шефа. И Сухов против своей воли думает удивлённо, будто впервые заметил: «Чёрт, какая она иногда бывает красивая». Потом её глаза чуть сужаются, и Сухов снова видит в них это сонное выражение. Егорыч ещё раз почесал подбородок:
– Сухов, ты, это… Подтянул бы снова писателя консультантом. Без него и с Пифом этим вашим не разобраться, и кто там у него книжки списывает… Физически должен кто-то быть! А то тут и вправду в гипнотизёров верить начнёшь. И следи за ним.
Сухов удивлённо смотрит на шефа:
– Так консультантом или в разработку?
– Не умничай! – отрезал шеф. – Сухов, тут либо Форель, вашу рыбку золотую, кто-то облапошивает, либо он нас. По-другому не выходит. Не бывает никаких колечек в этом мире.
Он отвернулся и опять взялся за изучение стен, затем собственных рук, поцокал языком, и губы его растянулись в ухмылочке:
– Вы молодцы! – неожиданно похвалил Егорыч и, казалось, сам удивился, потому что хихикнул. – Мыслите интересно, но уж больно умнО. Попроще надо. Найдите, куда отступить, – он словно наметил шаг назад и в сторону, а потом обеими руками показал над своей головой что-то типа полусферы. – Колпак этот вот… Он мешает. Колпак рассуждений ваших, образно говоря. Из него выйти надо. Найдите новую точку обзора.
И хоть Егорыч строго смотрит на Сухова, тот не выдерживает и добавляет:
– Поэтически выражаясь? – и сам себе кивает.
– Вон отсюда, клоуны! – требует Егорыч. – Идите, работайте.
– А ведь он прав с этим колпаком рассуждений, – сказала Ванга, когда они оказались в кабинете Сухова.
– Угу, – поморщился Сухов. – Бихевиорист фигов.
Ванга удивлённо посмотрела на него:
– Ты же говорил, буддист?
– Стихийный… – откликнулся Сухов и указал на свою пробковую панель. – А это для чего?
Теперь рядом с карточкой Мунка, между фотографиями с последнего места преступления и из квартиры Кривошеева появилось ещё одно изображение – распечатанная на принтере картина Форели, центральное произведение последней экспозиции «Две свечи». У Эдварда Мунка появился конкурент.