– …комменты, – пропищала она. – Аркадий Михайлович, опять пишут про одного из наших авторов.
– Дура! Форель?! – Григорьев только что чуть не засадил в «жопу» какому-то обнаглевшему «Кайену», тупо подрезавшему его. Он обошёл «Порше» и, обнаружив, что за рулём вдобавок ещё и тёлка, по классике белокурая, покрутил ей пальцем у виска. Реакция в ответ была даже не нулевая, эта дура посмотрела на него, улыбаясь. Григорьев взял себя в руки:
– Ничего, милая, – успокоил он своего секретаря. – Я всё улажу. Я не дам тебя в обиду. Я никого не дам в обиду.
Но когда Григорьев открыл названную ему социальную сеть, он почувствовал, что паника, как хищная волчица, стала вгрызаться в его внутренности.
Вульгарная девушка в соседнем боксе захлёбывалась. Но Татьяну Ларину успокоили: немного удушья под водой – тот самый сюрприз. И действительно, вроде бы в последний момент вода в соседнем боксе начала спадать, и девушка смогла дышать. Правда, для этого ей пришлось максимально приподняться и запрокинуть назад голову. Она глотнула воздуха, половой акт с ней продолжался, но особых признаков беспокойства она не проявляла, вероятно, её тоже предупредили, чем должно всё закончиться.
«Аквариум», – мелькнуло в голове у Татьяны Лариной.
Потом с края бокса появилась рука и опустила голову вульгарной соседки ниже уровня воды, доведя ту почти до удушья, затем рука исчезла, и девушка вновь могла глотнуть воздуха. Такое повторилось несколько раз.
И Татьяне Лариной захотелось всё прекратить. Немедленно. Этого она и потребовала. Громко и ясно. В ответ опять появилась рука, прижавшая голову соседки почти ко дну аквариума. Отпустили её лишь в самый последний момент. И глотнув воздуха, та впервые попыталась кричать. Правда, сначала – браниться, но ничего особо членораздельного у неё не вышло, лишь брызги в разные стороны, её продолжали макать, и часть своих претензий она высказывала уже под водой.
И тогда ещё только лёгкий приступ тревоги совсем тихонько колыхнулся внутри Татьяны Лариной.
– Вы чего творите? – заявила она. – Всё, хватит.
И тут же добавила:
– Я хочу всё прекратить. Немедленно. Хватит! Сейчас же.
И почувствовала, что и в её бокс начала поступать вода.
– Хватит!
И поняла, что вода теперь прибывает в оба бокса, хотя в соседнем её и так было под завязку.
«Что происходит?» – вдруг беспомощно подумала она, впервые оценив своё положение с несколько иной точки зрения. И сразу всё начало меняться. Словно через запертые двери попыталось вломиться понимание, для чего ещё её могли привезти сюда. Нет, это, конечно, не так, только гораздо более беспощадная, обжигающе-холодная рука паники вновь сжала всё внутри неё.
– Ну хватит, прошу тебя, – позвала она того, кто привёз её сюда.
Этого не может быть! Он ведь совсем… другой. Он ведь… Мы же с ним так говорили. Он… это невозможно!
– Нет! Не надо! Прошу тебя, – закричала Татьяна Ларина, обращаясь только к тому, кто привёз её сюда.
Вода продолжала поступать. Хотя её вульгарной соседке уже некуда было запрокидывать голову для спасительного глотка. И с ней, с Татьяной Лариной, продолжали половой акт. Вернее, её продолжали насиловать.
Она ещё успеет попытаться осознать, как это с ней могло такое случиться. Но сейчас ей больше всего хотелось жить! И она будет бороться за жизнь до последнего вздоха. Пытаться вырваться и бить по стенкам этого аквариума, в который поступала вода.
И всё ещё взывать к тому, кто привёз её сюда. Обещать ему прощение. Обещать ему молчание и возможность делать с ней всё, что он захочет, всегда, по первому требованию, потому что больше всего сейчас она, Татьяна Ларина, хочет жить.
Она ещё успеет увидеть, как побегут в воде струйки краски – от туши, размазанной под глазами вульгарной соседки. И как застынут, словно остекленев, эти глаза, вместе с последними пузырьками воздуха, которые выйдут из её чуть приоткрытых губ. Выражения страха в глазах не останется, лишь какая-то странная дремучая озадаченность станет печатью отсутствия, как у куклы, которую сделал не самый искусный мастер. Что произойдёт с ней самой, она не узнает. Зато увидят многие другие. Потому что её телефон продолжал снимать.
– Что ж ты, мил человек, в деревню-то помчался? – расстроенно сказал Егорыч. Сухов стоял и молчал. – И всевидящая твоя тоже… Героями решили побыть?!
Сухов молчал. Всё разваливалось. Только злость и усталость, и ощущение беспомощности. Всё валилось из рук. Они опять облажались с Вангой. Следак Сухов облажался. Хотя ему было известно, почему помчался в деревню. Сразу после разговора с Кириллом. Тот, кто устроил сегодня прямой эфир, знал, как они будут думать, и просчитал их. А они его нет.
– Он включил счётчик лайков и перепостов. Заявил, что если трансляция наберёт их в общей сложности сто девяносто тысяч, прежде чем выключат прямой эфир или прежде чем вода наполнит оба аквариума, то все останутся живы.
– Сто девяносто тысяч? – спросил Сухов. Главное – не позволять раздражению командовать собой. Главное – держать себя в руках.
– Да, – ответил Кирилл. – Точнее, сто девяносто тысяч четыреста три… Вот такая цифра. Что наступит раньше! Все должны поторопиться, пользователи сети ещё могут их спасти. Он врёт! Сухов, он ведь совсем…
«И ты держи себя в руках», – подумал Сухов. Но не стал этого говорить.
– Да, – согласился он. – И мы должны его остановить. Теперь мы обязаны его остановить.
Безумная немыслимая цифра, и требования такие же безумные – он заведомо знает, что они невыполнимы, но теперь решил вовлечь в свои игры чуть больше народу, чем облажавшийся следак Сухов и его всевидящая подруга. Да ещё перепуганный в этот момент писатель, который, конечно, уверен, что не мог позволить собой манипулировать, но… уже существуют сны; и в сокровенном этих снов или где-то с краешка сознания уже зреет мысль, что он выпустил в мир монстра. Следовательно – виновен!
Сто девяносто тысяч лайков и перепостов… Он даже больше не издевается, просто опять демонстрирует своё превосходство и беспомощность тех, кто, в принципе могли бы с ним договориться. И всё это было враньё, здесь Кирилл прав. Он опять всех переиграл.
– Я не знаю, как он это делает, – говорил им в трубку Кирилл. – Как будто сигнал идёт сразу из нескольких мест. И ещё меняется: откуда-то пропадает и сразу тут же возникает новый источник сигнала. И, Лёха, есть несколько стабильных, – Кирилл заговорил тише. – У нас здесь полная паника, все в мыле, Егорыч орёт благим матом…
– Стабильных, – напомнил ему Сухов.
– Да, – подтвердил Кирилл. – Один из них – деревня Сенцы. Рядом дачный участок. Это недалеко от МКАД. Егорьевское шоссе.
– И-и?
– Лёха, – видимо, Кирилл прикрыл трубку, сложив ладонь лодочкой: – Егорыч не очень по Пифу… от федералов уже звонили… Словом, там участок. Зарегистрирован на Пифа.
– Младшего? – спросил Сухов, хотя, конечно, только о нём Кирилл и мог сейчас упомянуть.
– Так точно, – Кирилл говорил ровно, не удивлялся и, к счастью, не раздражался больше; никакой там общей паники в управлении ему не передалось. – Младшего. Сухов, один из стабильных сигналов идёт прямо оттуда.
– Давай адрес, – потребовал Сухов. – Мы совсем рядом с МКАД.
И они поехали вдвоём. В деревню Сенцы. Реквизировав Яндекс-такси. Это всё больше напоминало дурной детектив. Тот, кто затеял сейчас прямой эфир, остался бы весьма доволен. Правда, Кирилл связался с местным ОВД на случай, если им понадобится поддержка.
По дороге Ванга говорила с Форелью. Ещё один человек, по которому сегодня паника прошлась молотком. В принципе, Сухов знал, о чём они говорили. Достаточно было одного взгляда на прямой эфир, чтобы определить авторство. Микола Васильевич Форель. Новый роман. Название ещё не определено. Глава 7. «Последняя печать (Аквариум)». Та часть рукописи, с которой, по уверениям автора, знакомы только три человека. Или он сильно заблуждается, или он их обманывает. Потому что тогда Телефонист – кто-то из них троих. Сухов нервно и мрачно усмехнулся. Пришла дурная мысль – попросить Вангу по окончании их разговора всё же проверить, откуда звонил Форель. Сухов подавил эту мысль. Но не Ванга. Ей-то она дурной не показалась. Извинившись перед Кириллом, что отвлекает, она потребовала отследить, откуда был последний звонок на её телефон. Кирилл обещал перезвонить.
Они опять бегают по кругу. Опять, невзирая на всё пиво и симпатию, допускают мысль, что Форель может быть одним из подозреваемых. Понимая, что эта мысль даже не порочна, она абсурдна, они всё равно допускают её. Тот, кто организовал сегодняшнее шоу со смертельным исходом, остался бы очень доволен. Возможно, пришёл бы в восторг.
Но в деревне Сенцы Горьковского направления студии прямого эфира не оказалось. И неподготовленный взгляд вряд ли обнаружил бы здесь следы визита – после прошедшего зимнего сезона в эту дачу хозяева ещё не наведывались. Только и Сухов, и Ванга видели, что это не так. Следы от протектора были относительно свежими, хорошо, что не успели пройти дожди. Они вломились в дом, пыльно, и одновременно запах сырости. Но кое-что прибрано. В центре залы стул, к нему приставлены грабли На них накинута карнавальная маска. Вполне возможно, так и осталось с Нового года. Карнавальная… Или клоунская.
– Грабли ржавые, грязь окаменела, а черенок протёрт, – говорит Ванга.
Сухов всё это уже видит. Жухлая прошлогодняя трава, прилипшая к твёрдым комкам земли на граблях, и чистый черенок. И воздушный шарик в углу, подспущен, но не скукожен, как если бы провёл здесь почти четыре месяца.
Ванга вытащила латексные перчатки, они у неё всегда с собой. Надела, провела пальцами по стулу, грязно. Дежавю, как в квартире Кривошеева. Потом взяла маску за край – чисто.
– Он был здесь, недавно, – сказала Ванга. – Вчера, позавчера. Думаю, это для нас.
Сухов кивнул:
– И грабли, – сказал он. – На которые мы опять наступаем.
– Они умерли, обе. Захлебнулись, – сказал Кирилл. Голос был упавшим, но Сухову показалось, что он сейчас может завопить, сорваться и завизжать в крик, как персонаж с небезызвестной картинки. Сухов посмотрел на Вангу, и она всё поняла. И опять на миг стала беспомощной, непонимающей и напуганной, как тогда в квартире, где была девушка с отрубленной головой. – Форель ни при чём. Звонок был из дома.