Письма отца из блокадного Ленинграда
Алексей Троицкий не успел уехать из Ленинграда и пережил страшную блокадную зиму 1941–42 гг. Из Ленинграда он писал пронзительно тёплые письма, полные заботы и внимания к своей семье…
Сентябрь 1941 года
Дорогие Маруся и Лера!
…Вчера утром отправил вам открытку в ответ на телеграмму и письмо. Сейчас хочу поподробнее написать о себе. Моя жизнь идёт без всяких заметных изменений. На днях был вызван в Военкомат и мобилизован на административно-хозяйственную работу. Но через два часа был освобождён из-за ненадобности моей специальности. Я даже был немного обижен. В воскресенье ходил на базар. Выдежурил три кило картофеля и кило огурцов. Картофель по три рубля и огурцы пять рублей. Мне хватит при моём хозяйстве этих запасов надолго. Разбирал продовольственные остатки. К большому удовольствию нашёл немного чаю, сухих грибов, круп неизвестных и растительного масла. Последнее при отсутствии другого масла особенно ценно. Если добавить, что было найдено немного муската, то вся работа по приведению в порядок продовольственных запасов окупилась полностью. Обед, приготовленный мной в воскресенье из чечевицы с ветчиной, оставил самые приятные воспоминания. Начата была также стирка (маленькая), которая продолжается до сегодняшнего числа. Полученное мной сегодня от Вас письмо меня встревожило. Встревожило не наличием серьёзных крупных причин для беспокойства, а мелкими недочётами. В конце концов, клопы и пр. не такая проблема, которую трудно решить, тем более, что кой-какие навыки должны быть по борьбе с ними. И, во всяком случае, эти мелочи не должны отвлекать от главного. Главное в том, чтобы тебе или Лере, а может быть обеим, если будут подходящие условия и работа не тяжёлая, найти службу. Желательно с помещением. Относительно ваших вопросов — ехать ли Вам в Ленинград, — ответ мне кажется, совершенно ясен. Ехать, разумеется, не следует, да и навряд ли это осуществимо. Наоборот, надо пустить корни на месте. Взвесьте всё — время работы, путь на работу. О возвращении в Ленинград сейчас нечего и думать. Ехать куда-то дальше на авось не следует. Сейчас время идёт к холодам и надо обдумывать максимально удобную тёплую зимовку. Надо об этом думать сейчас, не откладывая решения. С моей точки зрения самое лучшее для Вас была бы работа в Горьком с помещением при ней. Если бы это удалось найти, я был бы спокоен. Попробуйте, поищите, и, может быть, всё устроится самым лучшим образом.
С восьми часов вечера, когда я возвращаюсь со службы, время заполняется чтением газет и приготовлением ужина. В 10–10:30 я уже сплю. Никто из знакомых меня не беспокоит. Я тоже их не беспокою. Телефонные звонки почти прекратились. Тихо, спокойно, сытно и почти бездумно проживаю положенное мне время дня.
Я не вполне уверен, что вы получите это письмо. До получения ответа на него пройдёт ведь почти месяц. И Вы за это время найдёте способы устроиться. Надежда на Леру, что она справится со всеми затруднениями. Не тоскуйте, будьте мужественны. Всё кончится хорошо.
Целую Вас крепко. Ваш Алёша…
Октябрь 1941 года
…Вчера узнал, что Вы выехали в Казань на работу, это совсем хорошо во всех отношениях. Надеюсь, что этот переезд и работа дадут Марусе бодрость и рассеют её тревоги. Дорогая Леруня, не жалей, что ты уехала из Ленинграда. Работать и заниматься ты бы здесь не могла. Жизнь очень усложнилась после Вашего отъезда. Если ты будешь находиться в условиях и окружении научно работающих людей — это будет лучшее из всего, что ты могла бы сейчас иметь. Во-первых, это нецелесообразно, а во-вторых, это невозможно. Поэтому, дорогая Леруня, приготовься зимовать в Казани. Если у тебя при этом будет мало-мальски работа по специальности, то это будет самое лучшее. Здесь ведь ты никого не найдёшь из своих товарищей. Позвонить никому нельзя. Наш телефон тоже выключен. Пытался несколько раз позвонить в Университет Краеву, но неудачно. То, что Вы сейчас имеете — это составляло бы предмет зависти любого ленинградца. Вы, по-видимому, плохо представляете здешнюю жизнь. Учтите, что Ленинград — это прежде всего фронт. Я очень рад, что вы находитесь в других условиях.
Я не получаю Ваших писем и ничего не знаю, как Вы устроились в Казани, при каких обстоятельствах уехали из Горького, кто из Вас работает, каково продовольственное положение, бытовые условия и пр. К ночным гостям (бомбёжки) мы уже привыкли, хотя надоели они очень. Последнее время (лунные ночи) их визиты особенно стали назойливыми и продолжаются иногда с перерывами, иногда без перерывов часов по шесть. Если не считать мелких неудобств от этих визитов, большого впечатления они не производят. Правда, во многих домах вместо стёкол вставлена фанера, но это такой пустяк, на который никто не обращает никакого внимания. Если бы не было так тоскливо по временам, то все внешние невзгоды переносились бы без большого труда. Все мы уверены, что скоро настанет улучшение, так как фашизм обречён на поражение. Силы, действующие против него, настолько велики, что он не сможет победить. Судя по газетам, сгорела Пулковская Обсерватория…
Ноябрь 1941 года
…С каждым днём я всё больше и больше благодарю судьбу за то, что Вы выехали отсюда. Какие бы условия жизни у Вас ни были, они, несомненно, лучше, чем те, которые можно было бы иметь здесь. Как бы мне ни хотелось Вас видеть, всё-таки приходится сказать, что отсутствие Ваше — это лучшее, что может быть в данный момент. У нас зима, выпало порядочно снегу. Помещение начали топить, в нём тепло. Я одет в тёплое бельё, русские сапоги на носок с тёплой портянкой. На голове у меня тёплая пыжиковая шапка, которую я успел купить.
На днях был в театре. Шёл в надежде что-нибудь достать в буфете, но буфета не оказалось, и пришлось ограничиться четырьмя стаканами странной воды. Очень приятно было попасть в совершенно иную обстановку и видеть иную жизнь. Смотрели «На бойком месте» Островского. Жаль, что из-за тревоги спектакль был прерван.
Здоровье моё в полном порядке, Даже пожаловаться я ни на что не могу. Всё было бы сносно, если бы не было так тоскливо. Иногда бывает совершенно тошно. К сожалению, стоит ясная солнечная погода с лунными ночами. Из-за них больше беспокойства. Для меня сейчас большое удовольствие обзванивать знакомых, у которых ещё остались телефоны.
Иногда мне кажется, что я мог бы быть с Вами, если бы … не мелочи, которые меня задерживали — квартира, обстановка и, может быть, этика. Если бы сейчас можно было вернуть всё назад, я бы, мне кажется, не думал о таких мелочах. Я сейчас совершенно бесполезно трачу время, которое к тому же идёт чрезвычайно медленно. Получается что-то невероятно нудное и тоскливое, тем более что это не только у меня. Как это ни странно, но доминирующей нотой в моём теперешнем настроении является именно ощущение почти физическое оторванности, отчуждённости и ненужности. Пожалуй, сейчас эта нота звучит сильнее, чем два — три года назад, когда я находился в тюрьме. Ну, вот и поплакался, хоть и не хотел этого делать.
Сегодня седьмое ноября. Встретил праздник в совершенно необычных условиях, но несмотря ни на что настроение сейчас бодрое. Большую роль в этом играет речь И. В. Сталина, которую не так давно слушал по радио. Уныние и безысходность схлынули, пропала мысль об отчуждённости и отрезанности, появилась надежда и проблески светлых перспектив. В бессильной злобе немцы обстреливают город артиллерийским огнём, бомбят с самолётов. Но всё это теперь не производит большого впечатления. Вчера к празднику дали немного конфет и пряников.
Завтра годовщина смерти моей сестры Тани. Всё ясно, отчётливо вспоминается. Острота ушла, и боль утихла, и только память сохраняет милый, дорогой образ Тани. Черты безалаберности, неорганизованности всей её натуры совершенно забываются на основном, безукоризненно чистом фоне доброго, безмерно отзывчивого человека. Уметь так забывать о себе — могла только она или очень немногие. Это никогда не выставлялось напоказ, она не бравировала, не рисовалась, а просто органически отдавала из себя то, что не могла не отдавать. Память её для меня исключительно дорога и свята.
Ну вот, праздник и заканчивается, сейчас уже вечер. Сорвать его немцам не удалось, несмотря на нелепую бомбёжку…
…Через неделю день рождения Леры. Дорогая Леруня! Позволь заочно расцеловать тебя, пожелать тебе, чтобы истекающий год был последним тяжёлым годом в твоей жизни. Пусть впереди у тебя останутся только манящие огни, и твоя счастливая жизнь будет и нашим общим счастьем. Сейчас важно сохранить главное — здоровье. Все мелочи, если они будут утеряны, восстановятся сами собой. Береги себя. Твоя жизнь впереди — она будет интересна и содержательна. Целую тебя, дорогая моя девочка, и невольно вспоминаю день твоего рождения год тому назад. Было много народа и молодёжи, и солидного возраста. Было бездумно весело. Как было хорошо, вкусно и светло. Я отчётливо помню всех твоих гостей. А как все сейчас разбросаны. А кой-кого, может быть, и нет. Перспективы сейчас туманны, и, когда мы все встретимся снова, никто не сможет сказать. И у всех ли найдётся достаточно сил, чтобы также радостно и беззаботно встречать наши семейные праздники? Будем надеяться, что для всех нас тяжёлая година пройдёт благополучно, и мы скоро снова все вместе встретимся за тем же столом, и всё печальное будет далеко позади.
Пишите чаще, жду писем очень, желаю здоровья и спокойствия. Алёша…
Декабрь 1941 года
…Жизнь у нас сейчас очень тяжёлая, особенно с бытовой стороны. Отопление, освещение (электричества нет), питание, хождение пешком на работу, доставание продуктов и много других более мелких вопросов — вот что составляют мою и жизни ленинградцев сегодня. Тысячу раз благодарю судьбу, что Вам удалось вовремя уехать. Я держусь и выгляжу неплохо. Самым тяжёлым вопросом для всех ленинградцев является вопрос продовольствия. Я считаю, что этот вопрос самый сложный. Меры принимаются героические. Но все переживания и лишения совершенно не меняют моей уверенности в недалёкой победе. Зима, которую мы переживаем, первая и последняя тяжёлая зима. Всё надо рассматривать сравнительно. Для немцев она уже третья. Мороз работает в нашу пользу. Озлобление против варваров растёт. Будущее мне рисуется радостным. Важно только сейчас пережить эту тяжёлую последнюю зиму. В первый день мира всё забудется…
…Я получил новую работу бухгалтера в той же самой организации, где работал раньше. Этой новой работе я очень рад, теперь я буду находиться в лучших условиях питания и быта. Сегодня я ночевал на новом месте. Пользуясь своим новым положением, я спал целую ночь. Такого счастья у меня уже давно не было. Правда, в моей комнате было всего лишь четыре градуса по Цельсию, но под двумя тёплыми одеялами, ватным пальто, не снимая верхней одежды, было очень тепло. Мне даже снилось детство и папа. А это бывает только тогда, когда мне хорошо. На ближайшее время, во всяком случае, моя жизнь устроена неплохо. Кроме того, в связи с улучшением положения на фронте, мы со дня на день ожидаем улучшения нашего быта, питания. Приближается время ужина, хотелось бы поужинать с Вами. Вероятно, было бы сытнее. Целую Вас крепко, будьте сыты, спокойны и пишите мне чаще …
Январь 1942 года
…В моём положении изменений нет. Хронически хочу есть. Путешествия к нам домой на Петроградскую сторону проделываю легко. Вообще народ сильно сокращается и путём эвакуации и естественным путём. Если у Вас будут какие-либо возможности переслать продовольственную посылку — пошлите. Это очень важно. Я начинаю жить обменом старых вещей на продовольствие. Сейчас у нас морозы, из-за отсутствия воды умываемся снегом. В баню давно не ходил, так как они не функционируют из-за отсутствия света и воды. Пишу это письмо при свете фонарика «летучая мышь». Жду весны как надежды на что-то лучшее. Жду весны, жду весны, света, воды, трамваев, телефонов, хлеба, продовольствия, радио, и пр. Мне есть чего ждать и чему радоваться, если хоть что-нибудь появится. Хочется думать, что Вы живёте в лучших, нормальных условиях…
Февраль 1942 года
…Хочу с Вами поделиться своими планами на ближайшее будущее. Основной вопрос, который я должен решить, — это вопрос об эвакуации. Что говорит за отъезд из Ленинграда? Основное и главное — быть в такое тревожное время всем вместе. Кроме того, мне кажется, хотя Вы об этом мало пишете, что у Вас с продовольствием лучше дело обстоит, чем здесь. А для меня это очень важно. Очень хочется быть по-настоящему сытым и изжить сосущее ощущение чувства недоедания. Что же говорит против быстрой и спешной эвакуации? Основное и главное — это потеря всей или почти всей нашей обстановки и имущества. Эта потеря неизбежна в том случае, если я оставлю это имущество в квартире, и в том случае, если я буду его продавать. Никакая броня, никакой запор не смогут сохранить его, особенно если в квартиру кто-нибудь будет вселён. Если же начать распродавать его, то во-первых, много не продать, так как сейчас очень много предложений и маленький спрос, а то, что можно продать, имеет баснословно низкую цену. Для примера, могу Вам сообщить, что наш рояль будет стоить рублей 500–700. Кабинет кожаный из 10–12 предметов идёт за 15 тысяч, прочая хозяйственная мелочь идёт вообще очень дёшево. Отсюда и возникает проблема. По личным мотивам мне бы хотелось выехать отсюда, бросив всё на произвол судьбы. Интересы же хозяйства и семьи требуют более осторожного и осмотрительного решения. В то же время для меня ясно, что перенести вторую зиму в таких условиях, как прошедшая, я не смогу. Я думаю подождать до конца лета и посмотреть, что случится. На зиму мне здесь ни в коем случае оставаться нельзя. Я бы очень хотел получить от Вас весточку и Вашу точку зрения на все эти вопросы. Я поступил на работу в Туберкулёзный институт, но не уверен, что здесь останусь. Во-первых, тяжело ходить домой на Петроградскую сторону, и ещё есть некоторые обстоятельства…
С 4 февраля по моей просьбе, поскольку нахожусь в состоянии дистрофии (как и большинство ленинградцев), я помещён в Туберкулёзный институт как больной, я сам просил об этом начальство, и они пошли мне навстречу. В целом, если бы не тоска, то жизнь моя проходит в удовлетворительных формах.
Маруся, пришли мне на всякий случай заявление о переводе квартиры на моё имя. Это на всякий случай. Пока пишите на Кировский 8…
Апрель — Май 1942 года
…Сейчас передо мной стоит только один основной вопрос — это выезд из Ленинграда. Причём любыми способами и средствами. Этот момент создаёт добавочные мотивы для связи с учреждениями, которые будут эвакуироваться. Пока ещё ничего реального нет. А пока, пока весна, тепло, сошёл снег и с 15-ого апреля восстановлено частично трамвайное движение. Насчёт вещей, я решил так: максимум вещей взять с собой, минимум продать, остальное под доверенность оставить в Ленинграде. Вторую зиму я в Ленинграде, если не изменятся коренным образом условия, не переживу. Так что, как Вы видите, цель ясна, всё остальное конкретизируется позже …
В середине мая после многочисленных неудачных попыток возникла возможность эвакуации с одной из организаций, выезжающих из Ленинграда.
…Чувствую я себя сейчас очень похоже на то, как чувствовал себя 7 июня 1940 года[11]. Итак, если это не сон в весеннюю ночь, то числа 15 июня предполагаю быть в Казани, пить настоящий кофе с сахаром, есть поджаренный хлеб с колбасой и сдобную булку. Немного терпения. Ведь впереди целое лето. Я хочу, по крайней мере, после приезда хотя бы месяц ничего не делать. После лежания в больнице, скажу по секрету, я не досчитался двух пудов живого веса. Хорошие знакомые перестали меня узнавать, а я сам не узнаю своих брюк, которые, по меньшей мере, в полтора раза превосходят мой современный объём…
В конце мая Алексею Троицкому удалось эвакуироваться из Ленинграда, и произошла долгожданная встреча с семьёй. Однако его здоровье в результате трёхлетнего пребывания в тюрьме и пережитой блокады было сильно подорвано, и в апреле 1945 года Алексей Троицкий скончался. Похоронен он на Серафимовском кладбище в Ленинграде.
Переписка с Александром Жуком
В 1997 году в Америке состоялась встреча Валерии Троицкой с одноклассником по «Петершуле» [12]Александром Жуком[13]. Они не виделись более 60 лет, но мгновенно узнали друг друга.
Встреча была мимолётной, но очень тёплой, и между бывшими одноклассниками завязалась переписка, которая воссоздаёт их тёплую, дружескую привязанность друг к другу на склоне лет.
21 июля 1999 года, Санкт-Петербург
Дорогая моя Лерочка, отважная моя подружка!
Мы просто потрясены! Твоя повесть «Телеграмма Берия» оставляет очень сильное впечатление. Это подлинный человеческий документ, который говорит не только о лично пережитой, захватывающей истории, но и ярко высвечивает нашу бывшую (я надеюсь, уже бывшую) систему «самого гуманного, самого справедливого коммунистического строя». Обязательно продолжай писать!!! Тобою прожита интереснейшая и совсем неординарная жизнь с бесчисленными встречами с разными известными людьми. Как содержательно узнать о них, что называется из первых рук. Ты очень выразительно, очень хорошо написала, подтверждая мою уверенность в том, что ты прекрасно чувствуешь и доносишь характеры разных людей. Нам понравился стиль твоего письма. Твоя интеллигентность, твоя суть обеспечивают достойное и правдивое изложение самых необычных событий хорошим, чистым языком.
…Мне видится заснеженная Оредеж[14], вьющаяся между обрывистых берегов цвета красной охры. Были зимние студенческие каникулы. В каком же году это было? 1938–1939? Неужели в те же годы, когда ты совершала свой подвиг?..
Мы стоим на лыжах у деревянного мостика, и ты рассказываешь мне о Петре Леонидовиче Капице, о его дружбе с твоей мамой, об истории его возвращения из Англии в Россию, о судьбе его лаборатории, но ни слова о папе, о твоей борьбе за него, за справедливость. Я знал о твоих обращениях к Литвинову и только.
Я горд тем, что подвигнул тебя описать свою жизнь. Я уверен, я знаю, что у тебя накопился богатейший фактический материал. Милая моя Лерочка, нам уже нельзя ничего откладывать. Бросай все второстепенные бытовые дела и обязательно пиши. Сердечный привет Кифу, Вера[15] шлёт тебе благодарность за повесть. Целую тебя. Твой Саша.
22 января 2000 года, Мельбурн, Австралия
Мой дорогой Сашенька,
Я тоже очень живо помню нашу беседу недалеко от занесённой снегом реки Оредеж, думаю, что это была зима 1937 года. Ты мне рассказывал о своей семье. Я, конечно, намеренно, не посвящала тебя во все перипетии борьбы за папу, не хотела подвергать тебя какой-либо опасности… Да я никому об этом и не рассказывала, только когда уже вышла замуж за Кифа и оказалась в Америке, рассказала об этом Катюше[16], она также, как и ты, была потрясена и записала мой рассказ, потом я его долго редактировала, и вот теперь она через своих друзей пытается опубликовать его в России. Посмотрим, что получится…[17]
Но мне сейчас хочется написать тебе о Капицах. Это удивительная семья, и мне, конечно, очень повезло, что моя мама сумела сохранить дружбу с Петром Капицей, которая зародилась давно, в их детские годы в Кронштадте. Я очень любила жену Петра Леонидовича — Анну Алексеевну, она была удивительно талантливая во многих отношениях женщина, посвятившая жизнь своему мужу. В 1995 году, за год до смерти, она подарила мне книжку воспоминаний о Петре Капице с такой надписью: «Дорогой Лере на память о дружбе, начавшейся задолго до твоего рождения, и в память дорогого друга Маруси». Маруся — это моя мама, так они её называли. И ещё примерно в то же время она мне подарила фотографию с надписью: «Дорогой Лерочке на память о нашей дружбе от Анны Капицы». Посылаю тебе копию этой фотографии, мне почему-то хочется, чтобы она тоже была у тебя.
Семья Капиц сыграла большую роль в моей жизни, в самые трудные моменты я прибегала к помощи и советам Петра Леонидовича и Анны Алексеевны, которым я бесконечно доверяла. Когда я в полном отчаянии приехала в Москву освобождать папу из тюрьмы в 1938 году, то остановилась у Капиц и только Анне Алексеевне сказала, что иду на Лубянку на свидание с Берией, потом по вертушке звонила из кабинета Петра Леонидовича — Литвинову. Во время войны, когда мы все были в эвакуации в Казани и меня пытались завербовать работать резидентом в Америке, я сразу же побежала советоваться к Анне Алексеевне, и она сказала: «Ты с ума сошла! Ни в коем случае!», и, конечно, я последовала её совету. И таких случаев было много, и Пётр Леонидович давал мне инструкции, как вести себя на обеде в Королевском обществе в Лондоне, куда меня пригласили в 1958 году, как же мне это помогло… И ещё много было таких ситуаций, когда Капицы всячески участвовали в моей жизни и помогали мне. Позже я подружилась с Серёжей и Андреем Капица — детьми Анны Алексеевны и Петра Леонидовича, мы часто с Сашей[18] бывали у них на даче на Николиной Горе, и до сих пор, когда я приезжаю в Москву, мы очень тепло встречаемся. Серёжа — очень хороший физик, преподаёт в Физико-техническом институте, и ты, конечно, видел его в роли ведущего телевизионной программы «Очевидное — невероятное», а Андрей — географ, исследователь Антарктики. Вот посмотри на мою фотографию с Серёжей Капицей, которая была сделана во время моего визита в Москву в 1994 году.
Вот, Сашенька, написала тебе о дорогих мне людях и как-то легче мне стало на душе, как же мне их здесь не хватает, и нельзя сказать, что мы очень часто виделись, когда я жила в России, но само их присутствие рядышком согревало… Но на всё воля божья, как говорит моя здешняя приятельница, Нина Михайловна Максимова, тоже удивительный человек, о которой я тебе ещё напишу. Обнимаю тебя крепко, береги себя. Сердечные приветы Верочке и детишкам.
Твоя Лера.
1 сентября 2000 года, Санкт-Петербург
Милая подруга моя, дорогая Лерочка!
Спасибо за письмо, которое меня, как всегда, очень обрадовало. Я уже писал тебе, что бесконечно дорожу нашей перепиской. Как интересно ты мне написала о своей дружбе с семьёй Капиц. Теперь, когда я остался совсем один на этом свете, без моих близких друзей, с кем прожита жизнь, да ещё без постоянных встреч со студентами, я до боли ощущаю острый дефицит общения. Мне, как и тебе, его, увы, не хватает, часто спохватываюсь, что некому позвонить. Хоть вой!!!
Уже давно всё существо моё встревожено, вздёрнуто и горячо взволновано нашими российскими бедами. На весь мир в этом году свалилось особенно много катастроф и трагедий, унесших бесчисленное количество человеческих жизней в природных, криминальных и техногенных катаклизмах и авариях. Всё, связанное с гибелью подводной лодки «Курск», меня особенно потрясло. Невозможно свыкнуться с гибелью людей, с великодержавным, официальным враньём! Что есть на Руси цена человеческой жизни? Человек, вне зависимости от своего интеллекта, роли и значимости, никогда ничего не стоил. Это пренебрежение к личности чуть ли не наше достоинство! Издревле и при Иване, и ранее, и при Петре, и при Ленине со Сталиным (особенно) установилось как норма. Невозможно смириться с ежедневной гибелью людей в бесконечной войне в Чечне!
Образуется ли когда-нибудь на Руси покой и добро? Как хотелось бы, чтобы наступила, наконец, пора процветающей цивилизации, при которой все усилия и действия властей не декларативно, а на деле были бы направлены на благо человека. Меня опять занесло на эту нескончаемую и больную тему.
Твой Саша.
1 декабря 2000 года, Мельбурн, Австралия
Милый, дорогой Сашенька!
Наконец это чудовище (компьютер) заработало, пройдя через серию капризов и поломок и поссорив несколько раз нас с Кифом.
У нас странное лето — полное самых неожиданных изменений: сегодня очаровательная легкая солнечная погода с температурой 20–23 °C, а завтра около 40 °C — и выходишь из дома только по крайней нужде. Несколько дней тому назад от нас уехала Катюша, которая пробыла здесь около месяца. Она прекрасно водит машину и с легкостью перешла с «правого» движения (которое принято в США и в России) на «левое», принятое в Австралии и в Англии. Мы с ней побывали в необычайно красивом месте Лорн, затерянном в холмах на берегу Тихого океана, отдаленно напоминающем Гагры — горы и море — океан. Но туда нет железной дороги, регулярного автобусного сообщения — однако весь необходимый человеку сервис — свежайшие фрукты и разные морепродукты, включая устриц и невиданных рыб, есть. Гостиницы комфортабельны — много номеров — с видом на море. В номерах — душ, ванна, плита, холодильник, телевизор, посуда. Конечно, есть рестораны с разными ценами — но везде чисто и вкусно. Океан кристально чист с легким зеленоватым оттенком воды и непрерывно бегущими волнами. Мы купались в волнах — ощущение чарующее. Катя теперь великая путешественница. Работая на полставки, — она трудится месяц каждый день на полную ставку и таким образом зарабатывает себе две недели, свободных от службы, в которые она, как правило, с мужем уезжает либо на юг Америки, либо в Европу, либо к нам… Как мы теперь живем? Киф мужественно сражается с болезнью Паркинсона, работает над своими статьями каждую свободную минуту, поливает садик, ездит в Университет, в библиотеку и на семинары, а также со мной в магазины за продуктами. На большие расстояния стараемся не ездить — врачи не рекомендуют, — что, конечно, жаль. Но на море, которое на расстоянии 40 минут езды от дома, — бывали, пока у Кифа не забрали права в связи с его болезнью. Я плавала с наслаждением — а Кифу, к сожалению, уже нельзя было. Отвечаю кратко на твой вопрос о том, где я бывала — сперва в пределах Советского Союза главным образом в командировках, экспедициях и потом за рубежом: Мурманск (Хибины, горнолыжные соревнования), Архангельск, Соловки, Ловозеро, Борок (Ярославская область), Нижний Новгород, Казань, Латвия, Литва, Эстония, Украина (Западная Украина), Киев (пароход по Днепру от Николаева до Киева), Днепропетровск, Одесса, Крым, Кавказ (Тбилиси, Батуми, Ереван, Сухуми, Сочи), Уфа, Казахстан, Алма-Ата, Душанбе, Гарм, Ашхабад, Ереван, гора Алагез — высота 4000 с лишним метров (подъем зимой на лыжах), Иркутск, остров Хужур на Байкале, Якутск, по реке Лене от Якутска до Тикси — 2000 км. Это была научная школа, на пароходе были только ее участники, и потому мы что хотели, то и делали — останавливались, где и когда хотели, Петропавловск — Камчатский и его окрестности (Паратунка термальный источник), Алтай (по тайге верхом неделю до Телецкого озера, затем по реке Бия несколько дней на плоту с верховьев от Телецкого озера до Бийска). Ну вот, Сашенька я, наконец, написала тебе письмо и очень надеюсь, что твой ответ будет не за горами. Обнимаю тебя крепко, крепко, нежно целую, сердечный привет Вере и всем.
Твоя Лера.
Апрель 2001 года, Мельбурн, Австралия
Мой дорогой Сашенька,
Давно хотела тебе написать, что я здесь познакомилась и подружилась с удивительной женщиной Ниной Михайловной Максимовой-Кристенсен[19]. Дочь белых эмигрантов, она приехала в Австралию в 1925 году и организовала отделение русского языка и славистики в Мельбурнском университете. В течение 30 лет она руководила этим отделением и создала тёплый очаг русской культуры в далёкой Австралии. Я познакомилась с ней в доме общих знакомых, и у нас сразу возникла взаимная симпатия. Нина Михайловна очень скрашивает мою жизнь здесь, в Австралии, потому что принадлежит к той редкой категории людей, с которыми я привыкла общаться в России. К сожалению, сейчас она тяжело больна, и дни её сочтены. При наших встречах мы обменивались воспоминаниями, и я как-то рассказывала ей о совместных работах с французами — в частности, в глухой Архангельской области, на берегу реки Пинеги. Она прервала мой рассказ и, глядя на меня с характерной для неё милой лукавой улыбкой, сказала: «А ведь мне знакомы эти места». Я в полном недоумении смотрела на неё, вспоминая те трудности, которые нам пришлось преодолеть в Министерстве обороны, получая разрешение для наших французов на пребывание в этих местах. И тогда Нина Михайловна рассказала мне следующую историю.
Большая и весьма состоятельная семья её предков жила где-то в Архангельской губернии. Семья была большая, детей было семеро. Когда глава семьи скончался, его вдова (пра-пра-бабушка Нины Михайловны — старообрядка), будучи уже в довольно преклонном возрасте, всё оставленное ей состояние распределила между детьми и нищей странницей пошла от Белого моря пешком через всю Россию с котомкой за плечами. Питалась она тем, что подадут, ночевала в приютивших её избах и монастырях. Такое скитание было её внутренней духовной потребностью и путём очищения от грехов за всю жизнь. Она была, конечно, грамотная и хорошо знала церковный устав. Это позволяло ей прокормиться, она читала «Псалтирь» по покойникам. Так с «Псалтирью» в сумке она и путешествовала, зарабатывая себе на хлеб. Мало того, что она кормилась этим чтением, она ещё сумела сэкономить денег на проезд на пароходе в Иерусалим. Побыла там, вернулась тем же путём к своей семье, а потом уже доживала в почёте у кого-то из детей.
Закончив свой рассказ о пра-пра-бабушке, Нина Михайловна сказала: «Вот и мне удалось это сделать» — и продолжала: «В один из моих приездов в Советский Союз я обратилась в Интурист с просьбой организовать мне поездку на Север, в частности, в Петрозаводск и его окрестности. Ко мне приставили девушку, в обязанности которой были все организационные дела — билеты, гостиница, экскурсии, наконец, присмотр за мной и т. д. Через пару дней после приезда в Петрозаводск я попросила её отпустить меня в самостоятельное странствие. За те немногие дни, что мы провели до этого вместе, у нас установились хорошие дружеские отношения. Это повлияло, по-видимому, на её решение. Я рассказала ей про поступок моей пра-пра-бабушки и сказала, что для меня он всегда был примером смирения и духовного очищения. Затем я твёрдо заявила, что по моим убеждениям мне следует это странствие повторить. При этом я её заверила, что не подведу и вернусь в условленный срок. После длительного разговора, в течение которого я пыталась убедить её, что это не блажь, что это мой святой долг, она согласилась. Насколько всё это было рискованно и для неё и для меня, я тогда не очень себе представляла. На следующее утро я взяла рюкзачок и отправилась в путь. Вернулась я в обещанный срок».
На этом Нина Михайловна закончила свой рассказ и больше к нему не возвращалась. Я с трудом представляла её странствие — ведь это был глухой край, без проезжих дорог, где люди перемещались либо пешком, либо на маленьких самолётах, которые приземлялись даже на небольших лужайках.
Вот такая история, мой дорогой Сашенька, и в Австралии есть замечательные и интересные люди. Обнимаю тебя, передавай тёплые приветы Вере.
22 сентября 2002 года, Санкт-Петербург
Дорогая моя, любимая моя Лерочка!
Ты единственная подруга, ты единственный друг, доставляющий мне радость общения. Я очень ценю нашу переписку, свидетельство искренней дружбы и взаимного интереса. Дай Бог ей (переписке и дружбе) длиться ещё долгие, долгие годы!!!
К сожалению, последний этап жизни предназначен природой и Всевышним не самым радостным. Появляются разные, иногда непреодолимые болезни и болячки. Как поразительно летит, мчится, мелькает в неудержимой гонке время. Вот уже пронеслось пять лет, как мы увиделись после стольких лет в Вашингтоне. Вокруг постепенно образуется вакуум, так много друзей ушло, так мало друзей осталось. Душа скорбит, печалится и тоскует…
Я дорожу общением с тобой и рад, что нашёл тебя. «Пиши, задумывай и пиши!» Успех твоей первой пробы («Телеграмма Берия»[20]) свидетельствует, что тебе следует задумать либо серию отдельных событий, либо целую повесть со многими главами. Не сомневаюсь, что там были бы весьма интересные характеристики и размышления о многих известных людях и связанных с тобой и с ними происшедшими событиями.
Кто знает?…Может быть, от излишней моей сентиментальности, или от избыточной чувствительности, или это тоска по друзьям, но так или иначе — приходящее каждое письмо от тебя — праздник души моей. Я почему-то всегда радуюсь и волнуюсь, узнавая твои милые каракули на конверте!
Как повезло, что все мои настойчивые усилия в 1989 году увенчались успехом, и после столь длительного перерыва мы нашли друг друга. Это моя радость, надеюсь, что и твоя…
Твой Саша.
25 октября 2002 года, Мельбурн, Австралия
Дорогой, милый мой Сашенька!
Завертелась я тут с всякими делами и хлопотами и ничего тебе не писала. У нас началась осень — наступил первый осенний день с дождем — целый день. Все счастливы — так как это первый дождь за шесть или семь месяцев. Прошло несколько сереньких деньков — и опять светит солнышко — но температура упала до 19–20 °C. Австралийские деревья и кустарники продолжают цвести или начинают пышно расцветать какими-то неведомыми роскошными цветами, а европейские послушно и уныло теряют свою пожелтевшую или покрасневшую листву.
После сравнительно благополучного периода со здоровьем Кифа, у него начались характерные для его болезни явления: потеря равновесия и иногда падения. К счастью, никакие интеллектуальные способности не задеты, и он продолжает с увлечением работать. Но, конечно, это сокращает наши возможности по поездкам и путешествиям. Однако на семинары мы ходим (ходили, не знаю, как дальше будет), а также посещаем обеды и приёмы в честь членов Австралийской Академии Наук, живущих в Мельбурне.
Обнимаю — Лера.
15 ноября 2002 года В. А. Троицкой исполнилось 85 лет, и она получила поздравление от бывшего одноклассника.
13 ноября 2002 года, Санкт-Петербург
Лерочке!
Мы поздравляем от души,
Твои года так хороши,
Что в твой прекрасный юбилей
Ты рюмку коньяку налей,
И выпьем вместе за любовь,
И рюмки мы наполним вновь,
Чтоб наша добрая судьба
Тебя всегда бы берегла
И чтобы многие года
Не приходила б никогда
К тебе бы разная беда!
Теперь хотим тебе сказать:
Давай друг друга поздравлять
Ещё хотя бы лет так пять,
Но мы не будем возражать,
Коли придётся прибавлять,
Наш друг любимый и родной,
Ещё годок, ещё другой!
И Кифу не забудь сказать,
Что мы хотели б передать привет ему
И наш поклон, и самые лучшие поздравления
С прекрасным днём твоего рожденья!
Саша и Вера Жуки
Моя дорогая Лерочка, верная и любимая подруга моя!
Вот какое начало продиктовала мне моя душа. Жаль, что я так безнадёжно поздно узнал, что в дни нашей юности, кажется, был тебе небезразличен.
Будь здорова, весела и оптимистична, после 85 всё так же, как и до!
Целую, твой Саша.
30 сентября 2003 года, Мельбурн, Австралия
Дорогой Сашенька!
Пишу тебе что-то вроде продолжения моего предыдущего письма, а именно приблизительный перечень моих поездок за рубеж, главным образом, на совещания большие и маленькие, на научную работу совместно с учеными данной страны, на научно-организационные совещания в должности члена бюро Научного международного союза геодезии и геофизики, и в должности президента Международной ассоциации по геомагнетизму и аэрономии. Кстати, я была первой и в последующем единственной женщиной, выбранной на такую должность. Это все очень большие организации, и главная трудность была в проведении пленарных заседаний на мало мне известном формальном английском языке.
Конечно, наиболее интересной была совместная работа — особенно с французами, с которыми мы вели исследования в так называемых магнитно-сопряжённых точках в глухих местах архангельской тайги и на острове Кергелен, расположенном в Индийском океане. Эта работа позволяла наземными методами исследовать ряд свойств и процессов в космосе Она также, к моему большему удовольствию, способствовала посещениям Франции и, в частности, Парижа (не помню уже сколько — но пожалуй более пятнадцати раз), который я, по-моему, знаю лучше, чем Москву. Не входя в детали, скажу лишь, что эта работа длилась более десяти лет. Перехожу к простому перечислению:
Европа — ГДР, Польша, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Великобритания, Германия, Франция, Италия, Бельгия, Дания, Швеция, Норвегия, Финляндия, Испания, Швейцария.
В ряде этих стран я бывала по многу раз, многие страны пересекала вдоль и поперек с моими коллегами или просто друзьями. В Югославии в конце работы, перед отъездом мне предоставили даром на неделю — машину, шофера и девушку для компании. Сказали, что я могу ехать куда хочу — и мы пересекли всю страну и через Черногорию спустились к Средиземному морю, к Дубровнику, где я провела пару дней, а на обратном пути проехали вдоль побережья и через центральные районы Югославии вернулись в Белград. Конечно, это был большой подарок, и я толком не знаю, чем я его заслужила. Но я так не кончу своего перечисления — продолжаю его. США — Нью-Йорк, Бостон, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Филадельфия, Гальвестон, Юта. Южная Америка — Бразилия, Сан-Паулу. Канада — Торонто, Монреаль. Африка — Гана; от Аккры (столицы Ганы) до экватора (примерно 900 км) я проехала на машине, через джунгли, минуя отдельные поселения чистокровных, доброжелательных голых негров, а также отдельные дома миссионеров. Ехали мы втроем — с принимавшей меня англичанкой геофизиком и ученым из Англии, из Оксфорда, — без всякой охраны. Азия: Япония — Токио, Осака. Австралия до замужества — Мельбурн, Сидней, Кернс (родина Кифа), Брисбен. Тасмания — Маленький Зеленый остров 1,5–2 км в диаметре, удаленный примерно на двести километров от Австралии, где я провела одна, без знакомых мне людей несколько дней и где меня чуть не слопал громадный групер (такая рыба с широчайшей челюстью).
Обнимаю. Твоя Лера.
1 ноября 2003 года, Санкт-Петербург
Моя дорогая верная подруга, милая Лерочка!
Я с удовольствием, интересом и гордостью за тебя перечитываю твои письма. Какую фантастическую жизнь ты прожила! Сколько стран, городов и людей мелькали перед твоими глазами и твоей душой. Сколько ответственейших выступлений ты провела на разных форумах международного масштаба, и всё это в пору «железного занавеса», когда сам выезд за границу был исключительным и недосягаемым чудом. Один простой перечень — целая поэма. Как я был бы рад, если бы ты собралась с духом и терпением и не спеша описала бы эти путешествия. Даже просто протокольно. Это так нужно твоим потомкам!
Это сентябрьское письмо я перечитывал, как будто слушал захватывающую симфонию…
Твой Саша.
30 марта 2004 года, Санкт-Петербург
Дорогая Лерочка, любимая моя подруга!
Какое прекрасное письмо я наконец получил и не один раз его перечитал. Какую прекрасную, полную приключений, событий и впечатлений жизнь ты прожила. Даже эти краткие перечисления всех мест России (бывшей), где ты побывала на плотах, лошадях, пароходах, верблюдах с разными людьми на лыжах и пешком потрясают, будят и будоражат воображение. Как ты могла это всё успеть? (не считая твоих путешествий за границу).
Я читал с возбуждённым интересом, как короткие новеллы или как короткие записи для будущих повестей и рассказов. Читая, я невольно сравнивал твою, полную романтики жизнь со своею и белой завистью завидовал тебе.
Самое замечательное, что и теперь ты продолжаешь такую же полную эмоций и радости жизнь. Как я рад за тебя и за Катюшу, за Ваши совместные путешествия. Надеюсь, их будет ещё много.
Я смотрю на присланное тобой фото и восхищаюсь тем, что тебя окружает. В какой прелестной среде ты живёшь. Это Всевышний тебе воздал должное за все труды, в которых ты провела жизнь. Что бы стоило Петру Великому прорубить окно на несколько сотен километров южнее? Но всё равно, я влюблён в ту часть города, что нам оставили в наследство просвещённые и щедрые цари. Как повезло Петербургу тем, что период его застройки пришёлся на 18–19-й века и первую четверть 20-ого века, когда золотой век сменился серебряным, когда господствовали барокко, классицизм, ампир и модерн. Эти периоды запечатлены не только в архитектуре, Это поэзия, литература, живопись, музыка — это вся культура России. За семьдесят лет советской власти застроены (главным образом жильём) огромные территории, но это по своей культуре и отношению к эстетике и к искусству ничего общего с Петербургом не имеет. «Здесь живут чужие города и чужая радость и беда». Там, к сожалению, посеянное социализмом русского образца — полное пренебрежение к людям!
В настоящее время город, несмотря на холода, интенсивно готовится к 300-летнему юбилею. Идёт косметика, хотя следовало бы выполнять настоящий капитальный ремонт. За последние 70 лет всё поизносилось, все сети жизнеобеспечения пришли в полную негодность. Будем надеяться, что и до этого когда-нибудь дойдут руки.
Никаких достойных описания событий за это время не произошло. Проходят, нет, пролетают дни, недели, месяцы, похожие друг на друга, как горошины.
Единственно, о чём можно упомянуть тебе ещё, не окончательно забывшей Петербург: город несколько меняет лицо своего советского вида. Появилось много новых жилых домов, на всех пустырях новые тротуары, новые отреставрированные памятники архитектуры, новые, совсем европейские или американские супермаркеты, рынки, полные изобилия всех и всяческих продуктов. Решительно изменился до неузнаваемости внешний вид толпы и т. д. Выросло поколение, которое не знает, что такое очередь, что такое «дают» и «достал», слава Богу! Обнимаю тебя, нежно целую, дал бы Бог тебе сохранить на долгие годы ту же жизнедеятельность. Как хочется хотя бы ещё раз увидеться! Хоть бы одним глазком, хоть бы в щёлочку повидать тебя. Я так хочу, чтобы ты была здорова, чтобы сохранила свой замечательный, лёгкий, жизнерадостный, с развитым чувством юмора, нрав. Если бы я умел — молился бы за всё за это. Твой Саша.
В последующие годы переписка постепенно прекратилась, а в январе 2008 года Александр Жук скончался в Санкт-Петербурге. Не стало верного друга, но остались пронзительные письма, которые так скрашивали последние годы бывших одноклассников.
Переписка с Галиной Николаевной Петровой
Живя в Австралии, В. А. живо интересовалась тем, что происходит в России и в частности событиями в её родном Институте Физики Земли, где она проработала около 40 лет. Она всегда радовалась весточкам с Родины, особенно обширна была её переписка с Галиной Николаевной Петровой[21], коллегой по Институту и хорошим другом. Избранные места из этой переписки мы здесь публикуем.
…Но недаром я твёрдо верю, что хороших людей больше, чем плохих.
(из письма Г. Н. Петровой)
…человек обязан сделать самое лучшее из той жизни, которую он имеет на сегодняшний день.
(из письма В. А. Троицкой)
8 декабря 1992 года, Киото, Япония
Милая Галина Николаевна, мы с Кифом в Японии, в предместье Киото, малом кампусе Киотского Университета. У нас двухкомнатная квартира, спальня и столовая, кухня и гостиная всё вместе. Квартирка очень маленькая, но по здешним понятиям — это пятизвёздочный отель. Ведь есть туалет и ванная. Туалет, с которого поднимаешься с трудом (со второй или третьей попытки), так как он очень низкий, и ванная с душем, в которую влезаешь с осторожностью (глубоко), а вылезаешь, как через забор. У нас есть балкон и видны холмы, покрытые осенним лесом, но между нами и холмами десятки двухэтажных домов, как голубятни, маленькие, серые, без лица и характера. Правда, рядом с нашим домом стоят шестиэтажные дома, где живут сотрудники Университета, у всех балконы, на которых весело сушится бельё.
Лаборатория, где регулярно работает Киф (а я ленюсь и прихожу на половину дня), находится в пяти минутах хода напротив нашего балкона. И что поражает, это, как трудятся японцы. Пообедав, вечером, почти все возвращаются на работу, и свет в окнах, который мы видим с балкона, горит до 11–12 часов ночи, а в ряде комнат до 2–3 часов утра. А в восемь утра все опять на рабочих местах. Вот так понимаешь происхождение так называемого «японского чуда». Вчера мы ездили на электричке в Киото. Народу не протолкнёшься, рождественская иллюминация — роскошна, всё сверкает, мигает разными огнями, улицы плотно заполнены людьми и машинами — в общем, сумасшедший японский дом, но самих японцев это не смущает, они чувствуют себя вполне комфортно.
Здесь по телевидению показывают новости из России. Очень красочна была драка в нашем Парламенте. По-моему, растерянность и неумение заниматься парламентской деятельностью поразительны. У меня остались очень тёплые воспоминания о нашей встрече на Маяковке в Москве, как всегда мне с Вами было хорошо, тепло и интересно.
Крепко вас обнимаю Ваша В.А.
28 января 1993 года, Москва
Дорогая Валерия Алексеевна!
Получила ваше письмо из Японии. Вот в чём я завидую Вам, это в том, как вы посмотрели весь мир. Путешествие — это всё-таки ни с чем не сравнимое удовольствие, обогащающее к тому же, говоря высоким языком, и эмоционально и интеллектуально. По сравнению с большинством окружающих меня людей, я тоже много поездила и много повидала, но по сравнению с Вами!..
Мне очень приятно было прочесть Ваши слова о нашей встрече в Москве. У меня точно такое же чувство: повидалась с очень близким человеком, другом. Я ведь недаром несколько раз писала Вам, что, если говорить обо всех уехавших, я только Ваше отсутствие ощущаю как потерю…
Что касается драки в парламенте, в моей поэме «История Государства Российского. От Тимашева до Жириновского» (я Вам её посылала), есть такие строчки:
Не знаю, как там лорды, у них другой закон,
а наши били морды, держась за микрофон.
И ещё про Думу недавно я сочинила басню:
Медведь по лесу был старшой,
Хоть пользы он не приносил большой,
Но, чтобы жить без ссор и шума,
Его хвалили все, и он, поверив им
И упоён величием своим,
Решил голосоваться в Думу.
Довольны все от зайца и до волка.
Решили за него голосовать:
От Думы всё равно нет никакого толка,
Так уж хотя бы здесь не будет нам мешать.
Мораль:
Начальству вверх помочь шагнуть не грех.
Успех начальства — это наш успех!
Обнимаю Вас Ваша Г.Н.
Июль 1993 года
Дорогая Галина Николаевна, конечно, Ваша блистательная поэма у меня в целости и сохранности, я время от времени её перечитываю и восхищаюсь Вашим литературным даром. Вот строфа из поэмы, которая мне очень нравится: «А вот пускай подскажут, как жить, забравши власть! Легко порезать пряжу, иное дело — прясть». Я тут много думаю о том, что происходит в России, конечно, без живого общения и вовлечения в реальную российскую жизнь, сидя на краю света под Южным Крестом, трудно понять, что происходит, но есть полное ощущение, что происходит удивительный кабак…
Неужели свобода и демократия не для России и нас опять занесёт в иную форму тоталитаризма? Страшно подумать, особенно нашему поколению, так много хлебнувшему непростых обстоятельств коммунистического режима…
Мы были в Мельбурне в центре искусств на опере Верди «Трубадур» и на Реквиеме Моцарта. Нужно сказать, что это всё на очень хорошем уровне.
Обнимаю Вас. Ваша В.А.
25 декабря 1994 года
Боюсь, что моё письмо не дойдёт до Нового Года, но я думаю, что Вы и так знаете, что я не могу не вспомнить Вас под Новый Год…
Мы подходим к 1995 году с запасом энергии и оптимизма. Если бы не история с Чечнёй, я как всегда сказала бы, что болезнь общества развивается по законам социальной медицины, но Чечни можно было бы избежать, если бы цыкнуть на Дудаева вовремя. Когда-то, когда я была студенткой Педагогического Института и слушала курс Психологии, лектор сказал фразу, запомнившуюся мне на всю жизнь: «Прежде чем что-то пообещать или чем-то пригрозить, продумайте до конца, действительно ли вы способны выполнить своё обещание. Если нет, то невыполненное обещание или угроза навсегда похоронят Ваш авторитет. Если да, подумайте о том, что из этого проистечёт, и этого ли Вы добиваетесь». Провозгласив право наций на самоопределение вплоть до отделения, никто, видимо, не подумал, выполним ли мы этот популистский лозунг и чем он грозит в случае выполнения. Ну а в остальном, несмотря на повышающиеся цены, празднуем всё как гоголевский городничий и на Антона и на Ануфрия. Начинаем с католического Рождества, потом Новый Год, потом православное Рождество, а там уже и до старого Нового Года недалеко. Примерно месяц назад показывали по телевизору, как в Питере на Фонтанке установили памятник Чижику-Пыжику. Ну, скажите, может ли пропасть страна, где есть люди, способные во время социального катаклизма выдумать и осуществить создание памятнику Чижику-Пыжику? А Вы ещё удивляетесь, откуда мой оптимизм?
Наш с Вами Институт стоит на месте, всё ещё, как Вы помните, рядом с зоопарком. На нём мемориальная доска (верх безвкусицы) с именами всех академиков и членов-корреспондентов Академии наук, хоть день проработавших в этом доме.
Ещё у меня такое огорчение. Получили мы грант от Сороса, но такой ничтожный, всего пять тысяч долларов на год, что работать за счёт гранта не можем. Нам необходима экспедиция на Онежское озеро за ленточными глинами, и без глин этих никак нельзя, так как в заявке на грант мы обещали ответить на вопрос, была ли определённая вариация (95 лет) в определённый отрезок времени (перед экскурсом магнитного поля Гетенберг). Говорят, назвался груздем, полезай в корзину. Я согласна лезть в корзину, но как груздь, а не как сыроежка.
17 марта 1995 года
Дорогая Галина Николаевна, кажется, моё одинокое австралийское существование постепенно заканчивается. Я познакомилась с прелестным чисто русским человеком, Ниной Михайловной Кристенсен. Говоря об отце, говорит «папочка», связана по рукам и ногам с мужем, который почему-то время от времени падает и ломает себе какую-нибудь кость. В настоящее время — это бедро, и, конечно, он беспомощен, а главное, не выносит её отсутствия. Говорить с Н.М. очень интересно и приятно, книг тьма, так что буду изредка её навещать. Кстати, она едет на Пасху в русскую церковь и предложила мне с ней поехать. Я уже ездила на Рождество в эту церковь и, хотя я не религиозна, в церкви ощущала какую-то благостность и покой и какую-то правильность пребывания в ней.
Нам с Кифом удаётся иногда выезжать на природу — обычно на океан или в горы, которые хорошо видны с нашего балкона. Вчера мы ездили туда за малиной. Там огромные фермы с гигантскими плантациями ягод. В отличии от Америки эти фермы расположены среди гор потрясающей красоты — столетние и значительно более старые деревья — могучие ели, сосны, дубы, удивительные, устремлённые ввысь эвкалипты, кое-какие европейские лиственные деревья, играющие всеми цветами радуги, — а главное воздух, горный воздух, от которого хочется жить. Конец сезона, но малины много — ешь сколько хочешь.
Дорогая Валерия Алексеевна!
В вашем последнем письме Вы спрашиваете, что меня больше всего удручает в нашей жизни, а что больше всего радует. Больше всего меня радует, что, несмотря на семьдесят четыре года геноцида, среди интеллигенции сохранилось так удивительно много умных, думающих, порядочных людей с высоким интеллектом и нравственностью. Это залог возрождения России. Больше всего угнетает вседозволенность, начиная с возможности нести с экрана телевизора и через прочие средства массовой информации всё, что придёт в голову (необдуманно, без проверки фактической стороны), и кончая безнаказанностью при нарушении этики отношений и уголовного кодекса. А всё остальное — цены, к которым всё время приходится приспосабливаться заново, плохо работающий транспорт, невозможность ориентироваться и правильно спланировать завтрашний день, отсутствие помощников по работе — всё это, конечно, неприятно, но всё это кончится как по мановению волшебной палочки, как только прекратится спад производства. Когда это будет? Если послушать телевизионных брехунов — через тысячу лет. Если познакомиться с мнением информированных и понимающих то, о чём они говорят, людей — то, может быть, в ближайшие два — три года. Я слышала доклад человека в ранге, по бывшим меркам, Министра Геологии об энергетических ресурсах (на общем собрании нашего отделения Наук о Земле) и запаслась оптимизмом.
Собственно, в жизни есть две настоящие ценности. Говоря математическим языком, одна — необходимая — здоровье и другая достаточная — друзья. А о материальных благах очень хорошо говорит моя соседка-приятельница: «Нет ничего дешевле денег». Кстати, материальная сторона жизни стала полегче: аккуратно выдают зарплату, в отпуск «без сохранения содержания» не выгоняют, по грантам почти полностью деньги переводят. Да и внешние показатели вселяют оптимизм, инфляция заметно снизилась…
Целую Вас
Ваша Г.Н.
Июль 1997 года, Упсала, Швеция
Дорогая Галина Николаевна, мы в Швеции в Упсале на конференции МАГА. Здесь много наших русских коллег и невыносимая жара, так что трудно находиться на сессиях, духота невыносимая, так что хоть и интересно, но меня надолго не хватает. Как Вы знаете, мы собираемся в Москву и поскольку я теперь являюсь австралийской гражданкой, мне нужна виза, поэтому вчера посетили Российское посольство и кроме обычной бюрократии я получила по «мордам», от чего уже отвыкла и потому пережила это более болезненно, чем следовало бы. Просмотрев наши документы, люди из посольства мне сказали: «Валерия Алексеевна, мы Вам визу дать не можем, надо сначала получить российский зарубежный паспорт (в Австралии), потому что у Вас нет справки о том, что у Вас нет прописки (или квартиры) в Москве. Для этого Вам нужно в Австралии предъявить Ваш внутренний российский паспорт, и месяца через три — четыре получите зарубежный российский паспорт, по которому и будете ездить в Россию». Я говорю, что у меня нет внутреннего паспорта, совершенно растерявшись, но боясь их разозлить. Наверное, надо было резко ответить, что я австралийская гражданка, но испугалась, что они могут всё затянуть. Клерк, молодой человек, с печатью КГБ на лице, говорит: «Мы пошлём запрос, есть ли у Вас прописка в Москве, и тогда примем решение».
Тут я поняла, что нужно любыми доводами их умолить. Короче, мне это удалось, но весь следующий день я была просто больна от этого контакта. Документы-то они приняли, но, что будет дальше (когда я приду за визой), неизвестно. Наверное, нужно было дать «в лапу», но я просто не знала, как, сколько и прочее. Хамёж непереносимый. Мы попросили вызвать такси; ответ: мы этого не делаем. Причём несколько человек сидят и ничего не делают, только нажимают на кнопку, чтобы впустить посетителей, которых практически нет. Подумайте, Галина Николаевна, раньше они нас не выпускали из Советского Союза, а теперь не пускают в Россию, манера и методы не изменились. Я знаю, что многие мои соотечественники в Америке в таком же положении…
13 ноября 1997 года
Дорогая Валерия Алексеевна, поздравляю Вас с юбилейной датой, с тем, что уже прожитые годы были такими полными и интересными, и с тем, что впереди есть ещё хороший кусок времени, который Вы с Вашими возможностями, безусловно, используете и полно и интересно. Вы принадлежите к той редкой породе людей, которые, много получив от Бога, не зарыли таланта в Землю, а много дали людям и много взяли в хорошем смысле этого слова — для себя. Так дай Вам Бог ещё десятка два лет полноценной жизни!
Целую Вас, милая Валерия Алексеевна, желаю много лет оставаться такой, как вы есть.
Получила Ваше письмо, спасибо Кифу за милую приписку.
Ваша Г.Н.
24 ноября 1997 года
Дорогая Галина Николаевна, спасибо за тёплые слова и поздравления, хотелось бы, чтобы все Ваши милые пожелания сбылись. В день моего рождения я была завалена цветами и из Москвы (от Пети), и из Америки (от Катюши), конечно, лучше бы они были рядом, но, что сделаешь, так сложилась жизнь…
У нас весьма переменчивая весна. В саду всё начало неудержимо развиваться. Опадают цветы, намечаются крошечные плоды, которые растут не по дням, а по часам. В нашем садике растут апельсины, лимоны, грейпфруты, сливы и т. д., так что здесь почти рай земной. Что удручает меня, так это полное отсутствие хоть кого-то мало-мальски похожего на тех людей, с которыми я привыкла общаться…
Киф после операции чувствует себя намного лучше и приходит к чему-то напоминающему наши первые годы совместной жизни. Дай-то бог, чтобы это состояние продлилось…
Ваша В.А.
12 марта 1998 года
Дорогая Валерия Алексеевна, получила Ваше письмо с воспоминаниями о Риме и в очередной раз восхитилась Вашим нестандартным умением преодолевать жизненные трудности. Когда Вы остались в Австралии и вышли замуж за Кифа, не представляете, какой бум был в Академии Наук, как переполошился первый отдел и соответствующие службы. А я сразу сказала, что так элегантно дать им (КГБ) по морде могла только Валерия Алексеевна. Тем ценнее для меня Ваше доверительное ко мне отношение и описание Ваших отношений с Кифом в той непростой ситуации, в которой Вы оказались.
Кстати, если сможете, купите в Мельбурне книгу Родзянского «Сталин». Очень интересная книга и очень интересный автор, у него есть несколько документально-исторических книг. Одну из них, «Николай Второй», читать просто-таки страшно, но стоит. Автор, между прочим, не исключает, что кто-то из царской семьи остался жив. Возможно, это не Анастасия и не Алексей, а горничная. Объективно известен лишь один факт — одного трупа не досчитались.
Да, ещё из научных новостей: мы тут собираемся выяснить, кто от кого зависит, климат от магнитного поля или магнитное поле от климата. Известная Вам моя коллега считает, что — первичен климат и что при коммунистах жизнь была прекрасна. И ещё несколько человек из нашего Института, наконец, уразумели, что такое экскурс магнитного поля. Я сказала, что между инверсией и экскурсом магнитного поля такая же разница, как между эмиграцией и участием в международной конференции.
На этом я Вас обнимаю
Ваша Г.Н.
15 декабря 1999 года
Дорогая Валерия Алексеевна!
Всё-таки в нашей стране с «промежуточной» экономикой есть вещи, которые не только издалека, но и при непосредственном участии понять невозможно. С момента моего последнего письма (оно так-таки и не дошло до Вас) прошло две недели. Мне много чего хотелось написать Вам, но я не люблю, когда валяются уже написанные письма и хотела сначала купить нужный конверт с марками, а потом быстренько написать и отослать письмо. Так вот, целый месяц ни в одной из четырёх почт, которые мне более или менее по пути, марок не было! Пришлось из-за боязни, что и с Новым Годом не успею поздравить, ехать на центральный телеграф. Хоть бы мне какой-нибудь Гайдар или Чубайс объяснили, почему может не быть марок.
У меня впечатление, что информация у Вас о наших делах очень искажена, и, конечно, хотелось бы просто поговорить. Например, вся интеллигенция была в восторге от Примакова, и какой же «…» он оказался. И как переродился любимый мною Лужков. Сейчас люди нашего круга в основном склоняются в сторону «молодых», то есть союза правых сил (Хакамада, Немцов, Кириенко). Всем нравится Путин, свалить которого старается объединение коммунистов во главе с Примаковым — Лужковым. В отличие от первой чеченской компании, большинство считает, что сейчас делается то, что надо. Терроризм, захват заложников и зверское с ними обращение, похищение детей и т. д. — это всё — увы! — происходит в самом деле и в широком масштабе.
25 февраля 2000 года
Дорогая Валерия Алексеевна!
Начинаю с события, которое у нас всех не сходит с языка — смерти А. А. Собчака, бывшего мэра Санкт-Петербурга. Такой реакции на смерть человека и такого участия народа в похоронах не было со дня смерти Сахарова и, может быть, Высоцкого. Объединились все наши политики, и все вели себя так, как ведут себя люди, которые теряют близкого и очень ценимого человека. Путин говорил с трудом, называл Собчака своим учителем и был похож не на «исполняющего обязанности», а на человека, которому трудно справиться с горем от потери. Вспомнились первые девяностые годы, когда мы всерьёз верили в демократию и готовы были приложить собственные силы на благо изменений в стране. А помните, как нам тогда нравился Собчак, политик-джентльмен? Да, это был человек уже отошедшей эпохи, эпохи надежд и ожиданий, веры в порядочность и полного непонимания, что такое пресловутая «свобода».
Конечно, все у нас гадают, что по сути дела представляет собою Путин. Я могу сказать, что он либо бесподобный актёр, либо человек, который действительно хочет и может повернуть всё куда надо. Актёры-то они все, то декламирующие, воздев руки, то посыпающие голову пеплом политики, но никому из них не дотянуться до Путина, либо как до человека, либо как до актёра.
Жить было бы невозможно, если бы наш институт не выступал в роли театра комедии. У нас теперь военизированная охрана. Каждый день на проходной сидят по два милиционера. Одна пара вежливо-доброжелательная: «Проходите, проходите, я Вас уже знаю. Доброе утро». Другая пара милиционеров — мрачно-агрессивная: «Пропуск».
Я отвечаю: «А я что, похожа на чеченского террориста?» И слышу в ответ: «А мне всё равно, покажет пропуск террорист, я его пропущу». Получают каждый по пять тысяч рублей, а я тысячу семьсот, не пойти ли мне в охранники?
Дома всё в относительном порядке. Танька (внучка) цветёт, Наташа (дочка) с переменным успехом борется со своей сосудистой системой, собака безошибочно определяет, у кого из гостей, сидящих за столом, есть дома любимый пёс, и кладёт морду на колени этого счастливца. Стареет глава всей нашей семьи, моя серая кошка Васька, худющая, зубы стёсаны. Впрочем, на шкаф со стола прыгает с лёгкостью и всю ночь поёт мне свои кошачьи песни о том, что ей выпала счастливая судьба: хозяева дураки, каких мало.
Крепко Вас целую. Кифу нежный привет. Ваша Г.Н.
6 октября 2000 года
Дорогая Валерия Алексеевна!
Не знаю, куда девается время, но куда-то оно исчезает с необыкновенной быстротой.
Да, все бывшие союзные республики, сбросив «иго» России и обретя самостоятельность, здорово потускнели. И иностранные гранты, которые им дают щедрее, чем нам, не помогают. Мы-то всё-таки на удивление всем и самим себе держимся.
У нас все помешались на книгах Б. Акунина. Это детективы из жизни высокопоставленных лиц девятнадцатого века. Как детективы они средние, но как экскурсия в девятнадцатый век великолепны.
Апрель 2001 года, Париж — Мельбурн
…Я не устаю (морально) получать искреннее удовольствие, болтаясь по Парижу, навещая любимые мною места, с которыми были связаны разные происшествия в моей жизни. Ведь многое случалось за мои многочисленные (25 раз) посещения этого любимого мною города. Езжу на метро во все уголки Парижа, посижу за столиком кафе с чашкой кофе и отправляюсь дальше. Наблюдаю, как ловко парижские мальчишки воруют еду на Елисейских полях в разных маленьких кафе, забитых народом. Ну, конечно, Париж, это что-то совершенно особенное, его улицы, бульвары, сады, гуляющая фланирующая публика и сидящие или работающие за столиками кафе люди создают какую-то особенную атмосферу, когда просто хочется жить и радоваться. А его музеи, им же числа нет… Не говоря уже о Лувре, музеях современного искусства, Родена, Миро, выставок того или иного художника или скульптора, например, Джакометти с его вытянутыми, поражающими впечатление скульптурами, еще есть множество небольших музеев <…>.
Мы живём без больших перемен, уже видны первые признаки весны, распустились огненно-красные цветы на кустах (без листьев) и ослепительно бело-фиолетовые грозди цветов на деревьях, на которых тоже ещё нет листьев.
Киф держится молодцом, хотя, конечно, он несколько сдал, но так увлечён своей работой, что радуется, как мальчик, когда ему удаётся решить какую-то задачу, прибегает ко мне, глаза блестят, как у молодого человека, удивительно, как меняется его внешность в результате творческого озарения…
Я пока что держусь правила «поболит и перестанет» в отношении возникающих время от времени всяческих недомоганий — лишь бы не хуже.
У меня этот год оказался очень тяжёлым и грустным. Ушла из жизни — самая любимая моя, самое моё ценное человеческое австралийское приобретение — Нина Михайловна Кристенсен и ещё полячка Кристина, жена друга Кифа, хлопотунья, устраивавшая для нас почти русские обеды с голубцами, борщом, пирогами и, вообще, гораздо более близкая мне по характеру, чем все англосаксы, населяющие Австралию. С уходом этих двух женщин ушла возможность человеческого общения, к которому я привыкла в моей прошлой жизни. Нину Михайловну будут отпевать завтра в русской церкви, у неё было несметное количество друзей, как австралийцев, так и русских. И всем она сделала много добра — это был человек, естественно и беспредельно живший для других…
10 марта 2001 года
У нас по телевидению в передаче «Глас Народа» по НТВ тошнотворные разговоры о патриотизме, начиная «Россия для русских, если, конечно, они коммунисты» и кончая «Мы граждане мира, и что будет с отдельно взятой страной, включая ту, где мы живём, наплевать». Кто-то даже приплёл Даля, переврав его знаменитое высказывание. Даль сказал, что принадлежность к национальности человека определяется языком, на котором он общается, а тип, который вспомнил Даля, сказал: «на котором он думает» (что правильно, потому как человек может общаться на любом языке, а думает он только на языке, который впитал с молоком матери). Ещё изводят нас передачи о бедняге Павле Бородине[22]. Ходят два анекдота: 1) Путин звонит Бородину и говорит: «А из нашего окна площадь Красная видна». Бородин отвечает: «А из нашего окошка только статуя немножко». 2) Бородина спрашивают: «Ну как Ваше состояние?». Ответ: «Спасибо, за последнее время удвоилось». Как видите, Россия верна себе, дефицит может быть в чём угодно, только не в анекдотах.
Ну, а моя жизнь в порядке, только в результате сумасшедшей погоды — снег, оттепель, снег — очень трудно ходить по улицам. Обычно я три дня в неделю бываю в институте, а в остальные дни работаю дома. Терпеть не могу компьютер, но без него писать статьи уже не могу.
Прогресс техники — враг человечества!
Ваша Г.Н.
Это было последнее письмо от Галины Николаевны. В мае с диагнозом «обширный инфаркт» она оказалась в Первой градской больнице. Волей судьбы в июне 2001 года Валерия Алексеевна прилетела в Москву и несколько раз навещала свою подругу в больнице. Оказалось, что это были их последние встречи… 16 июля 2001 года Галина Николаевна Петрова скончалась.
19 июля 2001 года, Мельбурн
Трудно поверить в случившееся несчастье. Какое это горе для всех и для всего… Только в июне я навещала Галину Николаевну в больнице. Она хорошо выглядела, была полна энергии и планов, шутила с моим внуком. Ничто не предвещало этого горя…
Галина Николаевна объединила в себе лучшие человеческие качества — талант учёного, широкую образованность, свободомыслие гражданина, теплоту человека, типично русское гостеприимство, преданность делу и Институту, в котором она работала более пятидесяти лет. Такая утрата невосполнима ни в человеческом, ни в научном планах… Передайте мои глубочайшие соболезнования — Наташе и Тане, а также всей палео-магнитной лаборатории, всему Институту. С Галиной Николаевной нас связывала большая дружба, которая продолжалась в последние годы в виде регулярного обмена письмами. Каждое её письмо было шедевром и по содержанию и по форме. Бисерные строчки её писем завораживали своей безупречной чистотой, своей молодой свежестью, и получать их, зачастую с её стихами, было праздником.
Скорблю вместе с Вами.
Ваша Валерия.