Этот урод толстый, Рыбалко, меня подготавливать начал: мол, крепитесь, мы сделали что могли… – Лицо Федотова передернулось от гнева. – Погибли бы и Лидочка, и ребенок. Но Самойлов, святой человек, спас обоих. И после этого предложил мне… Я ему не поверил сначала. Думал, брехня все, ничего у нас не получится. Невозможно похищать людей так, чтобы не было следов. Невозможно выращивать из кусочков кожи целые органы. Он понял, что я не верю. И на мой счет пришло сразу пять тысяч евро от фонда Фороса. И я согласился на все. Я не стал бы этого делать ради науки. Но ради своей дочери и внука сделал. И буду делать сколько понадобится.
– Спасибо на добром слове, Александр Тихонович! – раздался от двери знакомый голос. – Молодец, сынок, отличная работа! Вероника Николаевна, прошу вас, извините за опоздание. Негоже заставлять прекрасную даму ждать, но старость – не радость, не успеваю теперь и половину задуманного. Но наш научный спор, уважаемая профессор Нежданова, мы с вами продолжим. Правда, теперь – на практике.
Я медленно оглянулась, пытаясь убедить себя, что ошибаюсь и этот приятный мужской голос не принадлежит безобидному добряку, милому судмедэксперту Кириллу Петровичу.
Глава 43
Мы с профессором Самойловым прогуливались по вымощенным плитками аллеям его двора. Светило яркое сентябрьское солнышко, с ветвей высоких дубов пели птицы, мимо прошмыгнула серая кошка с пушистым хвостом и вытянутой, как у шпица, мордой. Прогулка выглядела бы сплошной идиллией, если б не автоматчик на вышке и сидевший на скамейке возле забора Стас. Платона куда-то унесли два мужика в камуфляжной форме, но Кирилл Петрович заверил меня, что никакого вреда ему не причинят. По крайней мере, пока я буду хорошей девочкой. Я никак не могла понять, что он задумал, и оттого на душе было на редкость погано.
– Не волнуйтесь так, милая Вероника Николаевна, – по-отечески успокаивал меня Самойлов. – В доме идет небольшая подготовка к заключительной части нашего спора. Я, как человек культурный, не могу допустить, чтобы вы скучали в ожидании. Лучше мы погуляем, полюбуемся на красоту вокруг, побеседуем. Разве вам не интересно побеседовать со мной не в письмах, а лично?
– Я не могу сейчас вести научные споры, – честно призналась я. – Не в том состоянии. Лучше скажите, зачем роддом-то сожгли? Чего вы боялись? Неужели в этом городке у рожениц заполняют генетические карты?
– С роддомом накладка вышла, – вздохнул Кирилл Петрович. – Мои люди слушали все ваши разговоры с Платоном и регулярно докладывали мне. А тут вы утром решили ехать в роддом, они мне звонят, а я, как назло, на планерке. Ну не могу же я при всех их выслушать и приказ отдать! Разбираться не стал, коротко велел действовать по обстановке. А эти орлы биофак не кончали, да что там, и ПТУ-то закончили с трудом. Как им разобраться, хранится в архиве роддома что-то опасное для нас или нет? Ну и сожгли его от греха подальше.
От его равнодушного тона повеяло таким холодом, что меня начало знобить.
– Что с вами, дорогая Вероника Николаевна? – забеспокоился Самойлов, увидев, как я, дрожа, плотнее кутаюсь в легкий плащик. – Вам холодно? Что же вы молчите, упаси боже, еще простынете! Хотите вернуться в дом или, может, вам меховой жилет принести? Так Стас сейчас сбегает!
– Что вы собираетесь сделать со мной?
– Ну что же вы так, милая моя! – огорчился эксперт. – Вы же не допускаете мысли, что я вульгарный маньяк? И что способен подвергнуть вас, к примеру, сексуальному насилию? Мы с вами – ученые, и только об этом вам следует сейчас думать.
– Не могу, – помотала я головой. – Я начинаю жалеть, что я ученый. Лучше бы я была простой домохозяйкой и сидела бы сейчас дома, с любимым мужем…
– Как же так? – Его огорчение становилось все сильнее. – А как мне понравилось, когда я спросил вас про работу, а вы ответили, что не можете ее бросить ради семьи! Мы с вами родственные души, вы ведь тоже поняли это тогда.
Я молчала, напрягая память. Когда я сказала, что не могу бросить работу? Не было такого! Нет, было… В памяти всплыл радужный бокал, треснувший в моей руке, кровь на тонкой стеклянной ножке-лепестке… Случайно ли треснул бокал?
– Кирилл Петрович, те прекрасные бокалы – это подарок Стаса? – внезапно спросила я.
– Ну что вы! Я заказал их в специальной лаборатории, – охотно ответил Самойлов. – Там же, где изготовили микрофон, которым пользовалась девица, бравшая интервью у французского телемагната, и авторучку, которую протянул для автографа юный гей больному лондонскому актеру.
– То есть приспособления для получения крови и частиц кожи? – уточнила я. – Но зачем? Вы собираетесь клонировать меня?
– Как вы могли такое подумать! – замахал на меня руками Кирилл Петрович. – Помилуйте, зачем это мне? Да и бокалы ориентированы только на забор крови, кожу они не срезают. Мне нужна была ваша кровь, чтобы определить группу, резус-фактор, другие характеристики. Мало ли что может понадобиться, надо все приготовить заранее.
– Что приготовить? – в отчаянии спросила я, глядя на него полными слез глазами. – Вам нравится меня мучить?
– Вероника Николаевна! – Мне показалось, что эксперт тоже сейчас заплачет. – Вы не должны волноваться! Давайте пока побеседуем о прекрасном, а потом я постепенно подготовлю вас к тому уникальному научному открытию, которое принесет нам с вами мировую славу.
– О прекрасном? – Поняв, что мне не пробить стену слезами, я окончательно потеряла нить разговора. – О мошенничестве с наследницами или об органах на продажу?
– Вы полагаете, это было мошенничество? – с наивным видом переспросил Кирилл Петрович. – Понимаю, вы просто смотрите на проблему с неправильной точки зрения. Это был смелый научный эксперимент. Да, он принес несколько миллионов для моих исследований, но его цель была не только в этом. Мне нужны были не эти миллионы, а доказательства для Джорджа Фороса. Когда он прочел о скандале с незаконными детьми Дюсуана и Холмса, он понял, что мне подвластно многое. Он-то точно знал, что любовниц в последние годы у больных стариков не было, а вот дети – появились! Словам генетика Самойлова о возможном бессмертии он не поверил, а вот такими простыми трюками – проникся, они произвели на него нужное впечатление. Он и до этого так хотел мне поверить. Купил мне этот особняк, оплатил охрану. Но – не верил, не верил… И лишь после клонирования олигархов сделал мне первый заказ.
– О бессмертии? – Я не поверила своим ушам. – О чем вы говорите?
– Как же вы не понимаете? Вы же ученый! – Его глаза светились безумным огнем. – Я об органах, которых не надо ждать, не надо добывать криминальным путем, которые можно вырастить из капли собственной крови или кожи. Органы, идеально подходящие пациенту; после их пересадки не придется годами пить лекарства, подавляющие собственный иммунитет, не надо пребывать в постоянном страхе, что организм их отторгнет! Да за них больные люди заплатят любые суммы!
После скандала с наследницами Форос финансирует мою лабораторию. Разумеется, про похищения людей он не знает, да и зачем ему о них знать? Эти люди не имеют отношения к нашему с ним общему делу. Как вы правильно поняли, никто не собирался вырезать из них органы. Пропавшие женщины были нужны для моих главных экспериментов. Тех самых, ради которых я и скрылся от большого света три года назад. – Он перевел дыхание и замолчал.
– Но зачем Форосу ваша лаборатория? – спросила я.
– Форос надеется заменить свои старые, изношенные органы на новые, выращенные из собственной кожи, и стать бессмертным. Но он человек очень осторожный и хочет подождать первых достоверных результатов. Пока он выполняет роль передаточного звена – берет заказы у больных людей, которым срочно, в течение двух-трех месяцев, нужна пересадка почек или сердца, и передает мне, – усмехнулся Кирилл Петрович. – Кстати, эти больные платят не так уж много, и я эти деньги получаю полностью. Форос ничего не зарабатывает на моем открытии, хотя в перспективе, разумеется, рассчитывает на огромные доходы.
И потом, клонирование – это не только деньги, это слава. Клонированные органы пытаются вырастить многие, но пока никто не достиг впечатляющих результатов. Форос уверен, что за эти опыты я получу Нобелевскую премию, а он будет стоять рядом со мной под вспышками телекамер. Боюсь, его ждет жестокое разочарование, – негромко рассмеялся он. – Не получит он ни славы, ни денег, ни вожделенного бессмертия. Большинство хронических больных умрут в течение двух-трех лет после операции.
– Но зачем вы пошли на этот обман? – поразилась я. – Или вы всерьез полагаете, что разочарование Фороса никак на вас не отразится?
– Не отразится, Вероника, – серьезно подтвердил Самойлов. – Мне нужно меньше года, чтобы завершить свое основное открытие. Главное открытие моей жизни. После этого профессор Самойлов исчезнет отсюда. Да и вообще с лица земли. – Он сделала паузу, затем ласково продолжил: – Я опять забыл про свою обязанность – развлекать даму. Давайте, пока еще не стемнело, поднимемся на эту вышку. Хочу показать вам нечто интересное за пределами моего двора.
Под внимательным взглядом Стаса мы поднялись на вышку. Автоматчик отошел чуть в сторону, и Кирилл Петрович, заботливо поддерживая меня за локоток, подвел к краю вышки. Чуть в стороне от забора, почти у самого леса, я увидела довольно большой овальный бассейн, облицованный матовым стеклом. На первый взгляд он выглядел красиво, но впечатление портила плескавшаяся у самых краев вода. Она показалась мне слишком темной, какой-то неживой.
– Налюбовались? – спросил Самойлов. – Тогда давайте спустимся отсюда. Не дай боже, голова у вас закружится. Обопритесь на мою руку, дорогая. Осторожнее, ступеньки крутые.
Он так трогательно заботился о моей безопасности, что в моем сердце снова ожила надежда. Похоже, я ему нравлюсь. Надо сделать еще одну попытку с ним договориться. Он не пожалел других женщин, но он может пожалеть меня!
– Кирилл Петрович, – горячо сказала я, когда мы спустились вниз, – нам незачем ссориться. Я жалею, что когда-то с вами спорила, а теперь мы могли бы так хорошо работать вместе. Вы мне так понравились тогда, в вашей милой городской квартирке…