1920–1990
Белые стихи
Рембо в Париже
Рано утром приходят в скверы
Одинокие злые старухи,
И сердитые пенсионеры
На скамейках читают газеты.
Здесь тепло, розовато, влажно,
Город заспан, как детские щёки.
На кирпично-красных площадках
Бьют пожарные струи фонтанов,
И подстриженные газоны
Размалёваны тенью и солнцем.
В это утро по главной дорожке
Шёл весёлый и рыжий парень
В желтовато-зелёной ковбойке.
А за парнем шагала лошадь.
Эта лошадь была прекрасна,
Как бывает прекрасна лошадь —
Лошадь розовая и голубая,
Как дессу незамужней дамы,
Шея – словно рука балерины,
Уши – словно чуткие листья,
Ноздри – словно из серой замши,
И глаза азиатской рабыни.
Парень шёл и у всех газировщиц
Покупал воду с сиропом,
А его белоснежная лошадь
Наблюдала, как на стакане
Оседает озон с сиропом.
Но, наверно, ей надоело
Наблюдать за весёлым парнем,
И она отошла к газону
И, ступив копытом на клумбу,
Стала кушать цветы и листья,
Выбирая, какие получше.
– Кыш! – воскликнули все рантьеры.
– Брысь! – вскричали злые старухи. —
Что такое – шляется лошадь,
Нарушая общий порядок! —
Лошадь им ничего не сказала,
Поглядела долго и грустно
И последовала за парнем.
Вот и всё – ничего не случилось,
Просто шёл по улице парень,
Пил повсюду воду с сиропом,
А за парнем шагала лошадь…
Это странное стихотворенье
Посвящается нам с тобою.
Мы с тобой в чудеса не верим,
Оттого их у нас не бывает…
Старый Дон Жуан
Убогая комната в трактире.
Дон Жуан
Чума! Холера!
Треск, гитара-мандолина!
Каталина!
Каталина
(Входит)
Что вам, кабальеро?
Дон Жуан
Не знает – что мне!
Подойди, чума, холера!
Раз на дню о хвором вспомни,
Погляди, как он страдает!
Дай мне руку!
Каталина
Ну вас, старый кабальеро.
(Каталина убегает)
Дон Жуан
Постой!.. Сбежала,
Внучка Евы, род злодейский,
Чтобы юного нахала
Ублажать в углу лакейской!
Где мой блеск, где бал насущный
Ежедневных наслаждений!
А теперь девчонки скучной
Домогаюсь, бедный гений.
Зеркало! Ну что за рожа!
Кудрей словно кот наплакал.
Нет зубов. Обвисла кожа.
(Зеркало роняет на пол.)
Вовремя сойти со сцены
Не желаем, не умеем.
Все Венеры и Елены
Изменяют нам с лакеем.
Видимость важнее сути,
Ибо нет другой приманки
Для великосветской суки
И для нищей оборванки.
Старость хуже, чем увечье.
Довело меня до точки
Страшное противоречье
Существа и оболочки…
Жить на этом свете стоит
Только в молодости. Даже
Если беден, глуп, нестоек,
Старость – ничего нет гаже!
Господи! Убей сначала
Наши страсти, наши жажды!
Неужели смерти мало,
Что ты нас караешь дважды?
Юный дух! Страстей порывы!
Ненасытные желанья!
Почему еще вы живы
На пороге умиранья?..
Неужели так, без спора,
Кончилась моя карьера?..
Каталина! Каталина!
(Входит Череп Командора.)
Череп
Здравствуй, кабальеро!
Сорок лет в песке и прахе
Я валялся в бездорожье…
Дон Жуан
(отпрянув в страхе).
Матерь божья! Матерь божья!
Кто ты?
Череп
Помнишь Анну?
Дон Жуан
Какая Анна?
Ах, не та ли из Толедо?
Ах, не та ли из Гренады?
Или та, что постоянно
Распевала серенады?
Помню, как мы с ней певали
В эти дивные недели!
Как она теперь? Жива ли?
Ах, о чем я, в самом деле!..
Что-то там с ее супругом
Приключилось ненароком.
Череп
Я не за расплатой.
Судит пусть тебя предвечный.
Расплатился ты утратой
Юности своей беспечной.
Старый череп Командора,
Я пришел злорадства ради,
Ибо скоро, очень скоро,
Ляжем мы в одной ограде;
Ибо скоро, очень скоро,
Ляжем рано средь тумана —
Старый череп Командора,
Старый череп Дон Жуана.
Дон Жуан
(смеясь)
Всего лишь!
Мстишь за старую интрижку?
Или впрямь ты мне мирволишь?
Иль пугаешь, как мальчишку?
Мне не страшно. На дуэли
Мог я сгинуть для забавы.
А теперь скрипят, как двери,
Старые мои суставы…
Череп
Смерть принять – не шлюху
Обнимать. А ты, презренный,
Дон Жуан
Я жизни тленной
Отдал все. И сей блаженный
Сон мне будет легче пуху.
Ни о чем жалеть не стоит,
Ни о чем не стоит помнить…
Череп
Крот могилу роет…
Собирайся. Скоро полночь.
Дон Жуан
Я все растратил,
Что дано мне было богом.
А теперь пойдем, приятель,
Ляжем в логове убогом.
И не будем медлить боле!..
Но скажи мне, Череп, что там —
За углом, за поворотом,
Там – за гранью?..
Череп
Что там?
Тьма без времени и воли…
«Я стал теперь зависим от погоды…»
Я стал теперь зависим от погоды,
Как некогда зависел от страстей.
Напоминает прежние походы
Ломота, гуд, бессонница костей.
Вот здесь в плече болота Лодвы ноют,
И мгинской стужей руку мне свело,
Осколок Склобы ногу беспокоит,
А что-то прочно вглубь меня вошло.
И ночью будит, и томит незримо,
И будоражит, не смыкая глаз.
И уж ничто не пролетает мимо,
А, словно пуля, задевает нас.
1960
«А вот и старость подошла…»
А вот и старость подошла
На цыпочках. Глаза прикрыла
Мои ладонями. Спросила:
– Кто я? – Не мог я угадать.
Она сказала:
– Я могила.
Она была так молода,
Что вовсе страшной не казалась.
Она беспечно улыбалась.
Переспросил:
– Ты старость?
– Да.
Александр Межиров1923–2009
«Все приходит слишком поздно…»
Все приходит слишком поздно,
И поэтому оно
Так безвкусно, пресно, постно,
Временем охлаждено.
Слишком поздно – даже слава,
Даже деньги на счету,
Ибо сердце бьется слабо,
Чуя бренность и тщету.
А когда-то был безвестен,
Голоден, свободен, честен,
Презирал высокий слог,
Жил, не следуя канонам, —
Ибо все, что суждено нам,
Вовремя приходит, в срок.
Булат Окуджава1924–1997
«К старости косточки стали болеть…»
К старости косточки стали болеть,
старая рана нет-нет и заноет.
Стоило ли воскресать и гореть?
Все, что исхожено, что оно стоит?
Вон ведь какая прогорклая мгла!
Лето кончается. Лета уж близко.
Мама меня от беды берегла,
Бога просила о том, атеистка,
карагандинской фортуны своей лик,
искореженный злом, проклиная…
Что там за проволокой? Соловей,
смолкший давно, да отчизна больная.
Все, что мерещилось, в прах сожжено.
Так, лишь какая-то малость в остатке.
Вот, мой любезный, какое кино
я посмотрел на седьмом-то десятке!
«Так тебе, праведник!» – крикнет злодей.
«Вот тебе, грешничек!» – праведник кинет…
Я не прощенья прошу у людей:
что их прощение? Вспыхнет и сгинет.
Так и качаюсь на самом краю
и на свечу несгоревшую дую…
Скоро увижу я маму свою,
стройную, гордую и молодую.
Евгений Винокуров1925–1993
Пожилой
Вот шляпа. Вот и трость. Я пожилой!
Перчатки шерстяные. Честь по чести.
Ворчу, что апельсинной кожурой
Опять – увы – насорено в подъезде.
Девчонка окликает на бегу
Кого-то. Мчатся молодые, злые…
Скрипят мои ботинки на меху,
Уютные такие, пожилые.
На лавку сел. Рука в наметках жил.
Где пенсия?! Далеко до погоста!
И я не стар. А просто я пожил.
Я пожилой! И это очень просто.
1964
Старик
Не хлопотлива должность старика —
Но трудоемка!
Через морщины.
Их начертала твердая рука,
Упорно отмечая годовщины.
Зрачками он ворочает. Старик!
В них искорка незрячего азарта.
Его лицо как будто материк,
Как реками нарезанная карта.
Он знает все! Он мудр. Он седовлас.
Он человека видит с полувзгляда.
Он то с прицела понимает враз,
На что юнцу, поди, полгода надо.
Притих. Лишь веко дергается. Тик!
Он словно ждет
Неведомого знака…
Он жил. Ура! – Он истину постиг!
Что делать с ней?..
Не знает он однако.
1964
Сила
Прощаясь с молодостью, плачут.
Скрывают складки возле рта.
Седую прядь упорно прячут,
Пытаясь утаить лета…
Но старость – это тоже сила!
Она все слабые черты
Утрировала, исказила
До откровенной остроты.
Подглазья подчеркнула чернью…
…И все, что где-то было в вас,
К неслыханному огорченью,
Вдруг выставила напоказ.
1971
«Все лучшее дается в мире даром…»
Все лучшее дается в мире даром…
Для юности не надобно заслуг.
И красота
она лесным пожаром
В пятнадцать лет заполыхает вдруг!
Все лучшее дается в мире даром…
И ты трудись
не покладая рук,
И наконец с годами станешь старым.
…Ты честно старость заработал, друг.
1972
Капитуляция
Приятель давний мой стареет…
Уж знамя юности не реет
Над стопроцентной сединой.
Уж он не хвастает размахом!..
Уж мы не крякаем со смаком,
Хватив, ликуя,
по одной…
Но с терпеливостю верблюда
Он с папкою бежит средь люда,
Былой гуляка из гуляк.
Он что-то переводит люто…
… Нет лишь прощального салюта!
Он сдался.
И приспущен флаг.
1972
Женщины
Какая это канитель,
Что день идет за днем!
Как поезд движется в тоннель,
Так в старость мы войдем.
Где прежних дней моих друзья?
Ночь. Город спит на треть.
Вдвоем с дружком уж нам нельзя
Средь города запеть.
Вон женщины сидят, склоня
прически. Брошу взгляд.
Опустят книги. Сквозь меня.
Куда-то вдаль глядят…
Видать, заколдовал колдун:
другим каким-то стал.
Ведь я-то знаю, что я – юн!
Им кажется – что стар.
Я словно в сказке мальчик тот:
По-карличьи сипя,
не знает он, что нос растет,
не видит он себя.
Но я склонюсь однажды вдруг
над гладью ручейка
и в зыбком зеркале меж рук
увижу старика.
Какие могут быть смешки?
Уж тут не до острот:
подглазий дряблые мешки,
полубеззубый рот.
Я словно ото сна восстал.
Я перешел межу!
– Я стар! Я стар! Я стар! Я стар! —
я в ужасе скажу.
И выкину тогда мечту
навек из головы,
что запою я в высоту
среди ночной Москвы.
И уж не буду больше ждать
до гробового дня,
что женщина откинет прядь
и глянет на меня.
1965–1974
«Прибита прочно под дверьми подкова…»
Прибита прочно под дверьми подкова.
Мой лоб порой для рук моих тяжел…
А смерть придет? Ну что же тут такого?!
Я жил. Я был. Я мыслил. Я ушел.