Н. Г. КлеймёноваНаучная карьера Валерии Троицкой
В 1950 году, после того как детям исполнилось четыре года, Валерия Троицкая поступила в аспирантуру Института физики земли (ИФЗ).
Руководитель В. А. Троицкой по аспирантуре профессор А. Г. Калашников не разделял увлечение своей аспирантки какими-то «кривулями» на магнитограммах, ему больше импонировало исследование магнитного эффекта метеоритов. Но Лера настояла на своем — во всем надо искать нестандартные решения и подходы. Так слабые пульсации в магнитном поле Земли стали главным делом в жизни В. А. Троицкой. В 1953 году она защитила кандидатскую диссертацию и получила такое поздравление от коллег:
Мы все хвалу возносим той.
Что шла вперёд неутомимо
И донесла в руке одной
Двух ребятишек, а в другой —
Два колебательных режима.
В 1955 г. при Президиуме Академии наук СССР был создан Советский комитет по проведению Международного Геофизического Года (МГГ, 1957–1958 гг.). Председателем был назначен вице-президент АН СССР академик И. П. Бардин, его заместителями стали член-корреспондент АН СССР В. В. Белоусов, доктор физико-математических наук Ю. Д. Буланже и директор Института земного магнетизма и распространения радиоволн (ИЗМИРАН) доктор физико-математических наук Н. В. Пушков.
Ученым секретарем была назначена молодая энергичная сотрудница ИФЗ АН СССР кандидат физико-математических наук В. А. Троицкая. Она свободно владела иностранными языками, что было в то время немаловажным и во многом помогало ей в новой работе. В. А. Троицкой удалось заразить членов Комитета МГГ своим энтузиазмом и уверенностью в необходимости изучения земных токов. Эта тематика была внесена в Программу МГГ, и к 1957 г. в СССР была организована сеть наблюдений земных токов на 19 станциях.
Серьезные разногласия возникли при решении вопроса о постановке наблюдений земных токов в Антарктиде. Было опасение, что они будут затруднены из-за невозможности хорошего заземления электродов на ледяном континенте. Но, как и раньше, помогло нестандартное решение — на всякий случай землю для этой цели в Антарктиду привезли из Калининграда.
Институтом физики Земли были организованы три станции — «Борок» (в Ярославской области), «Ловозеро» на Кольском полуострове и «Петропавловск-Камчатский».
В строительстве станции «Ловозеро» активное участие принимала Галина Николаевна Петрова и ее сотрудники. В настоящее время «Ловозеро» — базовая обсерватория Полярного геофизического института (ПГИ) РАН.
После обширных работ по программам МГГ возникла идея о проведении одновременных геомагнитных наблюдений в сопряженных точках северного и южного полушарий, т. е. в точках, расположенных на противоположных концах одной и той же силовой линии геомагнитного поля.
Несмотря на успешное проведение первых пробных наблюдений полярных сияний в южном полушарии на французской обсерватории на острове Кергелен в Индийском океане и сотрудниками Полярного геофизического института в Архангельской области, французская сторона не поддержала продолжение этих работ.
Тогда на переговоры в Париж была отправлена В. А. Троицкая. Ее обаяние и энтузиазм, четкая постановка научных задач, а также то, что французы впервые встретили советского ученого, свободно говорившего на их родном языке, во многом способствовали успеху переговоров.
Руководителем исследований с французской стороны был назначен Роже Жендрен (Roger Gendrin). Для проведения совместных исследований была выбрана маленькая, затерянная в болотистых лесах Архангельской области деревня Согра, на правом берегу реки Пинеги в 300 км к северо-востоку от городка Котлас, расположенная вблизи расчетного положения точки, сопряженной с островом Кергелен. В деревне практически не было никаких промышленных помех, даже постоянного электричества, которое подавалось жителям только в определенные часы суток за счет колхозного дизель-генератора; единственное средство сообщения — самолет АН-2.
Очень скоро, в конце 1963 года, для пробных наблюдений в России французские инженеры привезли свою аппаратуру в обсерваторию «Борок».
Зима была слишком холодной для французов, и несколько сотен метров, которые надо было пройти от гостиницы до аппаратурного павильона, оказались для них непреодолимыми. Так случилось, что обсерваторская автомашина из-за поломки была не на ходу.
Нестандартное решение нашла В. А. Троицкая — она договорилась с пожарной частью. Красная пожарная машина, приехавшая за французами, вызвала у них неописуемое изумление. Позднее в Париже они рассказывали, что в России не только флаг красный, но и машины в обсерватории красного цвета. Уже летом следующего года французы снова приехали в Россию и установили в Согре свою аппаратуру. Сегодня это не вызывает удивления, а в те годы приезд иностранцев в глухую архангельскую деревеньку с неизвестно что регистрирующей аппаратурой казался просто фантастикой.
С помощью каких-то смелых, очень убедительных аргументов В. А. Троицкой удалось договориться с соответствующими организациями.
В проведении наблюдений в Согре и их анализе активно участвовали многие ученики В. А. Троицкой — Л. А. Геллер, Б. Н. Казак, Н. Г. Клейменова, Л. Н. Баранский, О. М. Распопов (ЛГУ) и другие. Значительная часть архивных данных этих наблюдений хранится в обсерватории «Борок».
В дальнейшем к наблюдениям в Согре присоединились российские специалисты из других научных учреждений (ЛГУ, ИЗМИРАН, ПГИ, ФИАН). Весной 1968 года впервые были осуществлены запуски геофизических ракет со стартовой площадки на Кергелене. Для согласования запусков специально на этот период была организована прямая радиосвязь между Согрой и Кергеленом, что в те годы было очень сложной проблемой, и не только технической.
После проведения первых синхронных наблюдений в Согре и на Кергелене В. А. Троицкая организовала приезд в Париж группы советских ученых для проведения анализа на французских анализаторах спектров. (Такой анализирующей техники у советских специалистов в те годы еще не было.) Это было новым в геофизике, советские ученые для совместных работ за рубеж в то время не ездили.
Курьезное событие произошло в феврале 1966 г., когда В. А. Троицкая вместе с профессором Института физики земли в Париже Эдуардом Зельцером (Eduard Selzer) была приглашена участвовать в двенадцатичасовом погружении уникального французского батискафа «Архимед» на глубину 2500 м для проведения измерений электрического и магнитного поля на дне Средиземного моря. Впервые в таком глубоководном погружении участвовала женщина. Об этом много писали во французских и советских газетах, а популярный в то время журнал «Огонек» назвал В. А. Троицкую «самой глубинной женщиной в мире».
Погружение не осталось без внимания соответствующих служб. В одной из американских газет появилась заметка, перепечатанная затем в широко известной парижской газете «Фигаро». В заметке сообщалось, что у берегов Испании вблизи Паломареса из моря была выловлена маленькая подводная лодка с советской Мата Хари — Валерией Троицкой. Женщина в черном комбинезоне якобы занималась поиском атомной бомбы, упавшей в воду с недавно потерпевшего аварию американского бомбардировщика. Можно представить, какую бурную реакцию вызвала эта заметка в Москве!
Время неслось быстро: экспедиции, организация наблюдений в Арктике и Антарктике, работа в обсерватории «Борок», многочисленные научные семинары, конференции, организация работы Межведомственного геофизического комитета и Совета по геомагнетизму в Москве, а также Международной ассоциации по геомагнетизму и аэрономии (IAGA), председателем которой В. А. Троицкая была 8 лет. Имя Валерии Троицкой становится хорошо известным в мировой науке. На всех международных конференциях она рассказывает о результатах, полученных в России, как правило, не известных за рубежом, поскольку в те годы российские ученые почти не печатались в англоязычных журналах и почти не принимали участия в международных конференциях.
Устроители Всемирной выставки в Монреале приглашают ее прочесть лекцию о своих исследованиях. В напряженной жизни ей помогает расслабиться теннис, плаванье в бассейне, музыка. В. А. Троицкая любила говорить: «Если ты вдруг обнаруживаешь, что тебе живется легко, это значит, что ты живешь неправильно, ниже своих возможностей».
В таком случае человек не сможет воспользоваться вдруг открывшимися перед ним перспективами, так как отстал от стремительного темпа жизни. Для нее свободное время — это редкая и дорогая вещь, надо заботиться о том, чтобы в каждый свободный час непременно получать какие-то положительные эмоции. Надо уметь организовывать радости. Она всегда считала, что главное в жизни — это человеческие отношения, нужны годы и годы, чтобы их сформировать, и мгновения, чтобы разрушить. Во всех неожиданно возникших сложностях она всегда незамедлительно принимала активные нестандартные решения.
«Нам жизнь предлагает, а мы выбираем» — так часто говорила В. А. Троицкая и всегда делала свой, нестандартный выбор. А Михаил Александрович Садовский, директор Института физики земли, однажды сказал: «Лера — это та женщина, которая, даже когда ее утопят, вынырнет с рыбой в зубах».
Все резко изменилось с началом перестройки. Умер от инфаркта муж, дети выросли и разъехались. В 1987 г., когда В. А. Троицкой исполнилось 70 лет, она сразу потеряла все свои официальные посты. Из удобного кабинета, где часто проводились научные семинары и заседания, ей пришлось переехать в малюсенькую комнатку на первом этаже института, где кроме нее работало еще трое сотрудников.
Особое место в научной жизни В. А. Троицкой занимала обсерватория «Борок», где она анализировала записи геомагнитных пульсаций с различных обсерваторий, часами просиживая над бесконечными бумажными лентами самописцев (цифровой регистрации в те годы вообще не существовало). Талантливой и любимой ученицей Валерии Алексеевны, практически её «правой рукой», была Ольга Викторовна Большакова. Это, по существу, были пионерские работы. Впервые были установлены характеристики быстрых вариаций в магнитном поле Земли, впервые были исследованы геомагнитные пульсации на магнитных полюсах Земли, впервые были обнаружены геомагнитные пульсации, источники которых находятся в солнечном ветре. Слова «впервые» можно продолжать и продолжать. Практически, современный прогресс в исследовании геомагнитных пульсаций во многом основан на этих работах.
Тем более было обидно, что квартира в «Борке», где она подолгу жила, анализируя данные наблюдений и обсуждая со своими учениками научные результаты, кому-то также срочно потребовалась. Душу обжигали не столько эти факты, сколько бестактность их проведения. Не стало денег на проведение новых экспериментов. Один за другим уходили из жизни старые друзья, молодые коллеги переходили на другую работу или уезжали за рубеж.
Тьма сгущалась. Как всегда, В. А. Троицкая нашла достойный выход из сложившейся ситуации, который у многих вызвал удивление и непонимание, — поехав в очередную заграничную командировку в 1989 году в Австралию, она осталась там, выйдя замуж за своего старого друга и коллегу профессора Кифа Кола (Keith Cole).
В те годы, когда она была президентом МАГА, он был президентом другой крупной научной организации — Международного Радиосоюза (УРСИ).
Живя в Австралии, В. А. Троицкая с мужем продолжали участвовать в международных конференциях, много путешествовали.
Вот уже почти 20 лет В. А. Троицкая живет в Австралии. Она также энергична, мудра и доброжелательна. Чтобы она меньше скучала по России, муж посадил под окном березку в память о березовой роще в посёлке «Борок», но она не прижилась.
Детей жизнь разбросала по свету: дочь Катя с мужем и сыном, а теперь уже с двумя внуками живёт в Америке, а сын Петя с семьей — в Москве.
В начале 2010 года мы получили горестное известие из Австралии. На 93-ем году жизни В. А. Троицкая ушла от нас. Память о Валерии Алексеевне и её светлый образ навсегда сохранятся в моём сердце.
Тамара БреусЖенщина, открывшая «жемчужины» в космосе
В 1960 году я завершила работу над дипломом в Институте физики атмосферы Российской Академии наук (ИФА) в лаборатории, руководимой Валерьяном Ивановичем Красовским. Как это ни звучит парадоксально, в Московском Университете на отделении геофизики у меня была руководителем дипломной работы Галина Николаевна Петрова — специалист по палеомагнетизму. Так получилось, что мой руководитель в ИФА безнадежно заболел и, по существу, не смог ни руководить мной, ни даже прочитать, что я подготовила в качестве диплома, а именно — сопоставление явлений короткопериодических вариаций геомагнитного поля Земли — КПК — и радиоотражений от полярных сияний. Я привезла из экспедиций (геофизических станций) в Лопарской и в Ловозеро на Кольском полуострове огромное количество рулонов с записями самописцев этих самых КПК. Я упорно раскатывала их во всю длину в коридоре квартиры, где мы с мужем жили, и с упоением делала разнообразные «открытия», из которых и состоял мой дипломный проект, ещё никому не ведомый.
Г. Н. Петрову назначили моим руководителем по необходимости, так как она имела дело с магнитным полем Земли, правда, «палео», так как не нашли никого другого в отделении геофизики. Галина Николаевна, как человек исключительно порядочный, призналась, что ничего не понимает в КПК, и посоветовала мне, совсем уже растерявшейся перед неизбежной защитой дипломной работы, обратиться за отзывом в Институт физики земли РАН (ИФЗ), располагавшийся тогда этажом ниже ИФА на Большой Грузинской улице, и найти там Валерию Алексеевну Троицкую. Г.Н. объяснила мне, что лучшего специалиста по КПК мне не найти, так как В.А. недавно сделала интересное открытие — обнаружила среди КПК цуги колебаний, напоминающие «жемчужины» на ожерелье, и что эти колебания оказались чрезвычайно важными и интересными с точки зрения физики магнитосферы и ее взаимодействия с потоками солнечной плазмы.
До защиты дипломной работы оставалось четыре дня, включая субботу и воскресенье, и я понеслась вниз, разыскивать В. А. Первая встреча произошла в коридоре перед лестничной площадкой в четверг. Я увидела молодую, очень интересную и красиво одетую женщину — блондинку с карими умнющими глазами, которая очень решительно и деловито направлялась к лестничной площадке — то есть на выход. Кто-то в коридоре из моих коллег подсказал, что это и есть В. А. Троицкая, и я, понимая, что через минуту у меня не останется никаких шансов, бросилась догонять ее, объясняя на ходу свою ситуацию и просьбу. Валерия Алексеевна очень просто и без заминки сказала мне: «Дайте сюда вашу папку и позвоните мне по телефону в воскресенье домой». Я позвонила в воскресенье, трясясь от страха перед тем, что услышу убийственный приговор. В.А., однако, пригласила меня прийти за отзывом, и, пощадив, сразу же сказала, что отзыв положительный, но есть некоторые вопросы и замечания, и я должна буду на них ответить.
Отзыв был «очень положительный», если можно так выразиться, и В.А. похвалила меня, посмеявшись над некоторыми моими наивными заключениями и рассуждениями, и объяснила, как все должно быть на самом деле. Я была польщена, а она растрогана моей критической ситуацией и тем, что я самостоятельно из нее выбиралась. С этого начались наши многолетние отношения, превратившиеся по мере моего взросления — человеческого и творческого — в настоящую дружбу.
Валерия Алексеевна, успешно развивающая целое направление в геофизике, умная, обаятельная и очень доброжелательная, с легкостью завоевывала всё большее влияние в жизни как нашего, так и международного сообщества. В последнем случае в эпоху железного занавеса и в последующее за ней время, когда на пути международных контактов вырос частокол защитников отечественных «секретов», приписывавших только себе право на истинный патриотизм и непогрешимость, Валерия Алексеевна оказалась в числе «пионеров», первопроходцев в сложной тогда обстановке международного сотрудничества. Я бы даже сказала, что в некотором смысле она выполняла миссионерские обязанности, демонстрируя миру, что за «занавесом» живут и работают нормальные и культурные люди. Она привлекала общественность не только своими научными достижениями. Свободно владея несколькими иностранными языками, В.А. легко и с достоинством могла общаться с немецкими, американскими и английскими, а также французскими специалистами на международных конференциях. Самыми привлекательными свойствами этого общения, ограниченного с нашей стороны многочисленными инструкциями, запретами и угрозами расплаты, были естественность и гармоничность, с которыми В.А. удавалось привлекать к себе людей разного происхождения и ранга просто по человеческим их достоинствам, а не по инструкции. Она ничего и никогда не боялась. «Трусила», конечно, как все мы, но запросто преодолевала эту трусость, если обстоятельства ставили ее перед выбором, в котором отсутствие смелого поступка могло обернуться унижением человеческого достоинства. Сколько таких моментов и ситуаций за нашу долгую дружбу и полное доверие, которым В.А одарила меня почти с самого начала наших отношений, я могла бы привести в качестве примеров! В.А., собираясь в загранкомандировку и понимая, что могут, как говорится, снять с рейса или вернуть с вокзала, советовала мне не придавать значения всему этому и смотреть на происходившие перипетии как на лотерею: выиграешь — хорошо, проиграешь — не смертельно. Она часто буквально «вытаскивала» меня на конференции, преодолевая запреты, ручаясь за меня.
Разумеется, очень быстро В.А. поднялась на «Олимп» международного сотрудничества. Ее выбирали организатором симпозиумов и сессий различных международных конференций, Союзов и организаций. Она была Президентом Международной ассоциации по геомагнетизму и аэрономии (МАГА), сменив на этом посту известного американского теоретика Хуана Рёдерера. В.А. сменил на этом посту австралийский ученый Киф Коул — австралийский ученый, многолетнее преклонение которого перед В.А. закончилось их браком после того, как ушел из жизни любимый друг и муж В. А. Александр Вайсенберг — выдающийся физик и литературно одарённый человек. Киф помог вновь обрести привычный мир научного творчества и душевного комфорта. Кстати сказать, этот брак вызвал шок у всех российских коллег и начальников В.А. Это было в ту пору очень смелым поступком для человека ее ранга и статуса. Еще не до конца были изжиты привычки, запреты и страхи мрачного периода нашей истории за железным занавесом. Кроме того, Киф был младше В.А. на добрый десяток лет, и мало кто верил в искренность ее перевоплощения в австралийскую поданную. Бродили темные слухи, что ей просто захотелось эмигрировать из меркантильных соображений. Но многие друзья, и я в том числе, знали подлинную историю этих многолетних отношений. Киф был влюблен в В.А., наверное, добрый десяток лет до того, как стал её мужем.
Я помню, как во время международных конференций, зная, что все наши ответственные уполномоченные пристально наблюдают за нами, Киф просил меня как близкого и доверенного человека купить В.А. подарки и незаметно для нашей делегации передать их ей. Однажды в Австралии я попала даже в очень неловкое положение, выполняя его поручение. Он попросил меня купить что-то на $100, что может порадовать В.А. Я хорошо представляла себе её вкусы и постоянную занятость и купила замечательный комплект — клетчатую юбку, свитер и однотонную, того же колера, что и клетка, кофточку, и с огромным пакетом стала пробираться в гостиницу, где мы жили. Но надо сказать, что как раз накануне этого дня у одного из наших коллег, а именно у бедняги Миши Жданова, читавшего платные лекции в Мельбурне, были конфискованы гонорары, так как не хватало оплатить гостиницу некоторым членам делегации, в том числе и мне. Нам тогда не разрешалось путешествовать поодиночке, и вся делегация должна была одновременно приезжать и уезжать из заграничной командировки, несмотря на то, что некоторым после окончания соответствующих сессий было нечего делать. Было бы заблуждением думать, что такие правила предоставляли нам преимущества развлекаться за рубежом. Денег-то ни у кого из таких счастливцев не было. Обмен валюты не существовал для простых смертных, но действовали правила, что все заработанные за рубежом гонорары и поддержки от международных организаций в валюте должны распределяться поровну между членами делегации. Миша, увидев мои пакеты со «шмотками», был в шоке и Бог знает что подумал о моих авантюристических способностях. Он посмотрел на меня с изумлением и явным укором, прекрасно зная, что денег у меня не должно быть. Я, однако, была вознаграждена ослепительно радостной улыбкой В.А., когда оказалось, что всё ей пришлось впору и по вкусу, и на следующий день она уже щеголяла в обновках, к огромному удовлетворению ее поклонника.
Могу привести еще один очень характерный пример из приключений за рубежом. Это было в Инсбруке во время, кажется, одной из сессий КОСПАР (Комиссия по исследованию и использованию космического пространства). Этот форум всегда собирал весь генералитет научного космического сообщества. Нашу делегацию возглавлял вице-президент РАН по космосу — академик Б. Н. Петров, в Президентах КОСПАР был в то же время, кажется, директор нашего Института космических исследований академик Роальд Сагдеев. Их, естественно, сопровождала свита чиновников из организации «Интеркосмос», а руководителем делегации был заместитель директора ИЗМИРАН Игорь Жулин. Конференция шла своим чередом, мы докладывали, заседали, голосовали, общались с иностранными коллегами, многие из которых уже давно были нашими друзьями. По вечерам происходила «вечерняя поверка» в отеле нашей делегации. Жулин, а иногда и кто-нибудь повыше рангом — Сагдеев или Петров, обсуждали наши текущие достижения и «втыкали» нам за случавшиеся ошибки поведения.
В воскресенье нас с В.А. пригласил Хуан Рёдерер прокатиться на рентованной им машине по Австрии. Предполагалось посетить могилу известного физика Шредингера, заехать в Зальцбург, где-нибудь в обеденное время попировать в уютном ресторанчике. Поездка казалась чрезвычайно соблазнительной, тем более что Хуан пригласил присоединиться к нам другого знаменитого американца — открывателя магнитосфер почти всех планет Норманна Несса, с которым у меня установились теплые дружеские отношения. Надо отметить, что Норманн был гораздо более наблюдательным человеком, чем Хуан (в силу своей экспериментальной профессии, вероятно). Он прекрасно уже разобрался в наших правилах и инструкциях и был сильно удивлен, когда мы с В.А. не смогли отказаться. Более того, по инструкции нам надо было прихватить, как минимум, одного, а то и двух коллег из делегации, так сказать «свидетелей», но места в машине для них не оказалось бы, и В.А. рискнула. Я, конечно, рисковала больше неё, но и ей ничего такого не полагалось, несмотря на ее высокий статус, и даже тем более!
Рано утром, пока еще не проснулось наше начальство, мы выехали в свою экспедицию. «Две советские леди и два американца», как, к всеобщему изумлению всех встречавшихся на нашем пути австрийцев, путешествующих французов и других иностранцев, нас определяли. Могила Шредингера взволновала нас своей скромностью и удивительной неугасаемой лампадой, огонь в которой кто-то неустанно поддерживал. В ресторанчике с национальным колоритом к нам сбежалась не только вся челядь, но и посетители, не веря своим глазам и ушам, когда они слушали пояснения В.А. на всех родных их языках о том, что ничего удивительного нет в таком вояже советских леди с американцами в другую страну без визы. Они, наконец, поняли, что мы гораздо свободнее, чем принято думать, когда этого хотим.
Вечером, однако, подъезжая к нашему отелю, мы сильно приуныли. И недаром! Нас ждал весь генералитет. Кто-то из делегации заметил, как мы уезжали, и, соответственно, доложил. Мы оправдывались, объясняли, что все произошло неожиданно, и нам неловко было демонстрировать свою несамостоятельность и бегать отпрашиваться, что в машине не было мест, что Хуан не пил за рулем, что мы только прогулялись в соседнем парке и т. д. В.А. влетело больше меня, разумеется. Но она держалась стойко и с милой очаровательной улыбкой остроумно парировала все нападки, подкупая судей своим очевидно искренним недоумением по поводу совершения проступков. Всё, в конце концов, обошлось. Нас даже не перестали пускать в другие заграничные командировки, но заслуга в этом принадлежит, безусловно, только талантам В.А.
После переселения В.А. в Австралию нам с ней удавалось встречаться в Америке, куда её и Кифа Коула приглашали поработать в НАСА. Они снимали домик или квартиру, но к тому времени в Америку переехала и Катя — дочка В.А., и я обычно останавливалась у нее. Я подружилась с Катей и уже не очень разбиралась в своих чувствах к маме и дочери. Катин муж — известный американский физик-магнитолог Джим Хейртцлер полюбил В.А. и Кифа не только как родню, но и как друзей, интересных и важных для него. Очень неплохо он воспринимал и мои наезды в Америку и помогал, как мог. Так что наши теплые дружеские и почти семейные отношения продолжались, несмотря на огромные расстояния, нас разделявшие.
Последние годы жизни, когда В.А. уже не могла выезжать из Австралии, а Киф часто болел, мы общались по телефону, и всегда она с волнением расспрашивала меня об успехах, проблемах и старалась помочь. Однажды, когда ей казалось, что мы тут в нашей стране приближаемся к голоду, В.А. затеяла снабжение меня из Америки, а позднее — из Австралии, продуктами через какую-то российскую фирму. Разумеется, она уже немного позабыла, что означает заплатить валюту в Америке, а получить за это продукты из магазина в России. В свежем виде до меня доходили только крупы. Я была чрезвычайно ей благодарна, но очень просила не способствовать обогащению коррумпированных отечественных частных компаний. К тому же вскоре и мой сын начал неплохо зарабатывать и стал помогать мне очень активно.
Валерии Алексеевны больше нет с нами. Её уход из жизни — огромная потеря для науки, для нашего общества, для коллег и друзей и, конечно, для ее детей и внуков. Она была замечательной и выдающейся женщиной, прекрасным ученым и Человеком с большой буквы. Светлая ей память!
Маргарет Голланд Кивельсон Margaret KivelsonЖизнь в науке с улыбкой и энтузиазмом Science with Passion and a Smile: Memories of Valeria Troitskaya
В эпоху переписки по электронной почте и телефонных разговоров по скайпу трудно себе представить, как могли советские учёные развивать и поддерживать научные контакты во времена железного занавеса и холодной войны. Однако Валерия Троицкая с обезоруживающей улыбкой преодолевала многочисленные препятствия, затрудняющие контакты с советскими учёными, и со свойственным ей энтузиазмом и доброжелательностью создавала дружеские отношения и развивала научное сотрудничество с коллегами во многих странах мира.
Впервые я увидела Валерию в начале 1970-х годов, в то время я только начинала свою научную карьеру в области космофизики в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса (UCLA). Из коридора я наблюдала, как коллеги приветствовали жизнерадостную и привлекательную женщину и, казалось, готовы были бросить все свои дела, только чтобы поговорить с ней или отвезти её за покупками. В то время поездки за границу давали советским учёным возможность приобрести товары, просто недоступные в Советском Союзе, поэтому Валерия всегда покидала Лос-Анджелес, нагруженная подарками для друзей и семьи. Но, несмотря на то, что она довольно часто появлялась в нашем Университете, по-настоящему я познакомилась с Валерией в другом месте.
Это случилось в октябре 1973 года, когда она и я работали с группой Джима Данги в Лондоне (Imperial College). Я работала там целый год, и это был замечательный год во всех отношениях, но больше всего мне запомнилась та неделя, когда нас посетила Валерия. Она поделилась со мной своими обширными знаниями о магнитосфере Земли, а также наглядно продемонстрировала, как при тщательном и продуманном анализе данных можно разобраться в существе вопроса. Благодаря своей доброжелательности, жизнелюбию и широте интересов Валерия сразу же завоевала любовь и восхищение не только моё, но и моего мужа Дэниэла.
Валерия занималась изучением геомагнитных пульсаций, эта область исследований стала одним из направлений моих исследований на протяжении последующих лет. До нашей встречи с Валерией в Лондоне я без большого энтузиазма прослушала несколько курсов лекций по геомагнитным пульсациям, и нужно сказать, что они вызвали у меня беспросветную скуку. Валерия прибыла с записями геомагнитных пульсаций, зарегистрированными наземными магнитометрами. Лёгким движением руки она разворачивала свои магнитограммы и объясняла, как волна изменяет свою конфигурацию в зависимости от времени суток и от широты наблюдения. Это было довольно тривиально, однако объяснения Валерии были уникальны в том, что она пыталась разобраться, какие явления в магнитосфере контролируют частоты, амплитуды и поляризацию волн. Она описывала, что было известно о магнитосферных источниках волн (резонансные колебания силовых линий геомагнитного поля, пульсации, связанные с суббурями и т. д.), а также то, что было неизвестным и загадочным. В итоге я стала её ученицей и последователем.
Мы подружились, проводя долгие часы вместе, после того как лаборатория закрывалась. Визит Валерии совпал с Йом-Кипурской войной между Израилем и Египтом и Сирией. Мы с моим мужем Дэниэлом снимали квартиру с телевизором и приглашали Валерию к нам домой; мы все вместе смотрели телевизионные новости и вырезали статьи из газет с тем, чтобы она могла привезти их в Москву и показать друзьям, которым приходилось довольствоваться информацией, прошедшей советскую цензуру. Иногда мы смотрели фильмы, запрещённые в Советском Союзе, например фильм Тарковского «Андрей Рублёв», или покупали книги, недоступные в то время в Москве. Валерия не могла смириться с ограничением свободы доступа к информации, и это послужило нам жизненным уроком.
В последующие годы я старалась никогда не пропускать Ассамблею МАГА или конференцию КОСПАР, которые были включены в список тех немногих конференций, в которых разрешалось участвовать избранным советским учёным. Валерия занимала ведущие посты в этих организациях, и это облегчало получение разрешения на участие в конференциях и давало ей возможность путешествовать. Она была всегда очень занята, участвуя в заседаниях бюро ассоциации или обедах для офицеров секций, но каждый год она находила возможность и время, чтобы встретиться со мной и поделиться семейными и научными новостями и обсудить положение в мире.
Эта фотография запечатлела короткий момент нашей встречи в 1985 году на Ассамблее МАГА в Праге, Чехословакия. Во время наших встреч я соглашалась сидеть, окутанная дымом от сигарет, потому что Валерия много курила, в то время когда уже многие из моих друзей бросили эту вредную привычку. Я уверена, что не только я одна приносила эту жертву.
Я хорошо помню, что на этих международных конференциях Валерия прилагала огромные усилия для того, чтобы облегчить возможность участия в будущих конференциях и обеспечить доступ к научным журналам учёным из развивающихся стран и особенно молодым учёным. На каждой рабочей группе она представляла проект по финансированию и предлагала, как можно было гарантировать места среди приглашённых докладчиков для делегатов из тех стран, которые были недостаточно представлены в организации.
Наши пути пересекались не только на научных конференциях. Возможно, это было в начале 1980-х годов, когда в нашем доме в Лос-Анджелесе далеко за полночь раздался телефонный звонок. Разбудив нас, Валерия очень бодрым голосом сообщила, что звонит из Москвы. Я, ещё не вполне проснувшись, радостно отвечала на это неожиданное известие.
«Я прилетаю в Лос-Анджелес завтра в полночь. Не могли бы вы с Дэниелом встретить меня в аэропорту, я прилетаю на неделю». Конечно, следующей ночью мы приветствовали её в аэропорту и направились домой по дороге вдоль океана.
«О, — сказала Валерия, — это Тихий океан, я должна искупаться». Мы запарковали машину и, ступая по песку, направились с нашим бесстрашным другом к океану, опасаясь, что в темноте могли скрываться бродяги, но, конечно, мы не хотели волновать нашего гостя. Мы все немного побродили по пляжу и затем вернулись к машине с тем, чтобы успеть хотя бы немного поспать. Я думаю, что во время своего визита Валерия плавала в океане каждый день, но уже без нас. Её визит предоставил нашей дочке Валерии возможность ближе познакомиться с нашим другом, носившим то же имя. Совпадение имён было простой случайностью, но мы считали, что это к удаче. Когда позже (1985–1986) моя дочь провела год в Москве по обмену студентов в Московском Университете, Валерия была очень гостеприимна, так же гостеприимна она была и по отношению к нам, когда мы приехали в Москву во время рождественских каникул. Она пригласила меня посетить Институт физики земли и встретиться с сотрудниками своего отдела. Группа её сотрудников была необыкновенно демократична по сравнению с другими группами, которые я посещала в Москве, и я очень живо помню дискуссии на темы, которые представляли общий интерес. Этот визит положил начало моим продолжительным связям с молодыми сотрудниками её отдела, такими как Слава Пилипенко и Галина Кротова, с которыми я позже написала статью.
К её 80-летию Американский геофизический союз спонсировал специальную сессию «Геомагнитные пульсации — вклад Валерии Троицкой». Сессия была организована Дэвидом Сауфвудом и мной и вызвала широкий интерес. Каждый докладчик чувствовал, что ему оказана необыкновенная честь предоставленной возможностью участвовать в этом событии. Рядом с Валерией на этой сессией присутствовали её муж Киф Коул, дочь Катя Назарова и муж её дочери Джим Хейртцлер. Валерия внимательно слушала каждый доклад и в конце выступила с тёплыми и мудрыми комментариями.
После этой сессии мои контакты с Валерией ограничивались письмами и электронной почтой, но я всегда с нетерпением ожидала сообщений от неё. Я знала, что в конце жизни мой чудесный друг и блистательный учёный Валерия Троицкая согревала своим теплом и озаряла жизнь тех, кому посчастливилось быть рядом с ней в эти годы. Это большая редкость писать научный панегирик, в котором человеческая сторона сияет так же ярко, как и научные достижения. Валерия была редким и необыкновенным человеком, и я уверена, что говорю от лица многих, кто будут долго помнить её энтузиазм и улыбку.
Хуан Рёдерер Juan RoedererНаучное сотрудничество между Востоком и Западом во время холодной войны Valeria Troitskaya. East-West Scientific Cooperation during the Cold War. A Personal Account
Памяти Валерии Троицкой
Впервые я увидел Валерию Троицкую на пленарной конференции, проводившейся в рамках Международного Геофизического года (МГГ) в Московском Государственном Университете в начале августа 1958 года. Я только видел ее, потому что в то время, будучи молодым учёным-физиком, я не имел никаких шансов лично познакомиться с «восходящей звездой» советской науки Валерией Троицкой. Этот факт нашёл отражение в том, что на официальной фотографии этой конференции Валерия находилась в первом ряду среди официальных первых лиц МГГ, таких как В. В. Белоусов, Сидней Чэпман, Марсел Николет и Лойд Беркнер.
Организованная Советским геофизическим комитетом, под эгидой Международного Бюро Научных Союзов (ICSU), пленарная конференция МГГ в Москве была фактически первой научной конференцией во время холодной войны, которая объединила учёных Востока и Запада в таком крупном масштабе. Она также предшествовала широко разрекламированной первой международной конференции по мирному использованию ядерного оружия, состоявшейся в Женеве месяц спустя. Готовясь к этой конференции, США и СССР рассекретили большую часть исследований, связанных с физикой плазмы (этот шаг впоследствии оказался критичным для космических и ионосферных исследований в рамках МГГ). Международная встреча учёных в Москве была уникальной не только из политических соображений. Военные в обеих странах были хорошо осведомлены о том, что геофизические данные были получены благодаря наблюдениям, проводимым на станциях и обсерваториях, сеть которых находилась вне политических границ и покрывала всю планету, включая Антарктику. В то время Антарктика являлась «трудной проблемой», из-за часто перекрывающихся территориальных исков (претензий), предъявляемых разными странами, включая Аргентину, которая в то время была страной моего пребывания. Но военные обеих стран вынуждены были согласиться с тем, что только учёные обладали необходимым «ноу-хау» для того, чтобы предложить разумные рекомендации для обработки, стандартизации и калибровки данных. Поэтому были созданы международные центры данных с международным протоколом, разработанным самими учёными для приобретения, хранения и обмена данными. Стало очевидно, что исследования в рамках МГГ должны рассматривать планету Земля в целом как научный объект, куда должна быть включена и её внешняя оболочка; таким образом, родилась новая научная дисциплин — изучение космоса.
Проведение МГГ помогло убедить политиков во многих развитых странах на Западе в чрезвычайной важности проведения фундаментальных научных исследований для национального престижа и прогресса и необходимости государственной поддержки так называемой «малой науки» (гранты отдельным учёным или группам учёных), в результате проекты МГГ стали обязательными пунктами во многих национальных бюджетах. Для развивающихся стран МГГ пообещал молодым учёным предоставить им данные, недоступные в их странах, возможность сотрудничать и встречаться с коллегами и «известными учёными» из развитых стран, получать доступ к международной научной литературе и публиковать результаты своих исследований в международных научных журналах (благодаря вышеперечисленным фактам я считаю себя «ребёнком МГГ»!). Наконец, проведение МГГ давало возможность учёным из стран советского блока более тесно сотрудничать с их западными коллегами и строить мосты, пусть сначала узкие и однонаправленные, для обмена научными данными и информацией.
Спустя много лет я понял, что как раз после конференции МГГ в Москве Валерия, анализируя данные записей наземных магнитометров, сделала важное открытие. Ей удалось идентифицировать источник трёх загадочных «волновых» магнитных возмущений, которые распространялись с запада на восток в ограниченном широтном интервале с конца августа до начала сентября 1958 года. Она выдвинула теорию о том, что каждое из этих возмущений было спровоцировано ионосферными эффектами, созданными «облаками» магнитно захваченных электронов, дрейфующих с запада на восток. Они были инжектированы продуктами радиоактивного распада от ядерных взрывов, проведённых над нейтральной атмосферой. Валерия оказалась права и даже сумела с большой точностью оценить время, когда происходила инжекция электронов и их распространение и обнаружила, что магнитные силовые линии, проходящие через точки инжекции, прослеживаются в северном полушарии при пересечении с земной поверхностью в районе Азорских островов в Атлантическом океане. Её анализ также привёл к обнаружению двух более ранних ядерных взрывов (термоядерные бомбы «Теак» и «Orange», взорванные в начале августа над островом Johnston в Тихом океане на более низких высотах). В 1960 году Валерия опубликовала часть этого исследования в Докладах Академии Наук СССР.
Нет сомнений в том, что представители военно-промышленного комплекса и внешней разведки считали, что анализ и интерпретация данных об атомных взрывах, полученных в результате наземных наблюдений, являются удивительным достижением. В самом деле, ядерные испытания под кодовым названием «Аргус» на стадии планирования и исполнения проводились США в обстановке строгой секретности и их рассекретили только 6 месяцев спустя. Будучи ещё совсем молодым учёным, Валерия, благодаря этой работе, завоевала высокий авторитет и уважение в советских правительственных организациях. Это уважение со стороны советских официальных лиц способствовало тому, что она могла оказывать беспрецедентную помощь, часто личного характера, многим своим коллегам во времена холодной войны.
Моя первая личная встреча с Валерией состоялась в сентябре 1966 года на заднем сидении югославского военного джипа во время поездки из Белградского аэропорта в отель. Глубокоуважаемый и также весьма колоритный японский геофизик Такези Нагата сидел рядом с Валерией. После длительного путешествия и, вне всякого сомнения, нескольких алкогольных напитков он был явно немного навеселе и во время шумной поездки, обнимая Валерию, громко кричал «Хуан, познакомься с моей русской подругой, познакомься с моей русской подругой». Валерия была несколько смущена — но для геофизиков Нагата был «Богом», которому никто не осмеливался противоречить.
В Белграде мы участвовали в работе международного симпозиума по солнечно-земным связям, во время которого был создан внутрисоюзный комитет по солнечно-земной физике — предшественник современного Научного Комитета STP (SCOSTEP). Этот комитет разработал несколько совместных программ, таких как IMS (International Magnetospheric Study), Международная Программа по Исследованию Магнитосферы и STEP (Solar-Terrestrial Energy Program), Программа по Солнечно-Земной Энергии. Я координировал эти программы и благодаря этому много раз посещал Советский Союз. В общем, МГГ привёл к реорганизации нескольких ICSU-союзов и их ассоциаций и к созданию в 1959 году COSPAR как постоянного комитета по изучению космоса в рамках ICSU. МГГ также служил моделью для более поздних международных программ по научному сотрудничеству, таких, как Международная Программа Спокойного Солнца (IQSY), Международная Программа Геосфера-Биосфера (IGBP), Международная Программа по Изучению Солнца (IHS), Третий Полярный Год и т. д.
Стремительное развитие космических исследований создало болезненную дилемму для таких организаций, как IAGA (Международная Ассоциация по Геомагнетизму и Аэрономии), URSI (Международный Радио-Технический Союз) и LAU (Международный Астрономический Союз), все они были заинтересованы в исследованиях в областях ниже нейтральной атмосферы. Эти организации должны были реформировать свою внутреннюю структуру с тем, чтобы лучшим образом согласовать новые направления исследований, новую технику, сложные и дорогие спутниковые программы и, кроме того, международное сотрудничество и обмен данными. Ещё более трудным являлось то, что эти конкурирующие организации, кроме взаимодействия друг с другом, должны координировать свою деятельность с новыми межсоюзными комитетами, такими, как COSPAR и SCOSTEP, с тем, чтобы действовать с минимальным перекрытием. Проблема заключалась в том, что в шестидесятых годах власть во многих традиционных союзах находилась в руках реакционеров, пожилых учёных, которые всячески сопротивлялись передаче власти молодому поколению, менее опытному в дипломатии, но более осведомлённому в современных научных достижениях. Валерия, специалист в наземных наблюдениях, интересующаяся космическими исследованиями, и я, специалист в космических исследованиях с интересами в области наземных наблюдений, являлись хорошей командой для того, чтобы начать революцию. Действительно, это было нашей главной задачей в течение почти 30 лет рабочего сотрудничества. (Многим может показаться странным, что мы никогда не проводили совместного научного исследования — наши области изучения внешней оболочки Земли были различны: Валерия занималась волновыми процессами, а я — космическими частицами, Валерия была экспериментатором, а я теоретиком!)
Реально, с течением времени наша реформаторская деятельность стала тройным союзом при участии Кифа Коула, будущего второго мужа Валерии. Мы последовательно стали президентами IAGA (Троицкая-Рёдерер-Коул между 1971 и 1983).
Киф и я были президентами SCOSTEP (Рёдерер-Коул между 1979 и 1987), а Валерия и я участвовали в планировании и организации на ранней стадии IGBP (с 1982 по 1995). Нашими главными задачами в этой чисто организационной деятельности было:
1) лучшим образом приспособить эти организации и их программы к современным научным исследованиям и сделать их более привлекательными для молодых учёных,
2) помочь этим организациям в преодолении политических барьеров, особенно во время холодной войны и
3) помочь им в обеспечении потребностей развивающихся стран.
Реорганизация IAGA прошла в 1973 году сравнительно гладко, но не без сильной и временами резкой оппозиции со стороны магнитологов, занимающихся твёрдой землёй, и физиков верхней атмосферы, которые в прежние времена руководили ассоциацией. В это время Валерия была Президентом, а я был одним из Вице-Президентов IAGA и, поскольку, живя на западе, я имел лучшие возможности для коммуникаций, она попросила меня руководить работой по планированию реорганизации. В 1973 году во время ассамблеи в Киото, в Японии, после горячих дебатов была принята новая структура ассоциации. Валерия председательствовала, но, поскольку она жила в СССР, то была совершенно незнакома с «Roberts’ Rules of Order», которым должна была следовать ассоциация. Поскольку наиболее шумными оппонентами реформирования IAGA были британские учёные (включая нашего генерального секретаря), которые знали эти правила слишком хорошо, Валерия должна была полагаться на меня, постоянно шептавшего ей, что сказать, кому дать слово, как прервать дискуссию, когда попросить секунды («Что такое секунды?» — испуганно спрашивала она меня в начале дебатов).
Другой важный международный проект, в котором Валерия и я работали в унисон, был создан намного позже, и относился к Международной программе Геосфера-Биосфера на её ранней стадии (1984–1994). По контрасту с реорганизацией IAGA наше участие в этом проекте закончилось печальным поражением для нас и многих разделяющих наши взгляды коллег. Международная программа Геосфера-Биосфера изначально была предложена в летней школе Американской Академии наук. Поскольку её иностранный секретарь Томас Малоне оказался в госпитале с диагнозом аневризма головного мозга, президент Академии Наук Франк Пресс дал мне задание представить официальный проект программы на заседании генерального комитета ICSU на митинге в Варшаве. В Варшаве проект был принят, и затем в 1984 году состоялся крупный симпозиум в Оттаве, организованный Томасом Малоне и мною. Учитывая междисциплинарный масштаб этого проекта, создалась почва для самой большой совместной программы, когда-либо организованной ICSU. Её главной целью в то время являлось получение по-настоящему глубокого, количественного понимания того, как работает планета Земля, информации о функциях и взаимодействии между её частями, а также информации о главных геофизических и биогеохимических циклах, которые приводят её в движение. Проект для IGBP был одобрен ICSU на Генеральной Ассамблее в Берне в 1986 году, и для разработки деталей был создан планирующий комитет, поддерживаемый четырьмя рабочими группами. Валерия и я руководили одной из рабочих групп, имеющей дело с верхней атмосферой и околокосмической средой, эта рабочая группа заседала в Москве в 1986 году под её руководством.
И тогда началась «священная война», которая продолжается до сих пор в форме высоко политизированных дебатов о «Глобальном Потеплении» между так называемыми «верующими» и «скептиками». Однако в то время проблема формулировалась следующим образом: (а) должна ли IGBP способствовать увеличению наших знаний о процессах в Земле и её экологии или (б) она должна быть мотивирована сугубо социо-экономическими и антропогенными факторами и способствовать прогнозу глобальных изменений. Фронтальная атака была организована некоторыми известными метеорологами, включая самого председателя планирующего комитета (Bert Bolin), который позже стал первым председателем Международной группы по изменению климата (IPCC) в пользу второй альтернативы (б). Они приводили аргументы в пользу того, что, что изменчивый характер солнечной активности, а также процессов в верхней атмосфере и литосфере энергетически пренебрежимо малы по сравнению с тем, что они считали наиболее важным: среда обитания человека. Наш аргумент в пользу первой альтернативы состоял в том, что inter alia (в числе прочего) в такой высоко нелинейной и чрезвычайно взаимосвязанной системе, какой является биосфера-геосфера, нельзя пренебрегать возмущениями только потому, что они «малы». Атака со стороны метеорологов была достаточно неприятной и персональной; несмотря на это, Валерия и я подключили некоторые относящиеся к делу Союзы межсоюзные комитеты, такие, как IUGG, COSPAR and SCOSTEP, к дискуссии, которые одобрили аргументы, поддерживающие альтернативу (а) — но это не имело особого эффекта.
Вскоре после 1986 года тематики по изменчивости солнца, магнитосферы и верхней атмосферы были изъяты из IGBP как не относящиеся к делу (и наша рабочая группа была расформирована). Несмотря на это, Валерия была назначена Советским представителем в Генеральном Комитете IGBP и доблестно продолжала в течение нескольких лет защищать точки зрения о «Глобальной Земле» и «Интеллектуальном вызове» в противовес превалирующей позиции о «среде обитания человека» и «социальной экономике». Валерия была глубоко расстроена таким развитием событий, но в это время в её жизни произошло важное событие. Через офис вице-президента Американской Академии Наук (Герберта Фридмана), который в течение 20 лет был президентом (IUCSTP/SCOSTEP!), она была приглашена в Палату Представителей Комитета по Науке и Технике Американского Конгресса для того, чтобы сделать сообщение о научном сотрудничестве между США и СССР в рамках IGBP. Такое приглашение была беспрецедентным — и являлось ещё одним знаком того, что во время правления Горбачёва холодная война подходила к концу. Ей потребовалось только два дня для того, чтобы получить разрешение на эту поездку с советской стороны и американскую визу. Валерия сказала мне: «Когда КГБ и ЦРУ хотят, они могут работать вместе очень хорошо!» (как большинство советских людей в то время, она полагала, что ЦРУ и Государственный Департамент работают рука об руку). Её выступление прошло очень хорошо, об этом даже было сообщение в газете Washington Post. Однако позже она сказала мне, что работники советского посольства, присутствовавшие на её выступлении, окаменели, когда осознали, как много она знает об американском научном сообществе и как энергично она ходатайствовала о более существенной государственной поддержке для американских учёных.
Теперь будет важно более детально объяснить читателю причины, по которым я посещал Советский Союз (Россию) так много раз, особенно между 1970 и 2003 годами, двадцать раз, включая несколько поездок в Иркутск, Апатиты, Мурманск и Тбилиси. Таким образом я провел большое количество времени — более 50 недель моей жизни — один год — в России. Как я уже писал, большинство этих поездок были связаны с международными программами по физике магнитосферы, где я был или председателем или координатором, затем возник IGBP и, наконец, Президент Рейган назначил меня председателем американской комиссии по исследованию Арктики. Три моих визита состоялись по приглашению Советской (Российской) Академии наук. Я принимал участие в праздновании тридцатилетия со дня запуска человека в космос (Звёздный городок, 1991), обсуждении возможного влияния геомагнитных возмущений на живые организмы (Москва, 1994) и посещал симпозиум, посвящённый памяти Николая Пушкова, основателя и первого директора Института Земного Магнетизма и Распространения Радиоволн, ИЗМИРАН (Троицк, 2003). Конечно, я также принимал участие в международных конференциях и симпозиумах. Например, в 1970 году в Ленинграде в конференции COSPAR, в 1971 году в генеральной ассамблее IUGG в Москве и в 1972 году в Исполнительном Комитете IAGA, который проходил в Борке (Ярославская область), и во время плавания на корабле «Академик Топчиев» Академии Наук по Волге.
В большинстве моих поездок Валерия была главной принимающей стороной, ментором, организатором, туристическим гидом, защитником, покровителем и более всего дорогим другом. Конечно, в течение многих лет другие коллеги также стали моими личными друзьями.
Я не ставлю перед собой задачу хронологически рассказать о моих встречах с Валерией, о моих впечатлениях о Советском Союзе, о нашем научном сотрудничестве. Скорее, как обещано в названии, мне хотелось рассмотреть соответствующие факторы, которые играли важную роль в развитии научного сотрудничества между Востоком и Западом во время холодной войны. Поскольку я не являюсь экспертом в геополитике, это будет очень субъективный рассказ, основанный исключительно на личном опыте. В течение многих лет я делился своими впечатлениями с Валерией, и она находила их достаточно объективными. Вначале мне хотелось бы подчеркнуть, что моё преимущество в достаточно глубоком понимании того, что происходило в СССР, особенно в научном сообществе, заключалось в том, что в течении нескольких десятилетий я активно участвовал в совместных научных программах. Моё участие происходило во времена правлений Хрущёва и Брежнева, а также в короткий переходный период правления Андропова и Черненко, к эре Горбачёва и во время последующей реорганизации в неоперившуюся демократию.
Очень важно отметить, что в то время информация о Советском Союзе, которую мы получали на западе, носила явно необъективный характер. Например, истории, рассказанные эмигрантами и перебежчиками, отражали их собственный, зачастую горький опыт, информация, полученная внешней разведкой, была необъективна, потому что заранее давала ответы на вопросы, сформулированные «кабинетными» стратегами. Туристы были пристрастны, благодаря своему наивному способу оценивать всё, исходя из своего собственного, часто ограниченного интеллектуального опыта. Информация, собранная дипломатами, журналистами и бизнесменами, была часто неполной из-за серьёзных ограничений передвижения по стране. Справедливо сказать, что иностранные ученые, вовлечённые в совместные программы с советскими коллегами, имели гораздо больше возможностей получить более точную картину важнейших факторов, влияющих на жизнь в Советском Союзе.
С моей точки зрения Советский Союз являлся супердержавой, хронически страдающей от плохого качества вооружения и плохо развитой технологической инфраструктуры, что, вообще говоря, является характерным для слабо развитых стран. Это создавало ситуацию, когда для решения научных и технических задач приходилось привлекать «большое количество рабочей силы» (то есть трудоёмкая работа вместо компьютеризированных операций, требующие больших затрат ядерные боеголовки вместо аккуратно нацеленных ракет и т. д.). Во вторых, Советский Союз был одной из наиболее реакционных стран в мире, и любая идея, приводящая к изменению существующего положения (status quo), быстро отвергалась; «страх изменений» был эндемической болезнью Коммунистической партии и государственной политикой, распространяющейся на учёных, которые осмеливались действовать на свой страх и риск. В-третьих, советский истэблишмент всегда действовал сообразно «принципу минимальной персональной ответственности», при котором важные решения принимались только наверху. Это способствовало развитию регламентированной бюрократии, которая держала страну в постоянном состоянии паралича, и провоцировало учёных «заниматься только своими делами»: они не привлекались для государственного планирования политики в науке — участие в международных научных организациях было единственным способом, которым они могли обеспечить конструктивный идейный вклад в будущие научные программы.
К сожалению, существовал вечный идеологический контроль над учёными головных институтов Академии наук местным «резидентом» КГБ, который имел высшую власть, превышающую власть директора института, и которому разрешалось путешествовать на запад или в страны восточного блока. Однажды Валерия контрабандой провела меня в Институт физики земли на встречу представителя КГБ с учёными, которые должны были поехать на важную научную конференцию во Францию. На этой встрече представитель КГБ давал указания, кто может и кто не может поехать за границу. Несмотря на то, что я не мог следовать за дискуссией, хотя кто-то и шептал мне перевод, я был совершенно потрясён, как дипломатично и с каким знанием дела Валерия руководила этой встречей. В спокойной и убедительной манере она приводила аргументы сотруднику КГБ, почему кто-то обязательно должен поехать, и объясняла отвергнутому коллеге, по каким причинам он или она не получили разрешение КГБ на поездку (чаще всего это было политически «плохое поведение»). На этой встрече я также имел возможность быть свидетелем (впрочем, не понимая этого) идеологической обработки, которой подвергались учёные, выезжавшие за рубеж впервые, со стороны сотрудника КГБ, например, одна из его инструкций звучала так: «Если они покажут вам супермаркет, скажите им, что всё это у нас есть в Москве».
У меня был также другой опыте Валерией и сотрудником КГБ. Это случилось в 1976 году во время симпозиума по солнечно-земной физике в Боулдере, Колорадо. В начале симпозиума Валерия указала мне на человека в советской делегации (его фамилия была Фомин) и попросила: «Пожалуйста, в следующее воскресенье организуйте длительную автомобильную поездку по Колорадо и возьмите с собой товарища Фомина. Он не является учёным, а я обещала, что в Америке ему понравится. В этом случае по крайней мере в течение одного дня он не будет следить за нами». Конечно, я сделал всё возможное для того, чтобы Фомину понравилось в Колорадо.
Правительством (сюда я включаю и Академию Наук) достоверная информация рассматривалась как опасный продукт: получение точной информации было затруднительным, а передача точной информации могла иметь неприятные последствия и использована против предоставившего её. Строгое ограничение информации приводило к появлению сугубо субъективных, предвзятых и часто искажённых параллельных каналов информации, а также непрерывных слухов, которые зачастую воспринимались как более надёжная информация, чем официальные источники. Религиозные убеждения подавлялись безжалостно, но, конечно, как результат процветали предрассудки. Это даже имело влияние на Валерию. Например, тщательно продуманный, поглощающий много времени ритуал, который она производила, когда соль просыпалась на стол; или, когда Горбачёв стал генеральным секретарём Коммунистической партии, её восклицание о «зловещих последствиях», которые произойдут из-за его родимого пятна на голове. Я часто вынужден был увещевать её: «Валерия, не забывайте, вы же физик». (Однако относительно Горбачёва она была права…)
Государственная паранойя помимо вопросов, связанных с национальной безопасностью, также скрывала от своих сограждан отрицательные явления в стране, а от иностранцев — некоторые свои достижения (или время от времени наоборот). Учёным, чтобы справиться с этим абсурдом, приходилось рисковать и обходить наиболее вопиющие, не имеющие никакого смысла правила, и это было частью их профессиональной жизни. Это создавало большие затруднения во всех наших дискуссиях, относящихся к составлению программ, таких, как IMS и STEP, при планировании которых требовалась точная координация дат запусков спутников и обмена данными, в это время засекреченными в СССР, что было чрезвычайно важно для успеха этих программ. С Валерией иногда мы пользовались полностью закодированными посланиями, отправленными по почте. Иначе мы должны были ждать до следующей встречи. Способ преодоления иррациональной паранойи без того, чтобы оказаться сосланными в Сибирь, стал необходимой стратегией в моих обсуждениях с советскими коллегами на многие годы.
Не всё во время моих рабочих контактов с советскими коллегами сводилось к координации научных исследований. Мне часто предоставлялась возможность убедиться в их исключительных познаниях и любви к искусству. Посещение музеев, концертов, встречи со знаменитыми художниками всегда входили в повестку дня. С Валерией и Тамарой Бреус мы посетили студию скульптора Вадима Сидура[23].
Зная, что я играю на органе, Константин Грингауз приглашал меня на органные концерты, а Игорь Жулин предоставил мне возможность играть на органе в Ленинграде и Иркутске. Ролик Шабанский несколько раз приглашал меня к себе домой, развлекая нас своим блистательным пением и игрой на гитаре.
Поскольку я много путешествовал, у меня была возможность оценить чрезвычайно разнообразную красоту природы этой страны. У меня имеется более тысячи слайдов пейзажей Грузии, Сибири, Кольского полуострова, больших городов и маленьких деревень. У меня были незабываемые поездки в Суздаль, Владимир и Загорск. Но, вне всякого сомнения, самым главным из моих туристических приключений была поездка с Валерией в магнитную обсерваторию Хижур на остров Ольхон на озере Байкал.
Однодневная поездка на джипе от Иркутска была захватывающая, а два-три дня, которые мы провели в Хужуре (каждый день сауна и прыжки в озеро) были интересными и релаксирующими, и погода была чудесной.
Валерия приезжала в Денвер (Колорадо) и Файрбэнкс (Аляска) несколько раз и познакомилась с моими детьми, у меня их четверо. Старший, Эрнесто приезжал вместе со мной в Москву и Ленинград в 1970 году.
В школе Эрнесто два года изучал русский язык и поэтому хорошо говорил по-русски. В награду за его хорошее знание русского языка Валерия устроила для Эрнесто встречу с ректором Ленинградского Университета, которая оказалась очаровательной женщиной (теперь Эрнесто специализируется в области психиатрии и является директором большого психиатрического госпиталя в Пенсильвании). В 1974 году Валерия участвовала в работе исполнительного комитета МАГА, который проходил на нашем ранчо, наша дочь Ирена работала там всё лето и решала все проблемы, связанные с логистикой (теперь она менеджер агентства по путешествиям в Боулдере). Валерия снова приехала в Денвер в 1976 году, когда наша младшая дочь Сильвия оканчивала школу (теперь она концертирующая пианистка в Университете западного Мичигана), и присутствовала на церемонии окончания школы, которую нашла очень интересной. И в заключение я расскажу историю о Валерии и моём младшем сыне Марио (сейчас он является ведущим вирусологом в Национальном Институте Здоровья в Бетезде, штат Мэриленд).
20 марта 1976 года я вернулся в Москву из недельной поездки в Институт Геофизики в Тбилиси, Грузия (где случайно встретился с Эдуардом Шеварнадзе, впоследствии первым секретарём грузинской Коммунистической партии). После недолгого отдыха в гостинице «Академическая», где я обычно останавливался, Валерия и директор ИЗМИРАНА Мигулин заехали за мной и пригласили меня на роскошный обед во вновь открытом ресторане. Час спустя после того, как я вернулся в отель, мне позвонила Валерия и сообщила ужасные новости. Ей позвонили из Денвера и сказали, что Ирена, Сильвия и Марио попали в автомобильную аварию. Рано утром (по колорадскому времени) они направлялись в горнолыжный курорт, который находился на расстоянии нескольких сотен километров от Денвера в горах. Ирена вела машину и, когда они проехали перевал на высоте 3000 м, налетела снежная буря, и машину фактически сдуло с обледеневшей дороги, и она долго катилась по крутому снежному склону. Но мои дети оказались живы, их спасла группа докторов, находившихся в автобусе, который проезжал мимо места аварии. Валерия сказала, что Марио находится в интенсивной терапии в плохом состоянии. У девочек в нескольких местах были сломаны кости, но они были относительно в порядке. Валерия появилась в моём отеле после полуночи с тем, чтобы составить мне компанию и сообщить, что она уже организовала всё для того, чтобы я улетел первым рейсом Аэрофлота сначала в Нью-Йорк, а потом в Денвер. Она села передо мной и сказала: «Хуан, дайте мне ваши руки». Я протянул их, и мы долго сидели и молчали, глядя друг другу в глаза. Я знал, что она молится за моих детей.
Мне удалось связаться по телефону с моей женой Беатриц, и она сообщила некоторые подробности. Валерия дала мне снотворное, чтобы я мог поспать до отъезда в аэропорт. Она также сказала, что поскольку сломанные кости, особенно для Марио, являются главной проблемой, она пришлёт мне мумиё, о котором я слышал впервые. Оказалось, что это очень дорогой естественный продукт, который нужно растереть и проглотить, запивая водой. Его прописывают для срастания сломанных костей и находят в окаменевших гуано (экскременты птиц, состоящие главным образом из карбоната кальция) в далёких горных пещерах Дальнего Востока. Невероятно, но только несколько дней спустя после того, как я прибыл в Денвер, чёрный, похожий на обсидиан материал размером с большую гальку прибыл в госпиталь, где находился Марио, — первоначально Валерия прислала его дипломатической почтой в Советское посольство в Вашингтоне. Ясно, что для меня и моей семьи в те дни холодная война не существовала…
Все трое детей благополучно выздоровели, в том числе и Марио, который всё ещё был в гипсе, когда Валерия приехала к нам и присутствовала на церемонии окончания школы нашей дочери Сильвии.
Борис КазакВосемнадцать лет жизни в сказке
За время своей карьеры в Институте физики земли (ИФЗ), а в особенности за время работы в отделе В. А. Троицкой мне неоднократно приходилось отвечать на один и тот же вопрос. Различные люди спрашивали меня — почему я не перейду работать в какой-либо из номерных секретных НИИ, которые в просторечии звались «ящиками». «Ты ведь будешь иметь вдвое-втрое больше денег, они легко дают квартиры, диссертацию защитишь без труда, ведь ничего не стоит сделать её секретной» — так говорили со всех сторон, искренне желая мне добра (в их понимании). И вот путём неоднократного повторения одного и того же ответа с небольшими вариациями мне удалось наконец чётко сформулировать свою мотивацию по поводу того, чтобы продолжать работать не просто в Академии Наук, а именно в конкретном ИФЗ, и именно в конкретном отделе ЭМПЗ, и именно под руководством конкретной Валерии Алексеевны Троицкой.
«Видите ли, — отвечал я собеседнику, — я согласен, что мог бы зарабатывать весьма хорошие деньги и пользоваться другими льготами, которых в Академии Наук просто нет. Наверное, стоит рассматривать разницу между возможной „ящичной“ зарплатой и моим скудным академическим жалованьем как некоторую форму налога. Я считаю, что я плачу этот налог за привилегию общаться и работать вместе с самыми высокообразованными и самыми порядочными людьми, которых только можно отыскать в нашей стране». Редко у кого находились возражения против такого ответа.
Весь этот долгий период, с 1963 по 1981 год, вспоминается как время совместной работы с учёной-женщиной высочайшего интеллекта. В. А. Троицкая органически не могла создать атмосферу «работы под руководством», её авторитет признавался безоговорочно, но это был авторитет знания и умения, а не авторитет позиции. Когда она что-то приказывала, было ясно, что детали этого распоряжения уже тщательно продуманы и встроены в общую систему, что она уже выработала у себя в голове подробный план того, как её распоряжение будет исполняться и какие от этого случатся последствия. В то же время она всегда готова была внести изменения в любой план, если кто-то предлагал, как можно добиться цели быстрее или эффективнее.
Чудеса начались практически сразу после моего появления в отделе ЭМПЗ (электромагнитного поля Земли). Так же, как подавляющее большинство людей, не имеющих понятия о геофизике, я практически ничего не знал о предмете исследований. Учиться пришлось на ходу, стряхивая с ног, с головы и с остальных частей тела кучу предрассудков и неправильных понятий. Я только позже смог по достоинству оценить такт и выдержку Валерии Алексеевны, когда она безропотно терпеливо сносила последствия тех ошибок, что делали её сотрудники, и раз за разом объясняла, как «это» нужно сделать правильно. Причём «это» могло быть чем угодно, от измерения амплитуды и правильного определения поправки времени на магнитограмме до имён и отчеств чиновников в иностранном отделе АН СССР и до использования французских прилагательных. В основном, конечно, дело касалось физического смысла и методики исследования вариаций электромагнитного поля Земли.
Вот в такой обстановке впервые прозвучали для меня слова «сопряжённые точки». Вначале это было просто экзотическое сочетание звуков, потом эти слова наполнились реальным географическим содержанием, а затем эти слова прочно связались с образом женщины, которая вдохнула жизнь в этот эксперимент и неустанно раздувала и поддерживала этот огонь на протяжении почти 10 лет исследований. Не поддаётся точному учёту число диссертаций, защищённых по результатам исследований в сопряжённых точках, но одно очевидно — эти работы были высшего класса. Валерия Алексеевна никогда бы не пропустила к защите работу даже второго сорта, настолько обильны были данные эксперимента и настолько высоки были её научные требования.
Отличительной особенностью ИФЗ всегда был полевой характер исследований, отдел ЭМПЗ в этом смысле был одним из наиболее интенсивных в смысле полевой нагрузки сотрудников.
По правде говоря, полевой характер исследований был тем самым крючком, на который я попался сразу ещё до начала работы в ИФЗ, а потом так и остался висеть на этом крючке. Висел я на нем на протяжении всего времени работы в Институте, вначале в отделе ЭМПЗ у Троицкой, потом в отделе сейсмологии у Игоря Леоновича Нерсесова. Вспоминая о том, как я попал в отдел Валерии Алексеевны Троицкой, я должен рассказать о предыстории этого перехода.
Ключевую роль в этом переходе сыграл Сергей Петрович Капица. Когда в начале 1963 года я полностью осознал, что работать в Институте физических проблем я больше не хочу ни в каком качестве, встал вопрос, куда направиться. Решившись, я обратился к Сергею Петровичу Капица (его отец, академик Пётр Леонидович Капица был тогда директором ИФП). Я сказал ему, что работа в четырёх стенах ИФП меня не устраивает, что я завидую его брату Андрею, слетавшему год назад на самолёте в Антарктиду, и что я хочу путешествовать, а не просто исследовать металлы при температуре жидкого гелия. Услышал я в ответ замечание о чесотке в ногах, намёк на мои цыганские корни (что действительно на одну четверть правда) и деловое предложение представить меня Троицкой в ИФЗ — в тот момент имени и отчества я не знал, а фамилия мне ничего не говорила.
Деталей первой встречи с Валерией Алексеевной я не помню, осталось только ощущение деловой доброжелательности. Расспросив меня о моём образовании и полюбопытствовав, откуда я знаю академика Капицу и его сыновей, она передала меня на дальнейшие расспросы сотрудникам отдела. Что меня поразило — это наличие среди персонала отдела сразу двух человек с высшим театральным образованием. Да, Геннадий Павлович Михайлов и Александр Фёдорович Смирнов были профессиональными дипломированными актёрами. Конечно, они не занимались работой по специальности — А. Ф. Смирнов заведовал административно-хозяйственными делами отдела, Геша Михайлов (по отчеству его никто не называл) переквалифицировался из актёра в полярника-наблюдателя и активно участвовал в полевых работах по всех полярных регионах, забирался даже в Антарктиду.
Видимо, моя кандидатура активных возражений со стороны сотрудников не вызвала, при очередном телефонном звонке я узнал, что могу выходить на работу, как только получу на руки трудовую книжку. Это событие произошло 3 марта 1963 года, с этого дня и на протяжении следующих 18 лет я был сотрудником Отдела электромагнитного поля земли (ЭМПЗ).
Жизнь и работа в ЭМПЗ полностью соответствовали моим ожиданиям. Взаимопомощь со стороны сотрудников была естественным стилем поведения, все постоянно куда-то уезжали, приезжали, привозили ленты, сидели за обработкой лент, докладывали на семинарах, опять ехали в командировки в самые немыслимые места, и все постоянно знали, что делают все остальные. За 8 месяцев 1963 года я успел побывать в Казахстане и Киргизии с группой Олега Михайловича Барсукова, объездил всё Рыбинское водохранилище во время профильных исследований по территориям Ярославской и Вологодской областей и наконец поехал в Мурманскую область — Апатиты и Ловозеро — для испытания экспериментальной цифровой аппаратуры УДАР, разработанной в нашем институте.
Присутствие Валерии Алексеевны за кулисами всех этих работ ощущалось постоянно. Это не было давление или угроза, это было скорее ощущение того, что в нужный момент некий сильный интеллект положит результаты работ на свой стол, а мы соберёмся вокруг этого стола. Тут Троицкая своей скороговоркой скажет обязательное «Ну, дети мои…» и начнёт разбирать результаты, спрашивая пояснения от исполнителей. И как-то всегда так получалось, что вроде ничего особенного она не говорила, но вдруг прояснялось значение этих наблюдений в системе знаний, становилась важна идея наблюдений, и определялись сами собой те направления, куда надо двигаться дальше. Часто случалось так, что идею для развития работы предлагал кто-то из сотрудников, но только после того, как Валерия Алексеевна высказывала несколько комментариев к этой идее, становилась ясной её настоящая ценность (или наоборот, завиральный характер идеи). Припомнить что-либо подобное из опыта своей работы в Институте физических проблем я не мог, там чётко ощущалась разница между учёным — руководителем работ и техником или инженером исполнителем.
В декабре 1963 года меня, Лёню Баранского и Валю Воронина вызвали к Троицкой. Речь пошла о совместных советско-французских работах по исследованию микропульсаций магнитного поля Земли в сопряжённых точках. Выяснилось, что сопряжёнными точками называют две точки на поверхности Земли, где проходит одна и та же силовая линия магнитного поля — в северном и в южном полушариях. В южном полушарии выбирать ничего не приходилось — там, у французов, существовала геофизическая обсерватория на острове Кергелен в центре Индийского Океана. Задача состояла в том, чтобы подобрать по геомагнитной карте сопряжённую с этой обсерваторией точку в северном полушарии и расположить в обеих точках комплекты идентичного оборудования для измерения и регистрации вариаций магнитного поля Земли.
В сущности, работа была уже наполовину сделана — комплект аппаратуры французского производства уже был установлен на Кергелене, а второй комплект французские инженеры привезли в Москву. Оставалось найти подходящую точку на севере Европейской части СССР, отвезти туда аппаратуру и запустить её в эксплуатацию.
Вся эта затея могла окончиться большим провалом, если бы не внимательное отношение к делу Валерии Алексеевны. Она сразу спросила нас, собравшихся: «А кто из вас видит препятствия на пути этого проекта?»
Это был тот самый вопрос, который стоило задать. Тут же выяснилось, что нужная нам точка находится в Архангельской области в верховьях реки Пинеги. Железная дорога проходит от этого места на расстоянии 180–200 км (город Котлас), шоссейная дорога до места отсутствует, хотя с декабря по март существуют укатанные зимние дороги. Единственное круглогодичное средство транспорта — самолёт. Причём там летают только АН-2 (1200 кг груза или 12 пассажиров).
Электроснабжение в этом регионе отсутствует. Деревни и посёлки все имеют автономные дизель-генераторы, обычно свет подаётся утром с 6 до 10 часов и вечером с 6 до 11 часов. Для производства круглосуточных геофизических наблюдений необходимо обеспечить автономную выработку электроэнергии, то есть иметь собственную электростанцию. Экспедиционный отряд должен иметь в своём распоряжении хорошую машину, приспособленную к условиям Архангельского Севера.
Для решения этих задач требовалось время, между тем обнаружился ещё один неприятный факт — никто в отделе ЭМПЗ, за исключением Валерии Алексеевны, не говорил и не читал по-французски. Все описания и инструкции к аппаратуре были составлены на французском языке и требовали перевода, а те люди, которые собирались обслуживать эту аппаратуру в Архангельской области, должны были хоть как-то с ней ознакомиться.
«Дети мои! — сказала Троицкая, — я вижу только одно решение — отправляем всех троих французов с аппаратурой в Борок к Большакову, вы будете пасти их там, запустите аппаратуру, разберётесь, как она работает, напишете перевод инструкций, для этого Иностранный отдел Академии Наук даёт вам в помощь профессиональную переводчицу».
Слишком долго было бы рассказывать об идиотизме бюрократов из Президиума АН СССР, не сумевших согласовать с КГБ разрешение для французских учёных на поездку в поезде Москва-Рыбинск. В результате нам пришлось везти гостей в академической машине ЗИМ по всей дороге до Мышкина, высаживать их в Мышкине из машины, пускать машину своим ходом по льду через Волгу, а самим всем бежать по тому же льду через Волгу пешком — и русским, и французам. Слава Богу, никто под лёд не провалился!
Долго ли, коротко ли, через 3 недели инструкции были переведены, аппаратура проработала в Борке 15 дней непрерывно, собрали, упаковали, отправили в Сотру Архангельской области. А затем и сами туда же отправились, положили начало великой эпопее Сопряжённых Точек.
Согра оказалась прекрасной лабораторией, где можно было быстро проверять в полевых условиях большие и маленькие идеи построения измерительной аппаратуры. Дело в том, что в условиях Москвы невозможно испытывать высокочувствительную аппаратуру типа индукционных магнетометров или УНЧ-приёмников магнитосферных излучений — полезный сигнал бывает скрыт под помехами, которые на много порядков сильнее сигнала.
Именно в Согре был разработан и построен флюксметр, который так успешно потом выпускался в ОКБ ИФЗ и работал во многих обсерваториях СССР, в Антарктиде и даже в Индии (там он был установлен К. Ю. Зыбиным).
В Согре также был опробован способ передачи сигналов УНЧ с помощью частотно-модулированной телеметрии, впоследствии успешно применённый нами в Антарктике при изучении эмиссий полярного каспа.
Но всё же постоянной мыслью и у нас в Согре и у Валерии Алексеевны Троицкой в Москве оставался ответный визит! Французы уже обжили Сотру, ездили за малиной в Палово и катались на лодках по Пинеге, пора было нашим людям посетить Кергелен.
И вот с началом 1965 года начались движения по подготовке поездки на Кергелен. Нужно было решить два вопроса, что мы туда везём и кто повезёт это в центральную часть Индийского Океана. Первый вопрос особых разногласий не вызывал, общее решение было в пользу цифрового устройства УДАР для регистрации на магнитной ленте. Отдел П. В. Кевлишвили уже имел одну такую работающую установку в Боровом, так что речь шла об изготовлении ещё одного экземпляра для отправки во Францию и далее на Кергелен. Надо сказать, что Павел Васильевич не очень-то хотел выдвигаться на международное обозрение, но устоять перед совместным напором Троицкой, Осадчего (автора аппаратуры) и поддержавшего их М. А. Садовского он не смог. Так что экспортный вариант установки УДАР срочно изготавливался в ОКБ ИФЗ, к нему же изготавливался комплект индукционных магнитометров, приобретались кабели, аккумуляторы, инструменты и прочие необходимые мелочи для полевых работ в Южном Полушарии.
Но вот вопрос о том, кто именно поедет на Кергелен, приобрёл неожиданную драматическую окраску. В исходном варианте моя кандидатура была бесспорна, больше никто не разбирался в аппаратуре УДАР и одновременно в индукционных магнитометрах, вторым был намечен Лёня Баранский, имевший за плечами опыт участия в Антарктической Экспедиции и великолепную эрудицию в области физики микропульсаций земных токов и магнитного поля. Каково же было удивление и возмущение, когда выяснилось, что кандидатура Баранского не прошла утверждение в партбюро ИФЗ по непонятным причинам. Причины скоро выяснились — на Баранского в партбюро поступил донос, где его обвиняли в каких-то грехах по семейной части. Выяснился и автор доноса — Николай Петрович Владимиров, который сам лелеял мечту прокатиться на заморские острова и таким образом устранял конкурента. Поскольку ни инженерная грамотность, ни научная эрудиция Владимирова не соответствовали даже минимальным требованиям для участия в этой экспедиции, то вся идея ответного визита с очевидностью накрывалась медным тазом.
И в этот момент Валерия Алексеевна проявила свою способность обращать поражение в победу, способность находить такие решения, которые закладывают фундаменты для дальнейшего многолетнего сотрудничества. Решение было до гениальности просто — в экспедиции примет участие сотрудник Ленинградского Университета наш общий друг и коллега Олег Михайлович Распопов. Таким образом, Владимиров оказался бит своей собственной картой — и на Кергелен не поехал, и уважение в Институте потерял, фактически с ним просто перестали считаться. Лёне Баранскому пришлось пережить 3 или 4 года в качестве «невыездного», затем всё наладилось.
Поездку на Кергелен нельзя вспоминать иначе как чудо, ставшее явью. Во-первых, Троицкая сама сопровождала в Париж нас обоих — меня и Олега Распопова. По существу, это было просто необходимо: ни Распопов, ни я не говорили ни слова на французском языке. Если в Институте это было ещё терпимо, можно было с грехом пополам объясниться по-английски, то, выходя на парижские улицы, мы оба попадали в языковую пустыню (или в джунгли, кому какое сравнение больше нравится). Лучшего экскурсовода по Парижу нельзя было себе представить, Валерия Алексеевна знала все памятные места Парижа — от Лувра до Собора Нотр-Дам, от вокзалов Монпарнас и Сен-Лазар до величественного здания Гранд-Опера и до великолепных торговых галерей Лафайет. Мы побывали с ней на набережной Сены, где торгуют букинисты, поднимались на Эйфелеву Башню, обходили Вандомскую Площадь и сидели за чашечкой кофе в маленькой уличной кофейне у подножья горы Монмартр, где торгуют своими произведениями уличные художники.
В течение недели в Париже мы готовились к отъезду на Кергелен — посетили Управление южных и антарктических земель Франции, убедились, что наш груз с приборами дошёл до Франции и попал на корабль, идущий на Кергелен, познакомились с сотрудниками отдела, с которыми мы совместно вели эти исследования.
Саму поездку на Кергелен и обратно описывать было бы слишком долго — перелёт на Мадагаскар, затем на остров Реюньон, затем на корабле по Индийскому океану до самой его середины. Посмотрите на карту Южного полушария и найдите в самом центре Индийского океана место, примерно одинаково удалённое от Южной Африки, от Австралии и от Антарктиды. Если карта достаточно подробная, то в этой точке можно увидеть несколько островов — это и есть архипелаг Кергелен.
Результаты исследований на Кергелене опубликованы и широко известны, я здесь скажу только о том прорыве, который Валерия Алексеевна произвела в доведении этих работ до научной общественности и вообще до читающей публики. В противоположность многим иным научным руководителям она видела свою задачу не в построении «замка из слоновой кости», а в доведении научных результатов до сведения всех тех, кто мог ими воспользоваться или кому это просто было интересно. Соответственно росла её собственная популярность, признание её сотрудников, популярность тех организаций, с которыми мы сотрудничали, появлялись новые предложения совместной деятельности. Наладились контакты с Институтом космических исследований, укрепились связи с ИЗМИРАНом, к этим исследованиям подключился французский космический центр CNES, завязались совместные дискуссии с немецким Институтом Макса Планка.
Затем была поездка в Париж для обработки результатов наблюдений, была вторая поездка на Кергелен для регистрации УНЧ-излучений, когда Валерия Алексеевна в самые холодные зимние месяцы провела в Согре почти 2 месяца, лично руководя экспериментом. Было возвращение с Кергелена в Париж в апреле 1968 года, когда Париж был охвачен забастовками, а генерал де Голль уже собирался вызвать из Германии на родину французскую танковую бригаду для наведения порядка в столице. И сами мы ездили, и французов в Согре принимали, и публиковали статьи, и участвовали в конференциях, и защищали диссертации, да и мало ли ещё что делали. В частности, обнаружили факт синхронности полярных сияний в сопряжённых точках, когда все всплески светимости повторяются абсолютно одновременно в северном и в южном полушариях. Один только взгляд на эти синхронные ленты, записанные на расстоянии 120 000 километров, показывал существо физических явлений лучше десятка лекций!
Постепенно исследования физики магнитосферы расширились настолько, что потребовался качественный рывок в области обработки результатов. И вот в 1974 году на одном из совещаний в кабинете В. А. Троицкой я набрался решимости и произнёс немыслимую фразу: «Валерия Алексеевна, отделу ЭМПЗ нужен свой компьютер!»
Не вредно напомнить читателю, что речь идёт о начале 70-х годов, только в 1972 году был изобретён первый микропроцессор, компьютеры обычно занимали 5–6 комнат и потребляли многие киловатты электроэнергии. Конечно, мы знали, что уже появились такие чудеса техники, как «мин и компьютеры», умещавшиеся в размерах платяного шкафа, и даже известно было, что один из таких миникомпьютеров есть в специальном секторе у Павла Васильевича Кевлишвили. И вот мы тоже захотели иметь такое же чудо, сейчас и в полном комплекте!
Троицкая была согласна на 100 %, но ведь ещё предстояло преодолеть сопротивление тех старых авторитетов, которые все статьи о компьютерах читали с таким же скепсисом, с каким многие учёные читают научную фантастику. Но, как оказалось, то самое ретроградство, которого мы боялись, неожиданно сработало в нашу пользу.
У Павла Васильевича появился ещё один миникомпьютер! По плану его полагалось установить в Боровом, на полевой обсерватории спецсектора, но там оказалось не подготовлено помещение, не укомплектован штат инженеров-электронщиков, были и ещё какие-то неувязки. Дирекция во главе с М. А. Садовским приняла решение отдать этот компьютер в какой-либо другой отдел на некоторое время, пока не будут урегулированы трудности в Боровом. И получилось так, что отдел ЭМПЗ оказался единственным, который не побоялся взять на себя этот риск. Установить новую технику, с которой специалисты отдела никогда ранее не работали, найти помещение, подготовить из своей среды операторов и программистов и, более того, представить программу научных задач, которые будут решаться компьютерными методами. Остальные отделы под разными предлогами отказались от этого начинания — у кого-то не было помещения, другие не имели достаточно квалифицированных инженеров, и т. д., и т. п., короче, испугались…
Это сейчас смешно и удивительно вспоминать о том времени, ну, казалось бы, что́ такого особенного в компьютере… Но в тот момент обладание компьютером резко выдвинуло отдел ЭМПЗ на передний рубеж. У нас появились возможности для решения совершенно нового класса задач, мы стали совершенно иначе преобразовывать исходные данные, стали накапливать и обобщать немыслимые ранее массивы информации, у нас наладилась обработка данных, полученных на спутниках советских и американских. Появились устройства для оцифровки исходных лент, появились устройства для ввода данных с магнитных носителей, появились механические рисующие устройства, на них можно было прямо подготавливать рисунки для докладов и статей. И Валерия Алексеевна всегда была в курсе этих новинок, её эмоции были такими же, какие бывают у ребёнка, получившего в своё распоряжение новую чудесную и полностью исправную игрушку. Если бы не её постоянная активность, мы не приобрели бы и половины того набора устройств, которые работали при компьютере.
В 1981 году по независящим от меня обстоятельствам мне пришлось перейти из Отдела электромагнитного поля земли в Отдел сейсмологии к Игорю Леоновичу Нерсесову. Работа в лаборатории З. А. Арановича, участие в полевых исследованиях в Гарме, затем сотрудничество с С. А. Негребецким, совместные работы с СКВ АН Грузии и эпохальный эксперимент по сейсмическому обнаружению ядерных взрывов с участием академика Велихова — это тема для совсем отдельного рассказа.
Мои связи с отделом ЭМПЗ сохранились. Я даже принимал участие в 29-й Советской Антарктической Экспедиции по программе электромагнитных исследований, в основном инспектируя аппаратуру, установленную на станциях Мирный и Молодёжная.
Ничто не вечно в нашем мире, для разрушения сказки судьба выбрала мне свой инструмент в лице нового надзирателя от КГБ. Борис Павлович Ногачёв появился в ИФЗ после того, как его с треском выгнали из центральной конторы за нечистоплотные махинации с квартирами. Генеральские погоны ему почему-то оставили, так что он активно занялся вербовкой «стукачей» и решил, что со мной у него трудностей при вербовке не будет. Просчитался бравый генерал, получил он в виде компьютерных распечаток полдюжины матерных частушек про себя. Я же принял в сентябре 1989 года приглашение в гости от американца, поехал туда и там остался на целых 14 лет, вернулся в Москву в начале 2004 года.
Я знал, что Валерия Алексеевна в 1989 году приняла предложение руки и сердца от замечательного австралийского учёного Кифа Коула и что она уехала жить к нему в Мельбурн. Мне удалось с ней повидаться в 2007 году, когда, временно работая в Индонезии, я использовал мусульманские двухнедельные каникулы для этой поездки. В тот момент я был очень рад найти её в добром здравии, мы провели тогда вместе пару вечеров, вспоминая старых знакомых и перипетии минувших дней.
Леонид БаранскийВоспоминания о В. А. Троицкой
Я поступил в ИФЗ АН СССР (тогда назывался Геофизическим Институтом) сразу после окончания МГУ осенью 1954 г. и попал в лабораторию Б. С. Эненштейна, которая разрабатывала метод геофизической разведки полезных ископаемых с помощью зондирования земных недр переменным током. В этой лаборатории работала В. А. Троицкая (к тому времени уже кандидат наук), которая с небольшой группой сотрудников (2–3 человека) занималась совсем посторонней для этой лаборатории темой: изучала теллурические (земные) токи. Интерес к ним возник у В.А. еще в аспирантские годы в связи с очень еще популярной тогда (после Ашхабадского землетрясения 1949 г.!) идеей поиска предвестников землетрясений в самых разнообразных геофизических полях. Во время обучения в аспирантуре Троицкая провела измерения этих токов в целом ряде районов с повышенной сейсмической активностью (Кавказ, Средняя Азия и др.). Предвестники землетрясений в земных токах найдены не были, зато были хорошо изучены свойства короткопериодных колебаний (КПК) этих токов и дана классификация их основных морфологических типов, что стало предметом ее кандидатской диссертации. Но главным результатом стало то, что В.А. первой угадала (может быть на уровне научной интуиции, которая у нее была блестящей) перспективность этих исследований. Уже вскоре эти исследования привели к рождению целого научного направления, родоначальником которого суждено было стать Троицкой.
Приближался Международный Геофизический Год (1957–1958 г.). Для В.А. с ее энергией, знанием иностранных языков и выдающимися организаторскими способностями было более чем естественным принять самое активное участие в подготовке этого грандиозного научного проекта (в 1955 г. она была назначена ученым секретарем Советского комитета по проведению МГГ).
Одной из первоочередных задач, стоявшей перед Троицкой, было расширение круга своих сотрудников. Первым из них был В. Я. Пипур, вторым она предложила быть мне, а в начале 1955 к нам присоединились два сотрудника с «римскими» именами: Флавий Шивков и Юлий Квальвассер. Несмотря на то, что геофизическая разведка была по образованию моей специальностью, мне хотелось заниматься большой геофизикой, т. е. физикой земли. По этой причине я с легкостью отказался работать с Эненштейном и перешел к Троицкой. Дополнительной причиной такого решения было то, что мне не очень понравились «разборки» людей между собой в лаборатории Эненштейна, которые мне пришлось выслушать на ее производственном собрании после летней экспедиции. На этом же собрании я впервые увидел Троицкую, которая не принимала никакого участия в дискуссиях и произвела на меня очень приятное, хорошо запомнившееся впечатление.
Первым делом, которое мне поручила В.А., была разработка индукционного датчика для измерения КПК геомагнитного поля. Легко измеряемые земные токи (электроды, воткнутые в землю да провод, соединяющий их с гальванометром) обладают тем недостатком, что их поле очень зависит от удельного сопротивления пород, подстилающих земную поверхность в месте измерения. Поэтому земные токи позволяют изучать только качественные, но не количественные характеристики земного электромагнитного поля. В нашей стране не было тогда магнитометров для измерения магнитных пульсаций в диапазоне сотых и десятых долей герца (они были, кажется, только у французов). Это и вызвало необходимость разработки индукционного магнитометра (индукционной катушки с сердечником, соединенной в первых образцах с чувствительным гальванометром). Хорошо помню, что для консультаций по проектированию этого прибора Троицкая пригласила Сергея Петровича Капицу. Кроме того, она посылала меня в Ленинград к своим знакомым из некоего Института, чтобы получить от них пермаллой (материал с высокой магнитной восприимчивостью) для изготовления сердечника индукционного датчика.
Следующей важной задачей в порядке подготовки к МГГ были поиски мест для будущих обсерваторий, на которых должны были проводиться наблюдения короткопериодных колебаний электромагнитного поля. Сначала, опасаясь электромагнитных помех, поиски этих мест мы ограничивали малонаселенными районами. Мы куда-то ездили с В. А. Троицкой на машине, помню только чистое поле. Потом была попытка найти свободное от помех место для будущей обсерватории под Звенигородом, в Крыму на территории Астрофизической обсерватории, вблизи Бахчисарая, и ее филиала в Симеизе и даже в Бакуриани, где размещалась сейсмическая станция нашего Института. Во всех этих поисках я вместе с В. Пипуром и Ф. Шивковым принимал участие вплоть до зимы 1954–1955 годов. Все поиски оказались безуспешными из-за высокого уровня электромагнитных помех.
Наконец, В.А. вышла на И. Д. Папанина, который уже давно организовал в Борке, на берегу Рыбинского водохранилища, Биологическую станцию по изучению биологии этого водохранилища и прилегающих рек (в дальнейшем станция превратилась в Институт биологии внутренних вод). Это было во всех отношениях правильное решение: готовая, как теперь говорят, инфраструктура, большой авторитет Папанина (который к тому же был прекрасным хозяйственником) и его ответный интерес (легче выбивать деньги для строительства и в перспективе превратить Борок в научный городок Академии Наук).
Впервые геофизики приехали в Борок в 1955 году (В. А. Троицкая, В. Я. Пипур, М. С. Кружелевская и я). Добирались от железнодорожной станции Шестихино до Борка на водометном катере по реке Сутке. Троицкая занималась выяснением организационных вопросов с администрацией Борка. А мы с В. Пипуром провели измерения земных токов (аппаратура размещалась в подвале Главного здания, сгоревшего в следующем году) для оценки уровня помех, которые оказались приемлемыми. Общее впечатление Троицкой о Борке было тоже благоприятным. Поэтому выбор места для одной из обсерваторий был, наконец, сделан, и этим местом должен был стать Борок.
Весной 1956 г. по заданию В.А. я ходил к Папанину в Отдел морских экспедиций (тогда помещался рядом с Президиумом АН) для выяснения возможности добраться до Борка машиной, которая должна была привезти аппаратуру из Москвы. Грунтовая дорога от Шестихино до Борка в распутицу становилась совершенно ужасной, и в этом была серьезная проблема. Все «прелести» этой дороги Иван Дмитриевич объяснял мне лично с употреблением соответствующих ее качеству самых сильных выражений. Смущался не только я (совсем еще юный, да еще перед самим Папаниным), но и С. М. Кузин, его заместитель (рафинированный интеллигент, в прошлом диссидент и друг О. Мандельштама, имевший право проживать не ближе 100 км от Москвы). А «фифочка» машинистка своим привычным ухом даже не повела, продолжая спокойно печатать.
Летом 1956 г. в Борок прибыло довольно много нашего народа, который поселился на первом этаже жилого двухэтажного дома. Были организованы два отряда — земных токов под моим началом и магнитного во главе с К. Ю. Зыбиным. Пульсации магнитного поля должны были измеряться с помощью петли из большого количества витков кабеля, уложенной на землю (для вертикальной компоненты магнитного поля) или закрепленной на стене здания (для горизонтальной компоненты). Работали на первом этаже лабораторного корпуса. Фоторегистрация земных токов и пульсаций магнитного поля велась соответственно с помощью гальванометра и флюксометра системы Калашникова в двух темных комнатах с фундаментами.
Припоминаю забавный случай. Растягиваем с моим хорошим приятелем Гешей Михайловым провода для измерения земных токов. Проходящие мимо сотрудники Биологической станции интересуются, что это такое мы делаем: «Опутали нас со всех сторон проводами!». Геша на полном серьезе объясняет: «Вот у вас сейчас свет в домах от старенького дизеля и только в вечернее время. А мы хотим вам дать ток прямо из Земли, даровой. Дело за малым: главное найти направление, в котором этот ток самый большой». А я вспоминаю похожий эпизод из чешского фильма «Пекарь императора». Дело там происходит в алхимической лаборатории, куда водит своих гостей император, чтобы демонстрировать им достижения своих алхимиков. Один из них, разбегаясь с кувалдой в руках, бьет ею по наковальне и тут же рассматривает в лупу место удара. На вопрос гостей, что он делает, отвечает: «Добываю золото из простого камня. Главное, как его ударить!».
Наша молодая геофизическая компания сильно взбудоражила тогда мирную и устоявшуюся жизнь Борка. Почти каждый вечер на открытом воздухе мы «крутили» фильмы привезенным с собой киноаппаратом. Ложились поздно, когда относительно «почтенные» жители Борка давно уже спали. В общем, мешали жить биологам. Вскоре дело дошло до «разборки полетов» у Папанина в присутствии парторга и зама по хозяйственной части. Наши главные грехи состояли в следующем:
1) подрыли корни старого дуба при укладке кабеля для измерения земных токов;
2) поздно вечером играли в кегельбан кочанами капусты и пустыми бутылками;
3) бросали самодельные петарды с антресольного этажа нашего дома;
4) в бане я черпал холодную воду из общего бака своей шайкой;
5) бегали ночью к практиканткам биологиням, жившим на антресольном этаже, не давая пройти к заместителю директора по хозяйственной части его любовнице…
Иван Дмитриевич подытожил разборку в своем стиле: «Если хотите гулять с девками, полей кругом достаточно! Троицкую я знаю, она баба хорошая. Поэтому на первый раз прощаю. Но в следующий раз — жопа к жопе и дружба долой!». Вот как помог нам авторитет Троицкой! Следует заметить, что Иван Дмитриевич прекрасно разбирался в людях. Один географ Ю. Ефремов, знавший Папанина по Географическому обществу, говорил мне: «Иван Дмитриевич хотя и числится доктором географических наук, но настоящий-то он доктор по части человеческой психологии» Так что мнение Папанина многого стоило!
Летом 1956 года Троицкая предложила мне принять участие во 2-ой Антарктической Экспедиции с целью постановки в обсерватории Мирный наблюдений КПК магнитного поля по программе МГГ при помощью испытанного мной к тому времени в Борке индукционного магнитометра. В мою программу входили также наблюдения земных токов. Я с радостью согласился (тем более, что моя семейная жизнь складывалась весьма неудачно, и я стремился куда-нибудь уехать из Москвы).
В Мирный я прибыл в начале января 1957 г. на дизель-электроходе «Лена». Из своего пребывания в Антарктиде опишу лишь одну историю, имеющую косвенное отношение к Троицкой.
Одной из первоочередных задач была выгрузка с корабля на берег. Эта выгрузка по необходимости должна была производиться на ледяной барьер (это высотой 15–20 метров ледяной покров материка, обрывающийся с берега в море) рядом с Мирным. Этот барьер постоянно подмывается водой и временами в нем образуются трещины, приводящие к откалыванию от него огромных глыб льда, падающих в море. Так что выгрузка представляла довольно опасную операцию. Наши гляциологи выбрали наиболее крепкий участок барьера, и выгрузка с помощью корабельных «стрел» началась.
Участников экспедиции разбили на группы, которые, сменяя друг друга, трудились круглосуточно по 6–7 часов. Одни, на борту корабля, прицепляли груз к стреле; другие принимали его на барьере и грузили на сани, прицепленные к тракторам; третьи уже в Мирном выгружали и складировали груз. Однажды, когда я работал в последней, третьей группе, внезапно перестали прибывать сани с грузом. Прождав около получаса, мы поднялись на холм, который скрывал от нас корабль, стоявший в полукилометре от нас, и увидели, что он отошел от барьера, по которому суетливо и беспокойно бегали люди. Оказалось, что произошла страшная трагедия: часть барьера с очень тяжелыми грузами и людьми упала в море. Потом очевидцы рассказывали нам, что люди, находясь в ледяной воде, отчаянно кричали, моля о спасении, но, как это у нас часто случается, что-то мешало быстро спустить на воду бортовые шлюпки, а катера из Мирного подоспели только через 20–30 минут. Так или иначе, двоих вытащили мертвыми (их раздавили падавшие грузы), остальные несколько человек остались живыми. Похоронили погибших на острове Хосуэлл (примерно в 2-х км от Мирного).
В начале февраля корабли, доставившие нас в Мирный, готовились отплыть на Родину. Можно было отправить с ними письма родным и близким. Одно из писем я написал Валерии Алексеевне. Конечно, в нем был деловой отчет о том, что сделано и что предполагается сделать по работе. Но была и очень теплая, «лирическая» часть, на содержание которой повлияли моя молодость (25 лет), только что происшедшая трагедия, необычная суровость Антарктической природы и оторванность от близких людей. В общем, писал я как родному человеку, как старшей сестре или даже матери, очень трогательно. Любопытно было бы прочесть это письмо теперь…
По возвращению из Антарктиды я пришел в кабинет Троицкой с подарком, красивой морской раковиной, купленной на острове Святого Маврикия, где мы останавливались по пути из Антарктиды домой. Валерия Алексеевна, принимая раковину, сказала: «Леня, может быть, это слишком дорогой подарок?» На что я, по своей поразительной даже для моего тогдашнего возраста глупостью, ответил: «Да ничего, у меня еще лучше раковина осталась». Валерия Алексеевна, со свойственным ей тактом, ничем не дала мне понять, каким я был дураком.
Следует, однако, заметить, что значительно позднее был случай, когда она не стала церемониться. Дело было, вероятно, в конце 1969 года, когда я снова собирался на зимовку в Антарктиду. К этому времени я успел развестись со своей женой и женился во второй раз в 1968 г. Пройдя все этапы оформления поездки, я пошел в ЦК для получения окончательного разрешения. Зашел в кабинет, где сидел пожилой чиновник ЦК, и начал отвечать на его вопросы. Первым был вопрос: «Как же это вы, только что женившись, собираетесь уезжать от жены на целый год?» Отвечаю: «Мы с женой по полгода бываем в разных экспедициях, так что для нас это привычно». Вопрос второй: «Вы развелись с первой женой в 1963 году. Как отнеслись к этому парторганизация, дирекция и профсоюз Института?». Ответ: «Не знаю, не интересовался». Чиновник: «Вы свободны, можете идти!». Уже на следующее утро меня вызывает Троицкая и спрашивает: «Леня, что вы умудрились наговорить в ЦК?». Услышав мой ответ, она не стала на этот раз стесняться: «Какой же вы дурак, Леня! Ведь я уже попросила Трешникова заказать вам иностранный паспорт!». Естественно, поездка не состоялась.
Вернувшись в 1958 году из Антарктиды, я получил от Главсевморпути путевку в Гагры для отдыха. Мой отдых уже подходил к концу, когда неожиданно в том же санатории появилась Валерия Алексеевна Троицкая. С ее кипучей энергией она ворвалась в мою ленивую и размеренную жизнь, как метеор. С утра я катал ее на лодке по морю, днем я должен был играть с ней в теннис (хотя никогда не держал ракетки), а вечером непременно танцевать, не пропуская ни одного танца. В.А. только что вернулась из поездки во Францию и рассказывала много интересного. Одна история мне запомнилась. Некий французский адмирал пригласил В.А. вместе с Бурхановым, начальником Главсевморпути и тоже адмиралом, в ночной ресторан при гостинице, в которой они жили. На эстраде выступала стриптизерша, на которую, не отрывая глаз, смотрел Бурханов. Заметив это, француз обратился через Троицкую к Бурханову с вопросом (Бурханов не знал французского): нравится ли ему выступавшая девица. Бурханов радостно закивал головой, выражая свое удовольствие. Тогда последовал второй вопрос француза: не хочет ли Бурханов, чтобы она пришла к нему этой ночью в номер. Реакция Бурханова была сугубо отрицательной. Он испуганно замахал руками и несколько раз повторил: нет, нет, нет! (эта реакция Бурханова для того времени была вполне естественной). Но самой замечательной была заключительная реплика Троицкой: «Вот дурак!». Так что этим коротким определением человеческой глупости В.А. пользовалась весьма охотно.
Но были у Троицкой и более мягкие способы выразить свое недовольство. Вот эпизод для иллюстрации этого. Когда-то Дирекция строго следила за тем, чтобы сотрудники являлись на работу вовремя. В Проходной Института дежурил кто-нибудь из Отдела кадров и записывал опоздавших. Когда мне случалось опаздывать, я покупал билет на Новую территорию Зоопарка, от которой двор Института был отгорожен забором. В заборе была достаточно большая дыра, через которую я попадал в Институт и шел на свое рабочее место. Однажды, когда я таким способом попал в свою комнату, соседи сказали, что меня вызывала Троицкая и была недовольна моим отсутствием. Прихожу в кабинет В.А. Она смотрит на меня осуждающе и говорит: «Леня, у меня к вам было дело, а вас нет на месте. Это не фасон!». И это все! Надо сказать, что это словечко она использовала довольно часто.
Еще одна (последняя) забавная история. Как-то раз идем мы с Троицкой по Борковскому парку в направлении Больницы. Навстречу идет отец Павел, священник Никольской церкви, очень неординарный человек, умница (его удостаивали дружбой академики, приезжавшие отдохнуть в Борок, в частности Арцимович), но любивший блеснуть своей оригинальностью. Отец Павел останавливает нас и, обращаясь к Троицкой, говорит: «Лицо твое знакомо, а фамилии не знаю». Узнав, радостно заявляет: «Наша девка, из духовной фамилии!» (а ведь дед В.А. был архиереем!).
Когда в конце 1958 года я приступил к работе в Институте после возвращения из Антарктиды, вокруг Троицкой уже было около двух десятков сотрудников. А в середине 70-х Троицкая руководила уже Отделом электромагнитного поля Земли, в который вместе с Обсерваторией Борок входило порядка 150 сотрудников! Так что вспомнить о работе В.А. в период с конца 50-х до конца 80-х годов, когда она покинула Институт, найдется множество людей. Поэтому более или менее последовательное изложение событий, связанных у меня с В.А., я заканчиваю.
В заключение хотел бы остановиться на некоторых своих соображениях о Троицкой как ученом, как организаторе науки и как человеке. По роду своей деятельности я всегда занимался исключительно получением экспериментальных фактов. Иногда мне приходилось выслушивать от теоретиков критику моих результатов, которые они считали не соответствующими принятой ими теории. Троицкая как ученый, также преимущественно занимавшаяся экспериментом, в таких случаях ободряла меня: «Теории приходят и уходят, а экспериментальные факты, грамотно и надежно установленные, остаются», — говорила она мне.
Отдел, созданный Троицкой, по составу своих сотрудников способен был осуществлять полный, законченный цикл научных исследований Электромагнитного поля Земли, являющегося предметом изучения отдела. Всякая экспериментальная работа начинается с разработки и изготовления измерительных и регистрирующих приборов. В Отделе существовала группа специалистов — «аппаратурщиков», которые этим занимались.
Были в Отделе и специалисты, способные организовать обсерваторские и полевые наблюдения, проводя их синхронно на больших территориях. Отдел принимал участие и в международных экспериментах такого рода. Большая группа сотрудников Отдела была занята обработкой полученных материалов наблюдений и извлечением из них экспериментальных результатов, позволяющих приблизиться к объяснению физической природы того или иного явления. Наконец, были в Отделе и теоретики, разрабатывавшие теории этих явлений с учетом полученных экспериментальных результатов.
Для того, чтобы создать такой Отдел, нужно было хорошо понимать стратегию научных исследований, уметь подбирать специалистов и создавать в их среде здоровую, дружескую атмосферу. Короче говоря, нужно было обладать незаурядными организаторскими способностями и кипучей энергией, чтобы эти способности реализовать. Все эти качества были у В.А. в избытке. Недаром приходилось слышать от сотрудников других отделов Института самые лестные отзывы об отделе Троицкой.
Человеком В.А. была совершенно незаурядным. Ее обаяние, не только человеческое, но и женское, действовало почти неотразимо. Я знаю лишь единицы людей, с которыми у нее не складывались дружеские отношения. Ее юмор и озорство, заставлявшие окружающих долго и дружно смеяться, мягкая улыбка, часто украшавшая ее лицо, притягивали и располагали к ней людей. Также действовала на окружающих и ее неуемная энергия, втягивающая их в круговорот бурной деятельности. Мне нравились ее принципиальность и независимость. Она не вступила в партию из карьерных соображений, как это делали многие другие, что, впрочем, конечно, связано и с ее отцом, арестованным в 1937 г.
Можно было бы еще долго перечислять достоинства В.А. Но закончу я тем, что совсем недавно услышал от Олега Михайловича Барсукова. Он один из старейших сотрудников Троицкой, долго был ее заместителем по Отделу и знал В.А. очень хорошо. Сейчас ему далеко за 80 лет, он плохо себя чувствует и не смог написать своих воспоминаний о В.А. Но я по телефону просил его хотя бы очень коротко и совершенно откровенно оценить Троицкую как ученого, организатора науки и человека. Олег мне ответил: «Очень коротко и совершенно откровенно: по всем позициям — она превосходна!».
Уверен, что добрая, благодарная и восторженная память о Троицкой останется на долгие, долгие времена!
Вадим АннЯ за вас волнуюсь…
Валерия Алексеевна Троицкая фактически определила трудовую деятельность на всю мою жизнь, несмотря на то, что непосредственно в её отделе я проработал не более трёх лет. Расскажу по порядку.
Весной 1956 года в Ленинградском электротехническом институте им. В. И. Ульянова (Ленина) проходило «распределение». В этом году я оканчивал радиотехнический факультет по специальности «Конструирование и технология производства радиоаппаратуры». При распределении на работу все однокашники-ленинградцы, конечно, оставались в Ленинграде, а из-за нескольких студентов неленинградцев при распределении шла настоящая борьба с обещаниями высоких зарплат, а, главное, предоставления жилья. Я получил назначение на Омский авиазавод. Однако уже после распределения мы услышали, как возмущается член комиссии по распределению от Академии Наук: «Начинается Международный Геофизический Год. Академии требуются радиоинженеры для работы на полярных станциях, а нам дают специалистов-производственников по изготовлению электронных ламп». Несколько выпускников и я в том числе обратились с просьбой перераспределить нас в Академию Наук. Нам предложили обратиться непосредственно к исполняющему обязанности директора Института физики земли Академии Наук СССР Евгению Виллиамовичу Карусу, который в это время находился в Ленинграде. Сочинив коллективное письменное заявление на имя директора ИФЗ, мы вручили его Е. В. Карусу, «подкараулив» его в гостинице Академии Наук на ул. Халтурина. Он очень удивился, сказал, что это первый случай в его жизни, когда студенты обращаются по такому вопросу, и пообещал по возвращении в Москву обратиться в Президиум АН СССР о нашем перераспределении, неоднократно подчёркивая: «для работы на полярных станциях». Уже не помню дальнейших деталей, но я и моя однокашница по группе были перераспределены в Институт физики земли (ИФЗ). Помню, что в направлении на работу было чётко указано: «для работы на полярных станциях».
Весной 1956 года на преддипломной практике я оказался в ИФЗ, в отделе электромагнитного поля Земли, в группе Николая Петровича Владимирова. Заведующим отделом ЭМПЗ в тот период, по-моему, был профессор Александр Иванович Заборовский. Группа Н. П. Владимирова начинала разработку станции для магнитотеллурических наблюдений естественного электромагнитного поля Земли в диапазоне 0.1–1000 Гц. Мне в качестве дипломного проекта было предложено сконструировать электронный осциллограф, так как серийные осциллографы имели усилители с полосой пропускания начиная с 20 Гц. И, главное, он должен работать от автономного питания, то есть от аккумуляторов или сухих батарей. Полевые наблюдения предполагалось выполнять вдали от населённых пунктов, чтобы уменьшить влияние промышленных электрических помех. Собирать осциллограф приходилось в основном из немецких радиоламп и деталей, которые попали в ИФЗ из трофейного оборудования во время Великой отечественной войны. Макет осциллографа был собран и прошёл полевые испытания где-то за Малоярославцем. Эта работа была основой моего дипломного проекта в декабре 1956 г., так что в январе-феврале 1957 г. я был принят на работу в ИФЗ на должность старшего лаборанта с окладом 98 руб. Но, чтобы остаться в Институте на постоянной работе, мне необходима была московская прописка. Её добился мой тесть Пётр Иванович Цой, полковник Советской Армии в отставке. Получив прописку, я был оставлен в ИФЗ, где участвовал в разработке станции естественных полей (СЕП) для магнитотеллурических исследований.
В конце 1957 или начале 1958 года я перешёл на работу в один из институтов Министерства авиационной промышленности. Причина была банальная — зарплата. В это время в ИФЗ я был уже на должности старшего инженера с окладом 120 руб. В то время это была максимальная ставка инженера в ИФЗ. А на новой работе я стал получать 160 руб. (минимальная зарплата старшего инженера), а, главное, в дальнейшем мог получить квартиру в Москве. В ИФЗ меня оставили на полставки по совместительству, так как я курировал выпуск опытного образца станции СЕП на заводе «Физприбор», полевые испытания которой планировалось провести летом 1958 г. Однажды весной Николай Петрович Владимиров говорит: «Вадим Александрович (он ко всем обращался по имени-отчеству), а не хотите Вы поехать в Антарктиду?». Я «ошалел» от такого предложения. Я слышал, что в Антарктиде уже зимовали некоторые из сотрудников ИФЗ: А. М. Поликарпов, Л. Н. Баранский, И. Н. Галкин, О. К. Кондратьев, Д. Д. Султанов и другие, но все они были геофизиками, а я — радиоинженер. Конечно, я уже имел какое-то представление о земных токах и магнитном поле, но не настолько, чтобы самостоятельно проводить какие-то исследования. Николай Петрович продолжал: «Если Вы вернётесь в институт и будете участвовать в полевых испытаниях станции СЕП, то Валерия Алексеевна рекомендует вас в Четвёртую Антарктическую экспедицию по теме „земные токи“». Валерия Алексеевна в это время была уже руководителем отдела ЭМПЗ ИФЗ, но, что главное, и Учёным секретарём Межведомственного комитета при Президиуме АН СССР по проведению Международного Геофизического Года. При встрече Валерия Алексеевна сказала примерно так: «Вадим, если ты вернёшься к нам, я всё сделаю, чтобы ты поехал в Антарктиду по теме „земные токи“. Но я никак на смогу повлиять на твои биографические данные».
А эти «данные» были, прямо скажем, «не очень». Деда по материнской линии в 1937 году арестовали в Томске и расстреляли. Правда, потом его реабилитировали, но тогда я об этом ещё не знал. В 1937 году всех корейцев из Приморского края переселили в Казахстан и Среднюю Азию и во время Великой отечественной войны не призывали в действующую армию. Наша семья попала в Караганду, так как папа был инженером-маркшейдером. В 1948–1950 гг. жил в Пхеньяне, столице Корейской народно-демократической республики, где в те годы работали мои родители. В 1950–1951 году я изменил советское гражданство на корейское и учился в корейском лётном училище на территории Китая, в связи с войной в Корее, поскольку я хотел сражаться с американским империализмом. Правда, меня вскоре «завернули» оттуда. Во время учёбы в Ленинграде мне каждые полгода приходилось отмечаться в каком-то кабинете на Дворцовой площади, чтобы иметь возможность продолжить учёбу. Этот порядок отменили в 1953 году (некоторые связывают это со смертью И. В. Сталина). Как потом выяснилось, в те годы корейцев из Казахстана и Средней Азии не принимали в высшие учебные заведения в Москве, Ленинграде и Киеве. Мне просто повезло, так как после возвращения из Китая я приехал прямо в Ленинград и мне вынуждены были выдать ленинградский паспорт (до этого у меня не было паспорта, так как я выезжал из КНДР во время войны). Одним словом, было о чём подумать. Но я решился. Запомнился разговор с начальником лаборатории авиационного института, когда я объяснил ему причину своей просьбы о переводе меня обратно в ИФЗ. Уже немолодой, заслуженный (доктор технических наук) человек сказал примерно так: «Я уже многого достиг в жизни, но от такого предложения не отказался бы».
Одним словом, я вернулся в ИФЗ, летом участвовал в полевых испытаниях станции СЕП в районе г. Рыльска Курской области. Запомнился случай в этой экспедиции. Мы установили датчики вариаций магнитного поля и линии земных токов. Когда включили станцию, на всех каналах стрелки контрольных приборов мотались на всю шкалу. Мы разобрали почти всю станцию, но не найдя причины, пошли отдыхать. Когда начало темнеть, увидели, что всё небо ярко-красное. Николай Петрович кричит: «Это — полярное сияние!» Мы работали всю ночь, израсходовав весь запас фотобумаги. Пришлось посылать машину в Москву. Полярное сияние на такой широте — явление очень редкое.
Валерия Алексеевна тем временем «готовила» меня в Антарктиду. Послала «стажироваться» на станцию земных токов в Рабочем уголке под Алуштой. Когда выяснилось, что в 4-ой КАЭ (Комплексной Антарктической экспедиции) один сотрудник должен работать по двум программам: «земные токи» и «сейсмология», договорилась с Иваном Петровичем Пасечником об обучении меня основам сейсмометрии. Меня направили стажироваться на подмосковную станцию «Михнево» (тогда «закрытую»), а обработке сейсмограмм обучали сотрудницы его лаборатории Сара Давыдовна Коган и Людмила Александровна Гусева (потом Поликарпова). Время шло, а решения о моём зачислении в штат Антарктической экспедиции не было. Сообщили мне о зачислении в состав 4-ой КАЭ только 19 ноября 1958 г., за 4 дня до отплытия дизель-электрохода «Обь» из Калининграда. Я приложил немало усилий, чтобы, несмотря на нелётную погоду и уход «Оби» из Калининграда, «догнать» её в Балтийске в последнюю ночь до отплытия. Правда, через месяц уходил теплоход «Калинин» из Ленинграда, но я боялся, как бы моя поездка вообще не сорвалась. Зимовка в обсерватории «Мирный», моё не состоявшееся участие в санно-гусеничном походе на Южный географический полюс, посещение портов Южно-Африканского Союза — это отдельная история. С Валерией Алексеевной мы периодически обменивались телеграммами, другой связи с Антарктидой в те годы не было.
После возвращения из Антарктиды в 1960 г. я был включён в состав лаборатории «Электронной аппаратуры» Спецсектора ИФЗ, которая была организована по инициативе Олега Георгиевича Сорохтина (сейчас известного специалиста по тектонике литосферных плит) с целью разработки цифровой сейсмической станции.
Таким образом, моя непосредственная работа в отделе ЭМПЗ прекратилась. Однако, периодически удавалось участвовать в мероприятиях, инициатором которых выступала Валерия Алексеевна. В 1961 году станция СЕП использовалась на полигоне «Капустин Яр» недалеко от Волгограда, а также в районе г. Джезказган (Казахская ССР) для регистрации вариаций ЭМПЗ при воздушных и космических ядерных взрывах. А в 1962 году на комплексе, составленном из станции естественных полей и опытного образца аналого-цифрового преобразователя, в районе сейсмической станции «Боровое» впервые в цифровом формате были зарегистрированы вариации ЭМПЗ при космических ядерных взрывах.
В 1963 году Н. П. Владимиров предложил мне защитить кандидатскую диссертацию. К этому времени у меня было около 11 работ, из них 4 опубликованных. Руководитель Спец-сектора ИФЗ Павел Васильевич Кевлишвили поддержал эту идею. Однако, я не учился в аспирантуре и боялся выходить на защиту без руководителя. Но руководителем никто не соглашался быть: геофизики потому, что диссертация, в основном, техническая, а «аппаратурщики» — там много геофизики. Я доложил об этом П. В. Кевлишвили. Через какое-то время Валерия Алексеевна рассказывает: «Позвонил мне Михаил Александрович (академик М. А. Садовский, в то время директор ИФЗ) и спрашивает: „Лера, ты собираешься докторскую диссертацию защищать?“ Я страшно перепугалась, так как об этом уже давно было известно. „А у тебя соискатель кандидатской никак не может найти руководителя!“ Я всё поняла. „Вадим, ты готовишь техническую часть, а с геофизикой мы тебе поможем“». Но, главное, Валерия Алексеевна договорилась с П. В. Кевлишвили о моём прикомандировании к её отделу на время подготовки диссертации, чтобы не отвлекали текущие дела. Меня командировали в Борок Ярославской области, где уже была геомагнитная обсерватория. Однако это был не наилучший вариант для оформления диссертации. Мы тогда были молоды, и почти каждый день происходили «сабантуи» по разным поводам. К тому же в это время там работали французские геофизики и среди них прелестная «мадмуазель Клод». Тем не менее мы провели несколько полевых экспериментов севернее Рыбинского водохранилища, а главное, в ноябре-декабре 1963 года осуществили регистрацию вариаций ЭМПЗ в цифровом формате на Кольском полуострове в районе обсерватории «Ловозеро». Валерия Алексеевна договорилась с Институтом атомной энергии, где на ЭВМ результаты наших наблюдений были обработаны: вычислены спектральные плотности и автокорреляционные функции вариаций типа «жемчужины», Рс1. Эти результаты стали «украшением» моей кандидатской диссертации, которую я защитил в ИФЗ летом 1964 г. Кстати, мою «предзащиту» Валерия Алексеевна организовала в Ленинградском университете на кафедре Б. М. Яновского. А одним из моих оппонентов был Б. Я. Брюнелли, бывший мой начальник геофизического отряда в 4-ой Антарктической экспедиции.
В 1964 г. после защиты диссертации я уехал сначала в Среднюю Азию, где мы вводили в эксплуатацию первые цифровые сейсмические станции в Талгаре, Фрунзе (Бишкек) и Нарыне, а в 1965 г. меня перевели в Боровое Кокчетавской области Казахской ССР.
Несколько слов о Боровом. Это известный ещё с дореволюционных времён курорт, иногда его называют «Казахстанской Швейцарией». Во время Отечественной войны многие ведущие учёные Академии Наук вместе с семьями были эвакуированы в Боровое. А с началом подземных ядерных испытаний было обнаружено, что это место самое чувствительное (с сейсмологической точки зрения) на территории Советского Союза относительно Невадского испытательного полигона США. В связи с этим здесь в 1960 г. была построена сейсмическая станция, включённая потом в экспедицию № 4 Спецсектора ИФЗ, а затем в геофизическую обсерваторию «Боровое». В обсерватории «Боровое» проводились наблюдения: сейсмологические, постоянного магнитного поля Земли, вариаций ЭМПЗ, акустические, метеорологические. Здесь же испытывались многие новейшие разработки геофизических приборов и систем как общенаучного, так и специального назначения. В настоящее время эта обсерватория находится в составе института геофизических исследований Национального ядерного Центра Республики Казахстан. Территориально сейчас обсерватория перенесена на новое место, а на её месте расположилась одна из резиденций Президента Республики Казахстан.
С этого времени мои встречи с Валерией Алексеевной стали эпизодическими, так как я проработал в геофизической обсерватории «Боровое» до 1991 г. Однако некоторые эпизоды я помню до сих пор, несмотря на, мягко выражаясь, неважную память.
В 1966 г. из центральных газет я узнал, что Валерия Алексеевна, будучи во Франции, опускалась в батискафе на дно Средиземного моря. В очередном телефонном разговоре из Борового я расспрашивал её о деталях погружения, а в конце добавил: «Я за вас очень беспокоюсь. Вы стали так низко опускаться». В ответ услышал продолжительный смех и никак не мог понять его причину, пока не уяснил двойной смысл моей фразы. Стал несвязно извиняться, говорить, что я — не русский, плохо знаю русский язык. Это её ещё больше развеселило.
В 1982 году П. В. Кевлишвили вызвал меня из Борового и командировал в Борок на юбилейную сессию, посвящённую двадцатипятилетию обсерватории. Поездка была организована с размахом. Плыли туда по Волге на специально присланном из Борка корабле (как возвращались, не помню). На конференции собрались делегаты из многих геофизических институтов и обсерваторий страны. Но больше всего я запомнил заключительный банкет, на котором Валерия Алексеевна была одной их ведущих (не знаю, как сказать «тамада» женского рода). В удивительном, карнавального стиля костюме; на русском, французском, английском и немецком языках она произносила тосты и веселила присутствующих. Это был удивительный вечер. Думаю, присутствующие запомнили его и Валерию Алексеевну на всю жизнь.
В соавторстве с Валерией Алексеевной у меня было только две работы. Одна — «закрытый» отчёт «Операции К1-К5» (1964 г.) о технических результатах регистрации воздушных, высотных и космических ядерных взрывов. Насколько я знаю, эти материалы Валерия Алексеевна использовала при подготовке своей докторской диссертации. Вторая — авторское свидетельство на изобретение «Способ магнитотеллурического зондирования» (1975 г.) совместно с другими сотрудниками ИФЗ.
В 1989–1990 г. я услышал, что Валерия Алексеевна осталась в Австралии. Несколько раз разговаривал с ней по телефону, но больше переписывался по электронной почте. Периодически мы, однокашники по ИФЗ, собираемся в Москве: Лев Геллер, Флавий Шивков, Володя Пипур, Лёня Баранский, Гена Моисеев, Борис Казак. При каждой встрече вспоминаем Валерию Алексеевну, различные эпизоды совместной работы.
Фактически Валерия Алексеевна обусловила всю мою научную деятельность, и я буду помнить её с благодарностью всю оставшуюся жизнь.
Джо Аллен Joe AllenПятнадцать минут славы Fifteen Minutes of Fame
Впервые я посетил Москву в середине семидесятых годов прошлого века, Я прибыл в Москву по приглашению Советского Геофизического Комитета. Сотрудник Института земного магнетизма и распространения радиоволн (ИЗМИРАН) Александр Зайцев сопровождал меня в Ленинград, где проходила конференция по проекту «Магнитный Меридиан». Он утверждал, что является одним из «протеже» Валерии Троицкой, и собирался попросить её помощи в получении более высокой позиции в ИЗМИРАНе. После того как Валерия с большим трудом разыскала меня в отеле, куда меня по ошибке поместил Интурист, Евгения Харин, сотрудник Международного Центра Данных, стал моим гидом в Москве.
Профессор Белоусов председательствовал на встрече в Москве, и в первой половине дня в очень тёплой и дружественной атмосфере мы обсуждали программу Международных магнитосферных исследований (IMS).
Во время перерыва на чай Валерия подошла ко мне и протянула два листа бумаги с напечатанной на них информацией. Это был список инструментов, установленных на спутнике, который недавно был запущен в Советском Союзе. Передавая мне этот документ, она сказала: «Пожалуйста, спрячьте эти листы между вашими бумагами». Я сделал точно так, как она сказала.
Позже в моей комнате в роскошной гостинице, расположенной на углу Красной площади, куда меня по ошибке поместил Интурист, я написал длинное письмо моему шефу Алану Шепли в Боулдер. В этом письме я представил отчёт о результатах моей поездки в Париж и Москву, а также совещании в Геофизическом Комитете. Конечно, я ни словом не упомянул о бумагах, содержащих информацию об инструментах, установленных на спутнике. Затем я отнёс письмо на главпочтамт, который находился недалеко от Красной площади, и сказал работающей там пожилой женщине, что хочу отправить это письмо авиапочтой.
Она продала мне марки и положила их на конверт. Затем она положила письмо внутрь конверта и, не заклеивая его, положила конверт на другой рабочий стол. Я был очень удивлён, и сказал ей: «Остановитесь, остановитесь!», и на языке жестов пытался объяснить ей, что конверт нужно заклеить. Она улыбнулась и только помахала мне рукой. Я всё же надеялся, что письмо дойдёт до Боулдера.
Вскоре мой визит в Москву был завершён, и я улетел в Ленинград, чтобы принять участие в конференции ММР. Во время перерыва была организована экскурсия в Зимний дворец, бывшую резиденцию царя, которая была недавно отреставрирована. Согбенная пожилая женщина, которая была нашим гидом, гордо заявила: «Это здание является (она не сказала, являлось) домом Русского Царя». Во время экскурсии Валерия подошла ко мне и спросила: «Джо, в своём письме вашему шефу упомянули ли вы о документе, который я вам передала?»
Она знала о том, что я послал письмо, но не знала содержания письма. Я сказал: «Конечно, нет, Валерия. Я написал только о том, как тепло Вы меня принимали, и о научных вопросах, которые мы обсуждали на встрече». Затем она снова сказала: «Это очень хорошо, спрячьте этот документ между своими бумагами». В моём портфеле было множеством слайдов, фотографий, статей и материалов для конференции. Кроме того, там были спутниковые фотографии полярных сияний над Канадой, Аляской и Сибирью, так что я легко мог спрятать «секретный» документ среди моих рабочих материалов.
Я немного беспокоился по поводу этого документа, но, в конце концов, пришёл к выводу, что поскольку меня пригласил Советский Геофизический Комитет, вряд ли какая-либо организация, в том числе и КГБ, захотели бы причинить мне вред, они ведь могли бы это сделать и независимо от «секретного документа».
Во время конференции была организована автобусная экскурсия по Ленинграду с тем, чтобы посмотреть новое здание Ленинградского Университета и, наконец, посетить Царское Село (Пушкин) и Петергоф. Рядом со мной сел очень дружелюбный человек, который на хорошем английском языке рассказывал мне о местах, которые мы проезжали. Позже в частной беседе Александр Зайцев сказал мне: «Джо, будь осторожен с этим человеком, не говори с ним так много». Я был благодарен Александру за этот совет и спросил его, будут ли у меня проблемы в таможне аэропорта со спутниковыми снимками, которые находились в моём портфеле. Александр ответил, что поскольку я являюсь гостем Академии Наук, никаких трудностей у меня не должно быть.
Когда я улетал из России (Ленинград-Москва-США), у меня действительно не было никаких проблем на таможне, и никто не интересовался моими бумагами. По прибытии в Боулдер я передал моему шефу Алану Шепли документ с секретной информацией, а он показал мне письмо, которое я отправил ему из Москвы. Конверт был аккуратно заклеен и бумаги внутри лежали в том же порядке, как я положил их при отправке. Я подумал о пожилой женщине, работающей на московском почтамте, и мне стало любопытно, кто же заклеил мой конверт, и читали ли моё письмо.
Через несколько недель после моего возвращения в Боулдер на Генеральную Ассамблею SCOSTEP прибыла советская делегация. Первым пунктом в повестке дня было оглашение профессором Белоусовым списка инструментов, установленных на недавно запущенном советском спутнике. Теперь эта информация перестала быть секретной, и я поместил её в ежемесячном бюллетене Международных Магнитосферных Исследований.
Но всё же у меня были «15 минут славы» как у курьера, доставившего «секретную информацию».
Джим Хейртцлер James HeirtzlerО Валерии Троицкой, какой я её знал и любил Valery Troitskaya that I Knew and Loved
Мне кажется, что впервые я увидел Валерию в Хельсинки в 1959 году, она неутомимо танцевала во время приёма на конференции Международного Союза Геодезии и Геофизики (IUGG). Мы ещё не были представлены друг другу, и мне было любопытно, кто эта привлекательная молодая женщина.
Тогда я, конечно, не догадывался, что Валерия сыграет такую важную роль в моей профессиональной и личной жизни. С 1959 года и до конца её жизни я был свидетелем её блистательной научной карьеры, затем я был другом Кифа Коула, её второго мужа, известного австралийского учёного, и я знал его задолго до того, как они поженились в 1989 году. Мои дружеские отношения с Кифом и Валерией стали ближе и переросли в родственные после того, как в 1991 году (с благословения Валерии) я женился на её дочери Кате Назаровой.
В 1959 году я занимался изучением естественных шумов в атмосфере. Одним из типов этих шумов были синусоидальные вариации с периодом от нескольких до десятков секунд, этот тип магнитных вариаций теперь называют «микропульсациями». Синусоидальные сигналы являются особенно привлекательными для учёных, потому что они всегда обусловлены простым механизмом и отражают естественные явления в природе. В то время в США практически никто не занимался их изучением. В конце 50-х годов я начал работать в Геологической Обсерватории Ламонта и написал научно-популярную статью для журнала «Scientific American», которая называлась «Длинные электромагнитные волны». Эта статья вызвала большой интерес в США и в других странах. В 1959 году я принял участие в работе конференции IUGG в Хельсинки (Финляндия) и познакомился с учёными из других стран, занимающимися изучением микропульсаций. Нам стало известно, что к этому времени Валерия стала одним из главных специалистов в области микропульсаций, но она, как и другие учёные, не имела ясного представления об их происхождении.
Нужно заметить, что при обычной записи в магнитной обсерватории микропульсации не регистрируются, потому что запись происходит слишком медленно. Поэтому, чтобы обнаружить микропульсации, бумага на самописце должна двигаться очень быстро. Это означает, что самописец должен использовать большое количество бумаги для того, чтобы обнаружить микропульсацию. Цифровые инструменты могли бы разрешить эту проблему, но в те дни они были большой редкостью. В 1959 году NASA приняла решение установить цифровые магнитометры на спутнике, вращающемся вокруг Земли. Мы решили проследить, будут ли обнаружены микропульсации в космосе в то время, когда они регистрируются на поверхности Земли. Была создана международная программа по регистрации в магнитных обсерваториях магнитных вариаций с помощью «быстро записывающих магнитометров». По телеграфу меня информировали о времени запуска спутника, с тем, чтобы в это время наша группа могла начать регистрацию магнитного сигнала в «быстро записывающем» режиме. После непродолжительного времени в моём распоряжении оказалось большое количество бумажных записей. К сожалению, большая часть наземных магнитометров различалась по сенсорным и частотным характеристикам, и этот эксперимент практически ничего не дал, однако учёные познакомились друг с другом и поняли трудности, связанные с изучением микропульсаций. Это также позволило мне оценить ту настойчивость, с которым Валерия занималась микропульсациями. Кстати, только в конце 90-х годов микропульсации были идентифицированы по спутниковым данным.
Валерия также работала с французскими учёными, пытаясь зарегистрировать микропульсации в магнитно-сопряжённых точках на севере России в Архангельской области (посёлок Согра) и на острове Кергелен в Индийском океане. Моя группа в Ламонте также пыталась с помощью цифровых магнитометров зарегистрировать микропульсации в северо-восточной части США и в сопряжённой точке в Южной Америке. И снова наши исследования не показали, что сходные процессы происходят в сопряжённых точках, тем не менее, мы узнали намного больше о микропульсациях в целом.
Я продолжал исследования микропульсаций в Ламонте до конца 1967 года, но к этому времени программа по изучению океанических магнитных аномалий и плитовой тектоники уже занимала большую часть моего времени. В Ламонте мы в кооперации с несколькими другими организациями начали программу глубоководного бурения в океане, о которой я расскажу несколько позже. С 1967 по 1969 годы я был директором лаборатории в Колумбийском Университете, а в 1969 году я стал заведующим отделом Геологии и Геофизики в Океанографическом Институте Вудс-Холла в штате Массачусетс, где история семьи Троицкой продолжается.
Когда Валерия приезжала в Америку, её обычно сопровождал назначенный соответствующими советскими органами (КГБ) так называемый «коллега». Таковы были правила, поскольку холодная война с Россией всё ещё продолжалась. Однако, в начале семидесятых годов Валерии удалось приехать в Америку без такого сопровождения. Она использовала эту возможность для того, чтобы посетить меня в Вудс-Холле. Во время наших встреч я узнал, что у Валерии есть дочь, которая собиралась тогда защищать кандидатскую диссертацию по теме «Магнитные свойства океанических пород». Валерия спросила меня о возможности получения для её дочери позиции постдока для работы в Океанографическом Институте Вудс-Холла. Я подумал, что это замечательная идея, и попытался достать деньги для осуществления этого проекта. Однако в это время в правительственных кругах США всё ещё существовали негативные эмоции по отношению к Советскому Союзу в связи с ещё незаконченной холодной войной, и мне не удалось это сделать.
Совершенно неожиданно в 1975 году советское научно-исследовательское судно «Академик Курчатов» пришвартовалось в 20 милях от Океанографического Института Вудс-Холл, где я тогда работал. Наши сотрудники знали многих российских учёных, находящихся на борту этого судна, и в их честь мы устроили банкет и пригласили весь научный состав экспедиции. Во время обеда привлекательная молодая женщина подошла ко мне и, оказалось, что это была Катя Назарова, дочка Валерии Троицкой. В то время она была аспиранткой в Институте океанологии Академии Наук в Москве.
К концу семидесятых годов Проект глубоководного бурения в океане приобрёл международный статус, и в нём участвовали несколько стран и организаций. Каждая страна имела представителя в Планирующем комитете, который занимался тем, что выбирал места в океане для бурения скважин и разрабатывал программу глубоководного бурения. Россию представлял Никита Богданов, известный советский геолог, директор Института литосферы Академии Наук СССР. Когда в конце 70-х годов Планирующий комитет встречался в Москве, я был председателем, а Никита Богданов представлял принимающую сторону.
К моему удивлению оказалось, что учёным секретарём проекта глубоководного бурения с российской стороны и техническим помощником Никиты Богданова была Катя, дочка Валерии Троицкой.
В 1986 году, после 20 лет работы в Вудс-Холле, я переехал в Вашингтон и начал работать в Годдаровском космическом центре в Гринбелте, штат Мэриленд, где история моих отношений с Валерией и её семьёй продолжилась. Занимаясь изучением океанических магнитных аномалий, необходимо иметь информацию о главном магнитном поле Земли, наиболее достоверно получаемую по спутниковым данным. Таким образом, мой переход от морских исследований к исследованиям в космосе был естественным и лёгким. И снова оказалось, что я связан с Валерией. Но несколько в ином плане.
В 1990 году Киф Коул, австралийский учёный, приехал в Годдард для участия в программе постдоков, и оказалось, что он недавно женился на Валерии и они снимали квартиру недалеко от Годдарда. Я знал Кифа и Валерию в те времена, когда каждый из них последовательно был президентом IAGA, и был хорошо знаком с теми исследованиями, которыми они занимались. Хотя только Киф получил официальную позицию в Годдарде, Валерия практически каждый день приезжала на рейсовом автобусе в Годдард и на общественных началах продолжала заниматься изучением микропульсаций, теперь уже по спутниковым данным.
Валерия и Киф пригласили Катю навестить их в то время, когда Киф работал Космическом центре Годдард. Во время её визита они устроили небольшой приём для своих друзей и коллег. Я был, пожалуй, одним из немногих приглашённых, которые уже были знакомы с Катей и её научными интересами.
Катя, которую я встретил уже в третий раз, была привлекательна, очаровательна, интеллигентна, и я подумал, что мне не хотелось бы её потерять. Мы стали часто встречаться и совершили поездку в красивейший национальный парк западной Вирджинии. Оказалось, что Катя хотела бы получить позицию постдока в Ламонт Доэрти Геологической Обсерватории Колумбийского Университета. Поскольку раньше я работал в Ламонте, то подумал, что мог бы использовать своё влияние для того, чтобы помочь Кате. После довольно продолжительной бюрократической волокиты Катя начала работать в Ламонте, в палеомагнитной лаборатории Дениса Кента, продолжая изучать магнитные свойства океанических пород. Она жила недалеко от Колумбийского Университета, и каждый день коллеги привозили её в Ламонт, который находится на другом берегу реки Гудзон в нескольких милях от Нью-Йорка. Позже она поселилась в Ламонте, что было очень удобно для работы. Я сразу понял, что Катя для меня особенный друг, и каждый уикенд я ездил из Годдарда в Ламонт, покидая Гринбелт в пятницу вечером и возвращаясь в воскресенье вечером.
Спустя некоторое время мы поняли, что хотим быть вместе, и решили пожениться. Мы немного беспокоились, как Валерия и Киф воспримут эту новость, но они считали, что это замечательная идея. Также мы хотели, чтобы Катин сын (и внук Валерии) Илья приехал к нам из Москвы. Свадебная церемония в небольшом кругу русских друзей, нескольких коллег из Годдарда и пары друзей из моей предыдущей жизни состоялась в Колумбии (штат Мэриленд) 2 апреля 1991 года.
Вскоре после того, как мы поженились, мы решили принять участие в работе международной конференции IUGG, которая проходила в августе 1991 года в Вене. Киф и Валерия тоже были там. Приехал один из моих сыновей, который в то время был студентом в университете в северной Германии. В это время моя сестра и её муж находились в туристической поездке по Австрии, так что мы все встретились в Вене. В это время произошёл знаменитый «путч» в Москве. Мы очень опасались, что Илья, которому в это время было 18 лет, из-за общей неразберихи не сможет выехать из России. В Вене мы купили ему билет на самолёт Москва — Вашингтон в аэрокомпании «Пан Американ», и наш хороший друг Тамара Бреус доставила этот билет Илье в Москву. В конце концов, улыбающийся Илья после небольшой задержки во Франкфурте прилетел в Вашингтон.
Вскоре он стал студентом Университета Мэриленда и через несколько лет получил степень магистра по специальности «бизнес и администрация».
В начале 90-х годов Киф заболел болезнью Паркинсона, и Валерия с Кифом решили вернуться в Мельбурн. Перед этим они несколько раз совершали кругосветное путешествие по маршруту Вашингтон-Париж-Москва-Мельбурн. Наши пути пару раз пересекались в Париже, который Валерия очень любила и хорошо знала. Она бывала там много раз, прекрасно говорила по-французски и имела там много друзей. По мере того, как здоровье Кифа ухудшалось, они путешествовали всё меньше и меньше, и несколько раз мы с Катей посещали их в Мельбурне. После того как Киф по состоянию здоровья не смог жить дома и переехал в соответствующее учреждение, Валерия осталась одна в большом доме. Одной ей жить было трудно, и Катя нашла русскую женщину из Москвы, которая жила с Валерией и заботилась о ней на протяжении пяти последних лет её жизни. Катя приезжала в Мельбурн часто, каждый год на пару месяцев и помогала организовать жизнь в разных аспектах и так, чтобы Киф и Валерия могли проводить время вместе, для них обоих это было очень важно. Также Валерия и Катя каждый раз во время её визита путешествовали по большой океанской дороге вдоль океана, который Валерия так любила. Обычно они останавливались в прелестном местечке Лорн в комфортабельной гостинице и жили там несколько дней.
Валерия хотела приехать к нам в Америку и жить с нами, но с другой стороны, она не могла бросить Кифа, она была очень преданным человеком, и это чувство не позволило ей уехать из Австралии в её последние годы, она оставалась преданной своему мужу до конца.
Осенью 2009 года Катя провела два месяца с Валерией, отпраздновав с ней и Кифом её 92-ой день рождения, незадолго до того, как она умерла. Отпевание с участием русского священника Игоря Филяновского, настоятеля Свято-Троицкого прихода, проходило в Мельбурне. Киф, Катя, её брат Пётр, их сыновья Илья и Алексей, а также сын Кифа Дэвид и группа друзей и коллег присутствовали на службе. Катя и Илья привезли урну с прахом Валерии в Америку, и мы захоронили урну на кладбище в Вашингтоне, недалеко от того места, где мы живём.
20 апреля 2010 года близкий друг и коллега Валерии Маргарет Кивельсон из Калифорнийского Университета, Катя и я опубликовали в информационном бюллетене Американского Геофизического Союза некролог, отдав дань этой необыкновенной женщине, которую я знал и любил.
Ганс Майерс Hans MayrМы знали Валерию Троицкую Knowing Valeria Troitskaya
Мы познакомились и подружились с Валерией Троицкой благодаря Кифу Коулу, который в 1990 году получил позицию в Годдаровском Космическом Центре, расположенном в штате Мэриленд недалеко от Вашингтона. Первый раз я услышал о Валерии, когда возбуждённый шеф моей лаборатории Марвин Геллер влетел в мой офис и спросил: «Вы знаете Кифа Коула?» Я, конечно же, знал Кифа, известного австралийского учёного, по его ранним научным статьям в области физики магнитосферы. Так вот, продолжал мой шеф: «Я только что узнал, что он женился на Валерии Троицкой, а она ещё более знаменита, чем Киф». Позже мои коллеги сообщили мне, что «Валерия читает магнитограммы, как Моцарт — ноты». Мне также рассказали, что в 1984 году Валерия приехала в Америку как глава советской научной делегации и выступала перед конгрессом США.
Однако для нас несомненная научная слава Валерии не была главным, нас притягивали к ней её мягкий юмор, доброта и другие человеческие качества её многогранной личности. Отец Марианны, известный голландский архитектор, считал, что она была настоящим Menschenfreund (филантропом). Она любила не только людей, но и собак, и ухитрилась испортить нашу собаку, добермана Флопси, украдкой давая ей кусочки вкусной еды под столом.
В 1997 году мы вместе принимали участие в работе Генеральной Ассамблеи Международной Ассоциации Геомагнетизма и Аэрономии в Уппсале (Швеция). Мы сидели в кафе недалеко от моря, когда внезапно на нашем столике появился роскошный букет цветов. За соседним столом сидели мужчины из России, которые узнали её акцент и сочли нужным приветствовать её таким образом.
Валерия никогда не вступала в Коммунистическую партию. Обладая критичным умом, она говорила нам с обезоруживающей улыбкой, что, хотя её много раз уговаривали это сделать, она по разным причинам никак не могла решиться на этот шаг.
В связи с тем, что болезнь Паркинсона её мужа Кифа Коула прогрессировала, она не смогла больше приезжать в Америку, и нам очень не хватало живого общения с Валерией. Марианна часто писала Валерии, однако в последние годы это была преимущественно односторонняя связь, и мы благодарны её дочери Кате за рассказы о жизни Валерии в её последние годы.
Михаил ЖдановВоспоминания о В. А. Троицкой
Валерия Алексеевна Троицкая является одной из наиболее ярких представительниц российской геофизики XX века. Она сочетала в себе уникальные качества научного лидера и талант ученого мирового класса. Я впервые познакомился с Валерией Алексеевной на заседаниях Ученого Совета Института физики земли (ИФЗ) Академии Наук СССР в середине 70-х годов. С тех пор наши пути неоднократно пересекались.
Валерия Алексеевна совмещала работу в ИФЗ с активной деятельностью в Междуведомственном Геофизическом Комитете (МГК), являясь заместителем председателя. Междуведомственный Комитет курировал международные геофизические проекты, выполнявшиеся институтами Академии Наук СССР, Министерства геологии и другими геофизическими организациями. Одним из ведущих международных проектов МГК был проект Глобальные Изменения (Global Change), одним из направлений которого также руководила В. А. Троицкая.
В начале 80-х годов моя жена, Ольга Николаевна Жданова, была приглашена на работу в Международный Геофизический Комитет (МГК), в лабораторию, которая непосредственно занималась проектом «Глобальные изменения» и оказалась участником этих работ под руководством Валерии Алексеевны. Я также был участником проекта «Глобальные Изменения» со стороны ИЗМИРАН, где я в то время работал. Таким образом, наша семья оказалась активно вовлечена в орбиту активной деятельности В. А. Троицкой.
Валерию Алексеевну отличало удивительное умение внимательно выслушивать окружающих её сотрудников и коллег и тонко и ненавязчиво направлять дискуссию в практическое русло. Она мгновенно схватывала самое существенное в выступлении любого участника дискуссии и умела кратко и четко подвести итоги обсуждения. Это умение делало её естественным лидером на заседаниях МГК независимо от должностей и званий присутствующих.
В. А. Троицкая придавала огромное значение вопросам международного сотрудничества российских ученых. Она была одной из немногих деятелей Академии Наук, которые понимали важность двусторонних и многосторонних контактов российских ученых с научной общественностью Запада. В 70-е и 80-е годы прошлого века поездки российских ученых за рубеж всё ещё были ограничены формальными барьерами советской и партийной бюрократии. Валерия Алексеевна старалась использовать весь её огромный авторитет в Академии Наук для того, чтобы облегчить этот процесс для российских геофизиков.
Имя Троицкой было хорошо известно и признано за рубежом. Она была первым и единственным российским ученым, избранным Президентом Международной Ассоциации Геомагнетизма и Аэрономии (МАГА). На посту президента МАГА Валерия Алексеевна всемерно способствовала расширению контактов между геофизиками СССР и ведущих стран Запада.
Мне хорошо запомнилась Международная Ассамблея МАГА, проходившая летом 1981 года в Эдинбурге, в Шотландии. Для меня это был первый опыт участия в международной конференции такого масштаба и первая поездка в Великобританию. Я был приглашен участвовать в этой конференции Королевским Научным Обществом Великобритании, что было весьма почетным приглашением для меня, тогда ещё молодого ученого. Эдинбург произвел на меня неизгладимое впечатление. Удивительно красивый шотландский город, расположенный на живописных холмах, поражал обилием исторических зданий и замков. Ассамблея МАГА проходила на территории кампуса Университета Эдинбурга, расположенного на окраине города. Однако, по вечерам, после научных сессий мы ходили пешком к историческому центру города, так называемой Королевской Миле, соединяющей зимний и летний замки шотландских королей. Валерия Алексеевна бывала в Эдинбурге прежде и хорошо знала город. Она много рассказывала об истории города и об интересных встречах, проходивших в нём.
Благодаря В. А. Троицкой значительно увеличилось представительство и роль российских ученых в деятельности МАГА. Всё это способствовало расширению сотрудничества в области геофизики между советскими и западными учеными, и, в конечном счете, стимулировало развитие российской науки.
Меня всегда поражала неиссякаемая энергия и жизненная сила Валерии Алексеевны. Она могла в течение одного дня прочитать блестящую лекцию, написать научную статью, провести утомительную дискуссию и до поздней ночи обсуждать острые научные проблемы с коллегами и друзьями. Я вспоминаю, что как-то мы вместе прилетели в Москву после международной геофизической конференции в Канаде. Перелёт из Северной Америки в Россию был долгим и утомительным, да и разница в часовых поясах составляет около полусуток, поэтому обычно требуется несколько дней, чтобы войти в обычный рабочий ритм после такого перелета. На следующее утро по какому-то рабочему вопросу мне необходимо было срочно связаться с Валерией Алексеевной, и я позвонил ей домой, предполагая, что она отдыхает дома после полёта. Каково же было моё изумление, когда мне сказали, что она уже ушла играть в теннис и будет на работе только через час! Для меня это казалось невозможным, хотя я был намного моложе Валерии Алексеевны.
Одна из наших последних встреч с Валерией Алексеевной состоялась в середине 90-х годов в Боулдере, Колорадо, во время очередной Ассамблеи Международного Геофизического Союза.
Мы с семьёй в это время уже жили и работали в США и приехали на Ассамблею из Солт-Лейк-Сити. Валерия Алексеевна, несмотря на её преклонный возраст, всё так же была увлечена наукой. Она проявила живой интерес к нашей жизни в Солт-Лейк-Сити и с интересом расспрашивала об особенностях преподавания в американских университетах. Вспоминали мы и многих наших общих коллег, которых жизнь разбросала по всему миру. Валерия Алексеевна поддерживала контакты со многими из них, несмотря на то, что сама уже много лет жила в Австралии. Она по-прежнему публиковала статьи, выступала на конференциях и вела активную научную жизнь.
Такой она и осталась в нашей памяти: всегда молодой, энергичной, умеющей увлекаться наукой и увлекать других.
Ольга ЖдановаВалерия Троицкая в моей жизни
Мне посчастливилось работать под руководством Валерии Алексеевны Троицкой недолгое, но продуктивное и запоминающееся время в МГК (Международном Геофизическом Комитете) после моего перехода на работу в Комитет из МГУ. В МГУ я проработала около пятнадцати лет на кафедре геофизики Геологического факультета. Я очень любила Университет, мою работу на кафедре и была всегда вовлечена в кипучую тогда университетскую жизнь. Но оказалось, что и работа в Комитете стала интересным и увлекательным периодом в моей жизни. Организация научных проектов, поездки на международные конференции, общение с интересными людьми и талантливыми учеными. Валерия Алексеевна, тем не менее, выделялась даже на таком высоком фоне. Она была известным ученым, прекрасным организатором, но плюс к тому обладала удивительной широтой взглядов, какой-то оптимистической мудростью и конечно же совершенно неотразимым обаянием.
Последний раз мы встречались с Валерией Алексеевной в 1997 году Вашингтоне, в доме её дочери Кати Назаровой, с которой мы дружили много лет. Валерия Алексеевна была с мужем Кифом Коулом, также мы встретились с приехавшим из Петербурга её школьным другом, известным российским архитектором Александром Жуком.
И хотя наши встречи с Катей всегда были тёплыми и интересными, присутствие Валерии Алексеевны в этот раз освещало нашу встречу особой радостью и обаянием её личности.
Валерия Алексеевна прошла через всю свою жизнь, которая была порой очень нелёгкой, оставаясь всегда молодой и красивой. Чем дольше, тем больше понимаешь, как редко появляются такие большие, удивительные люди — Личности с большой буквы, — какой была и остаётся с нами Валерия Алексеевна Троицкая.
Жанин Жандрен Janine GendrinПамяти Валери Valeriʼs Memories
Валери (так её имя звучит на французском языке)… Роже (Roger Gendrin) — мой муж — и я познакомились с ней много лет назад в начале 60-х годов, и с тех пор испытывали к ней нежные чувства, и не уставали ею восхищаться.
Конечно, Роже, который умер четыре года назад, наверняка написал бы, как он восхищался её умом, глубокими научными знаниями, как ценил плодотворное научное сотрудничество, которое они установили между его группой и группой Валери.
Тем не менее, я тоже могу вспомнить о нескольких приятных эпизодах наших встреч с Валери. Она была блестящей, яркой и жизнерадостной личностью и также очень интересовалась разного рода культурными событиями и особенно она была влюблена во французскую культуру. Очень часто с глубокой горечью она сетовала на то, что не было возможности разделить с её мужем, Александром Вайсенбергом, удовольствие путешествий по Франции, посещение выставок в Париже и т. д. Её мужу, талантливому физику-ядерщику, власти не разрешали покидать пределы СССР по двум причинам: во-первых, он имел отношение к ядерным исследованиям, и во-вторых, по национальности он был евреем. Этих двух причин для советских властей было достаточно, чтобы запретить посещение западной страны.
Каждый раз, когда мы узнавали о её предстоящем визите в Париж, то устраивали обед, на который приглашали нескольких коллег, которые впоследствии стали её друзьями.
С присущей ей доброжелательностью, любовью к хорошей французской кухне и вину, она умела обсуждать самые серьёзные вопросы с юмором и мудростью. Даже сейчас я помню её весёлый смех и приятный, мелодичный акцент, она прекрасно говорила по-французски, которому её научила в детстве французская гувернантка мадам Филибер.
Намного позже, в середине девяностых годов, я имела возможность видеть Валери несколько раз в Париже. Обычно мы встречались в отеле на улице Кюжас в Латинском квартале, где они останавливались с Кифом Коулом, её вторым мужем. Я помню наши прогулки по Люксембургскому саду, она рассказывала мне о своей юности, как она участвовала в экспедициях и проникала в труднодоступные районы верхом на лошади. В наших беседах она касалась очень трудного послереволюционного периода и рассказывала мне, как её отец без каких-либо причин был посажен в тюрьму и как она благодаря своей смелости и дерзости добилась его освобождения. Без всяких постыдных компромиссов она добивалась успеха в достижении своих целей.
Однажды она объяснила нам, что когда ей нужно решить какую-либо серьёзную проблему в высшей администрации, она обращает больше внимания на то, как одета, и тратит больше времени на то, чтобы привести себя в порядок и быть в хорошей физической и психологической форме и добиться своего. Например, получить разрешение для студента для поездки за границу с тем, чтобы иметь возможность участвовать в работе научной конференции.
Такой была Валери, прекрасная женщина, полная отваги и готовности совершать нестандартные поступки, а также чудесный, незабываемый друг…
Клод Понсо Claude PonsotФранцузско-советское сотрудничество. В память о Валерии ТроицкойLa coopération et lʼamitié franco-soviétiques. À la mémoire de Valérie Troitskaya
B 1964 году по инициативе Валерии Троицкой, работавшей в Институте физики земли в Москве, и под руководством Рожэ Жандрена (Национальный Центр Научных Исследований, Франция CNRS) началось французско-советское сотрудничество.
Мы договорились об установке идентичного оборудования в двух магнитно-сопряжённых точках, одна из которых была расположена на острове Кергелен в Индийском океане, а другая — в посёлке Согра в Архангельской области.
Первые измерения на острове Кергелен были проведены Рожэ Жандреном и двумя инженерами из CNRS. Валерия Троицкая взяла на себя организационные вопросы и проведение измерений в СССР.
В связи с возникшими административными проблемами первые измерения были проведены не в Согре, расположенной в районе, закрытом для иностранцев, а в геофизической обсерватории Борок (Ярославская область).
Три инженера, приехавшие в Борок из Франции, с помощью советских инженеров и техников установили оборудование и участвовали в обработке полученных данных. Расчёты были проведены группой Валерии Троицкой.
Наша фотография была сделана в геофизической обсерватории Борок и опубликована в журнале «Советский Союз» № 5, 1964, что было удивительно в годы холодной войны.
Все были восхищены тем, как Валерия говорила на французском языке, её научной эрудицией и незаурядными организационными и коммуникационными способностями.
Измерения, проведенные в Борке, позволили нам испытать наше оборудование в трудных условиях, потому что зима была действительно очень суровой, и, наконец, начать французско-советское сотрудничество.
Помимо научных аспектов жизнь в Борке предоставила нам возможность получить представление о великолепной русской природе в зимнее время года. Валерия была очень гостеприимна и заботилась о том, чтобы сделать нашу жизнь в Борке приятной во всех отношениях и даже пыталась улучшить наше питание, которое обычно сводилось к каше, киселю, картошке и рыбе, пойманной в Рыбинском водохранилище.
Летом 1964 года Валерия, проявив незаурядные дипломатические способности, добилась того, что наше оборудование было перевезено в Сотру, где учёные смогли принять участие в обработке и интерпретации данных. Началось научное сотрудничество, которое продолжалось в течение многих лет.
Эта смелая инициатива позволила проводить совместные работы, которые поддерживались в научных кругах обеих стран, а впоследствии и мировым научным сообществом.
Ещё более важным явилось то, что это рискованное предприятие позволило учёным из разных стран, принадлежащим к разным культурам, узнать, оценить друг друга и создать дружеские отношения.
Мне бы хотелось перечислить некоторые встречи российской и французской групп. Конечно, невозможно перечислить все, но я вспоминаю, что зимой 1965 года два советских инженера провели два месяца на острове Кергелен. Это послужило предметом для статьи в газете «Монд», опубликованной 26 декабря 1965 года под названием «Два советских геофизика прибыли на остров Кергелен».
В марте 1968 года наше оборудование было установлено в Палово, маленькой деревушке, затерянной в лесу в 20 километрах от посёлка Согра, где магнитные помехи были минимальны. Эта работа объединила советских и французских инженеров, и Валерия принимала в ней непосредственное участие. В группе царила праздничная атмосфера, чему немало способствовало позитивное настроение Валерии.
Геофизические данные, зарегистрированные одновременно на Кергелене и в Согре, анализировались преимущественно во Франции.
Для этого Валерия приезжала в Париж, сопровождаемая несколькими коллегами из Института физики земли. В то время это было большой редкостью, когда советским учёным разрешали выезжать за границу.
Во время своего первого визита Валерия останавливалась в гостинице «Бонапарт» в центре Латинского квартала. Во время этого «глотка свободы» она наслаждалась «атмосферой Парижа» и особенно библиотеками и разными магазинчиками, расположенными в Латинском квартале. Она покупала вещи для себя, но также делала многочисленные покупки для своих друзей и сотрудников. В первую очередь она старалась купить лекарства, недоступные в Советском Союзе.
В феврале 1966 года Валерия приобрела уникальный опыт. Ей разрешили принять участие в погружении французского батискафа «Архимед» на глубину 2500 м для того, чтобы провести измерения электромагнитного поля на дне Средиземного моря. Погружение происходило недалеко от Тулона, и после этого её пригласили на обед в одну французскую семью. Она прекрасно играла на пианино и порадовала собравшихся. Семья, пригласившая её в гости, была крайне удивлена, когда позже их посетили сотрудники спецслужб и проявили интерес к их очаровательной гостье. Теперь мы знали наверняка, что она была под пристальным наблюдением французских спецслужб. По-видимому, то же самое ожидало французских учёных в случае их передвижения по советской территории.
Валерия мужественно преодолевала все трудности для того, чтобы поддерживать это сотрудничество не только в научном, но и в человеческом плане. Она хотела держать «окно в Европу» открытым с тем, чтобы её многочисленные коллеги при случае могли этим воспользоваться.
Посещения Франции позволили ей оценить разные аспекты французской культуры, а также образ жизни французов, разнообразие кухни и французских сыров. Она смотрела много фильмов новой французской волны и посещала музеи и выставки.
Я вспоминаю, что во время нашей последней встречи в Париже мы посетили выставку «Роден 1900» в музее Люксембург. После этого в кафе на бульваре Saint Michel состоялась наша долгая дружеская беседа. Мы не знали, что она была последней.
Позже мы несколько раз писали друг другу. Теперь невозможно смириться с очевидным.
Так закончилась неповторимая эпоха Валерии…
Сильвен Перро Sylvaine PerrotПисьмо Валерии Letter to Valeria
Дорогая Валерия,
с глубоким волнением я хочу отдать должное Вам — «необыкновенной во всех отношениях женщине». Мне и моим коллегам посчастливилось встретиться и подружиться с Вами. Обладая незаурядной энергией, Вы внесли значительный вклад в несколько научных направлений и, особенно, в Вашу любимую тематику «изучение микропульсаций магнитного поля Земли». Также Вы чрезвычайно успешно руководили научными организациями, особенно будучи президентом Международной Ассоциации по Геомагнетизму и Аэрономии (МАГА). Я уверена, что Ваша организационная деятельность будет отражена в воспоминаниях других Ваших коллег (Маргарет Кивельсон, Хуана Рёдерера и т. д.), а мне бы хотелось остановиться на том, каким образом Ваша научная деятельность повлияла на меня.
Вы были признанным во всём мире специалистом в области изучения естественных волн, генерированных в земной магнитосфере — геомагнитных пульсаций. В 1963 году совместно с Роже Жендреном Вы провели уникальный эксперимент по одновременной непрерывной регистрации геомагнитных пульсаций в магнитно-сопряжённых точках (Согра-Кергелен). Первой задачей этого эксперимента было понять условия формирования и распространения волн вдоль магнитной силовой линии в низкочастотном и ультранизкочастотном диапазонах. Вы любезно предоставили нам возможность установить очень чувствительные магнитометры (флюксметры), сконструированные во Франции в Советском Союзе (Согра, Архангельская область), тогда как французские инженеры установила похожее оборудование в магнитно-сопряжённой точке на острове Кергелен (Индийский океан). Первые измерения были сделаны в начале 1964 года. Я начала работать в группе Жендрена в 1965 году. Эксперимент уже начался, и поэтому я смогла принять участие в обработке и анализе полного комплекта оригинальных данных. Во время обработки этих данных у меня была возможность несколько раз встретить Вас. Мне доставляло большое удовольствие обсуждать с Вами полученные результаты, и я очень многому у Вас научилась. Вы были так спокойны, скромны и всегда с очаровательной улыбкой прямо говорили то, что думали. С научной точки зрения я научилась у Вас анализу и интерпретации данных. Вы также обладали незаурядным умением оказывать помощь людям, особенно тем российским коллегам, которые попадали в трудные ситуации по политическим причинам.
В 1969 году Вы организовали конференцию по результатам, полученным во время французско-советского эксперимента, проведённого на двух станциях в магнитно-сопряжённых точках.
Приняв участие в работе конференции, я открыла для себя одно из Ваших любимых мест, Борок, расположенный в Ярославской области к северу от Москвы, где находилась магнитная обсерватория. Это было приятное тихое место, где Вы с коллегами могли спокойно работать. Я очень хорошо помню моё пребывание в Борке. После конференции Вы предоставили мне возможность совершить поездку по Советскому Союзу, что было совсем нелегко в то время. Я хочу поблагодарить Вас за это интересное и познавательное путешествие.
После завершения эксперимента мы по-прежнему поддерживали наши отношения, конечно, мы работали в одной области, тем не менее, я была рада, что каждый раз, когда Вы бывали в Париже, Вы находили время посетить мою семью. Это было очень важно для меня, и я должна признаться, что Вы были для меня второй мамой, будучи примерно того же возраста, что и моя мама, которая умерла много лет назад. Когда Вы переехали в Австралию, я часто разговаривала с Вами по телефону. Было так приятно слышать Ваш молодой и жизнерадостный голос.
Помимо неутомимой энергии и достижений в науке меня всегда очень привлекала та щедрость ума и души, которой Вы с лёгкостью делились со своими друзьями и коллегами. Для всех нас Вы являетесь примером современной женщины, успешно решающей многие важные научные проблемы совместно с учёными мирового уровня, но это никогда не мешало Вам поддерживать дружеские отношения и научные контакты с другими коллегами. Спасибо, Валерия, за этот великолепный жизненный урок, который Вы преподнесли всем нам.
Остаюсь навсегда восхищённой Вами.
Сильвен
Тина АсатианиЛера в «Капичнике»
Институт физических проблем (ИФП) — «Капичник», которым руководил Пётр Леонидович Капица, был широко известен своими научными семинарами, которые проходили по средам в полном зале.
На этих семинарах обсуждались новейшие идеи и разные эксперименты. Этот Институт был расположен в живописном месте на берегу Москва-реки, рядом с Институтом химической физики. Вокруг института были коттеджи, где проживали сотрудники.
Надо заметить, что институт привлекал много молодых ученых, однако поступить в аспирантуру было очень трудно. Отбирались лучшие из лучших физиков.
Именно Капица предоставил нам место для работы в Москве во время блокады Ленинграда, поскольку там уже было невозможно работать, в небе летали вражеские самолеты и бомбили город. А Ленинград был очень красивым городом, его можно было сравнивать только с Парижем.
Рядом с институтом, на берегу реки, были теннисные корты. А чуть выше, в лесном массиве, нам были предоставлены два маленьких деревянных домика для работы. После трудового дня все дружно направлялись на теннисные корты, многие играли с азартом, особенно азартно, с кавказским темпераментом, играли братья Абрам и Артем Алиханян. Иногда ракетки летели на корт, так шумно проходили эти теннисные баталии.
Честно говоря, я не очень радовалась, когда Артем Алиханян проигрывал. Так как часто мы играли с ним в паре, то всегда я была виновата, когда мяч был не правильно послан.
Я очень любила играть в паре с Шальниковым. Он хорошо играл, и часто мы обыгрывали противников. Однако он меня каждый раз пугал, говорил, шутя, что если я не возьму летящий мяч, то он меня поцелует.
С удовольствием вспоминаю, как в одиночной партии я обыграла Ландау. Он очень аккуратно играл, всегда следил за мячом, но у него были слабые удары. Часто приходил академик Зельдович, который хорошо играл.
А по воскресеньям я играла с женой талантливого физика Саши Вайсенберга — Лерой Троицкой, близким другом семьи Капицы. Она была высокообразованной женщиной, знала несколько языков, читала лекции в Сорбонне, была принята королевой Великобритании Елизаветой. По специальности она была геофизиком, и помню, что она была учёным секретарём Международного Геофизического Комитета.
После смерти её мужа Саши Вайсенберга, в 1989 году, Лера вышла замуж за австралийского учёного-физика Кифа Коула и переехала в Австралию. У нее от первого брака двойняшки: Петя и Катя, они успешно работают. Петя — в Москве, а Катя в Америке. Каждый год Лера присылала мне письма.
Долгое время у нас не было связи. Но один раз, когда она поехала в Швецию, в Стокгольм, и зашла в клуб университетского дома, где обычно играли дети работающих и живущих в университетском доме сотрудников, а также проводились разные концерты, она вдруг услышала, что один мальчик говорит по-русски. Она спросила: «Откуда ты, мальчик?» А он ответил: «Я приехал из Еревана». Лера сказала: «А я была в Ереване и даже на Арагаце». Он ответил: «А моя бабушка работает на Арагаце».
— А как зовут твою бабушку? Тина?
— Да. Это моя бабушка.
Лера так обрадовалась, что в тот же вечер она навестила семью моей дочери Марины. Марина с супругом были приглашены на работу в известный всем биофизикам и биохимикам Каролинский институт в Стокгольме. Они успешно работают там и по сей день. Марина занимается биофизикой, а зять Сурен Мкртчян — химией. Оба они доктора наук. Как тесен Мир!
И с этого дня наши контакты возобновились. Мы часто переписывались по почте. Вот такой неожиданный сюрприз преподнесла нам жизнь. Я с глубокой горечью узнала о неожиданной кончине Леры и всегда буду помнить её улыбающейся, с теннисной ракеткой в руке.
Татьяна МуштаковаБожий дар
…Помню детство, вероятно, зима 1951 года, вечер. Я лечу с горки на подмосковной станции Перловка. Рядом со мной, на санках, мальчик и девочка, Петя и Катя. Они — дети фронтового друга моего отца, Александра Овсеевича Вайсенберга. Мы все вместе идем потом к дому. Рядом с нами — Валерия Алексеевна, мама этих детишек. Она что-то рассказывает с невероятной улыбкой, которая потом всегда так восхищала меня. Тогда мы познакомились. С Катей мы дружим уже в четырех поколениях, а это большая редкость в наше время. Родственная дружба как наследство от наших стариков действительно помогала нам жить и учиться мужеству от таких родителей. Наше послевоенное поколение тоже ведь «хлебнуло» непростых обстоятельств.
Валерия Алексеевна Троицкая, столько пережившая, невысокая, хрупкая женщина, достигшая в своей профессии мировой известности, поражает своей судьбой и биографией, которые достойны документального романа. Чего стоит ее повесть «Телеграмма Берия», опубликованная по настоянию дочери Кати в петербургском журнале «Нева»! Ее недюжинный человеческий талант — удивительный Божий дар — открылся мне при чтении воспоминаний Валерии Алексеевны. А как о ней пишут коллеги по международным научным проектам!
Конечно, я многое знала из ее рассказов. И вот, прочитав страницы дневника, историю поступления в политехнический институт, кронштадтские события в годы войны, — словно встретилась с Лерой Троицкой, мне неведомой. Кстати, я никогда не могла назвать ее, например, «тетей» и далее — по имени. Всегда по отчеству — как любимого учителя, подчеркивая высокое уважение. Ее мужа — да, звала дядей Сашей, может, и потому, что чаще с ним встречалась, а Валерия Алексеевна много времени проводила в научных командировках по всему миру.
Обаяние, теплота, истинное расположение к событиям моей жизни — еще более утверждали во мне ее авторитет. Когда я переехала из Петербурга в Москву, мы виделись регулярно, подолгу общаясь. В замечательной атмосфере этих семейных встреч в квартире Вайсенбергов-Троицких в Прямом переулке и у нас дома, на Садовой-Кудринской, — всякий раз открывались искренность, простота, чувство юмора, любовь к близким. И непременно мы встречались и позже, тогда Валерия Алексеевна уже навещала родных и коллег, прилетая из Австралии.
Думаю, что воспитание, полученное Лерой в детстве и отрочестве, отражало определенный дух ушедшей эпохи и в понимании интеллигенции, и в отчетливом облике этой сильной женщины, Валерии Троицкой. Я бы даже подчеркнула — редкую твердость характера при поразительной женственности. Таких людей мало. И они очень влияют на представление о том, как достойно провести время, отпущенное вам на Земле. Можно только благодарить Валерию Алексеевну за то, что она прожила долгую жизнь и подарила нам себя. Ее Божий дар остался с нами…
Скромный памятник Валерии Алексеевны на одном из самых старых кладбищ Вашингтона отличается от других. Цветы, посаженные семьей дочери, внуком, друзьями, цветут круглый год плотным кольцом.
Помогает не только американский климат — кольцо памяти об этой редкой, легендарной женщине всегда будет передаваться по наследству со всех сторон ее профессиональной и семейной орбиты.
Михаил ГохбергПо научной жизни с Валерией Троицкой
Мне и в голову прийти не могло, встречая молодую красивую женщину с колясочкой с двумя детьми по улице Житной дом 10 города Москвы в конце 40-х — начале 50-х, что вся моя научная карьера будет с ней связана.
Мы были тогда соседями — жили в одном подъезде вместе с еще несколькими семьями физиков. Её муж Александр Вайсенберг часто приходил к нам звонить по телефону, а Валерия возила колясочку с двойняшками Катей и Петей.
И только в 1961 году, приехав из Сибири после распределения и поступив на работу в Институт физики земли в группу электромагнитных исследований В. М. Шахсуварова и Н. В. Липской, я снова увидел Валерию Алексеевну, а затем вместе со всей группой оказался в её отделе.
Отдел был достаточно большой, жизнь кипела, регулярно проводились семинары, каждое лето были экспедиции. Отдел Троицкой был на очень хорошем счету в Институте, а Валерия была душой отдела и обладала огромным авторитетом. Всем нам она очень помогла в жизни, создав замечательную научную атмосферу.
Благодаря её колоссальному международному авторитету для нас были открыты двери университетов и институтов практически во всех странах. Она организовала такие крупные международные эксперименты, как «Сопряжённые точки» с французами, «Широтный профиль от Новосибирска до Геттингена» с немцами, «Исследование электромагнитных пульсаций вдоль геомагнитного меридиана» с финнами и шведами.
В каких только странах мы вместе с ней не побывали, в каких конференциях и симпозиумах мы не участвовали — она всегда нам помогала и была нашей Мамой.
И я очень рад, что, став заместителем директора Института, я в свою очередь всегда помогал Валерии. Мы стали не только коллегами, а и друзьями.
Когда она уже не работала в Институте, а жила с Кифом Коулом в Вашингтоне и встречала меня в Годдаровском космическом центре, то всегда говорила: «Мишечка, я вам могу чем-то помочь?»
В своей шуточной книге «Отчёт по теме под кодовым названием „Краб“», я часто обращался к эпизодам жизни с Валерией Троицкой. Вот они:
Так уж получилось, что в середине шестидесятых годов прошлого века мой руководитель Валерия Троицкая, подозвав, тихо сказала:
— Не относитесь к этому серьезно — вам, может быть, придется поехать со мной в Париж.
Перед Валерией можно было преклоняться уже тогда. Это как же женщина может облагородить и науку, назвав пульсации магнитного поля «жемчужинами». Весь мир повторял за ней: «Perles, perles, perles» («жемчужины, жемчужины, жемчужины»), потому что ниткой жемчуга свисали эти пульсации прямо из осциллографа и рассказывали о жизни радиационных поясов нашей планеты.
А как вырвались мы на просторы Франции, стала Валерия самой глубоководной женщиной — опустилась в батискафе Кусто на два километра в Средиземном море, изучила, как туда ее жемчужины проскальзывают. Сам де Голль одобрил то погружение, потому как с военной базы в Тулоне отправлялся корабль.
Нам с еще одной нашей сотрудницей Наташей Клейменовой места в батискафе не было — в компенсацию отправили в альпийскую астрономическую обсерваторию.
Вот такая была Валерия, а тогда только тихо и сказала, чтобы серьезно на Париж я не настраивался — вдруг бы не получилось.
Все общество делилось на «выездных» и «невыездных», причем последних было гораздо больше, а в первые старался попасть каждый.
Мы тоже старались не отстать. Наша Валерия Троицкая, будучи руководителем отдела, творила чудеса, превращая нас в «выездных». Творения ее для некоторых в институте и красной тряпкой не назвал бы, столь велик был соблазн ограничить Валерию. Чего стоило институтское собрание, когда начали обсуждать количество ее вояжей. Собрания такого сорта проходили с повышенным публичным интересом, а в заключение, как полагалось, выступил и представитель извне:
— Надо, — говорит, — всем давать возможность выезжать за границу. Мы смотрим на поездки как на премию.
Долго что-то выговаривал в подобном роде, только точку в «обсуждении» поставил сотрудник Президиума Академии. На него и взоры обратились — все ждали реакции руководства на заключительное выступление. Не стал он останавливаться на «премиальной» позиции, — имел, на наше счастье, свое независимое суждение.
— Сколько, — сказал он, — надо нашей науке, столько и будет ездить профессор Троицкая в служебные научные командировки.
Сказал и сел.
Тут, как говорится, и румянец спал, представителя извне как смыло, — ушел с собрания, не попрощавшись.
Мы же в отделе, чтобы такого не повторялось, придумали без малого проложить целый профиль. Начинаясь в Новосибирске, проходя через Свердловск и Ярославскую область, у Калининграда он прямиком выходил в зону тени. Поселок Линдау, недалеко от Геттингена, оказался прицельным пунктом. Профиль был заложен в полном соответствии с двусторонним соглашением АН СССР и Немецким Исследовательским Обществом (Deutsche Forschungsgemeinschaft) для изучения дрейфовых эффектов поперек магнитного поля Земли.
Что же это я все об утраченном кавказском столе? — судьбы-то людей важнее. Стыдно ведь признаться, что, в конце концов, мы не удержали Валерию в институте. Сколько помню, у нас всегда велось — чем старше, тем почетнее, а тут вдруг засмотрелись на «теневой» Запад — вздумали брать с него пример по омоложению кадров. Вот ей и было запрещено по регламенту руководить отделом. С этого как бы перестройка вступила в наш Институт первым шагом. Начались на Валерию незаслуженные наскоки, обиделась она, подходит ко мне и говорит:
— Вы же знаете, что мне нужно съездить в Австралию.
— Знаю, — отвечаю, — pas de problèmes, Madame.
В то время наш друг австралийский профессор Киф Коул с большим энтузиазмом работал в отделе, каждый год заглядывал в Москву при случае. Как-то раз после работы пригласил его на виндсерфинг. У него были нелады с позвоночником — никаким спортом не мог заниматься, а тут взял и встал.
— Ты, — кричит, — открыл мне новое увлечение.
— Ну, уж нет, Киф, — это вы, австралийцы, подкинули нам серф. Рад, что возвратился к тебе через Москву бумерангом.
Тут же и рассказал ему, что всю жизнь мечтал о настоящем серфе. Не было в Советском Союзе океанского прибоя с нужными волнами. А нам, ученым, — что! Взяли и сделали искусственную волну на Московском водохранилище. До того просто все оказалось. Самое тихоходное суденышко шло в ход — этого добра у нас всегда хватало.
Замечательная картина получалась: на корме компания друзей, волна огромная, на ней на доске скатываешься и, как приклеенный, за катером мчишься. У меня сразу и статья появилась в «Технике молодежи», когда кричащий от удовольствия редактор скатился с «всамделишной» волны.
Короче, тогда я так и остался со своей волной, а Валерия укатила в Австралию.
Уже срок командировки закончился, а ее все нет и нет. Никак, что случилось с Валерией. Встречаю в Институте ее сына Петра.
— Петька, — спрашиваю, — где мама?
— В порядке мама, — отвечает и улыбается.
Раз улыбается, значит в порядке. Успокоился я. Проходит неделя-другая, нет известий. Начали меня дергать соответствующие службы.
— Куда подевал свою Валерию? — надавливают.
За все секреты и режимы в Институте отвечал генерал соответствующий. Скинули его к нам тогда из известного комитета с выговором по партийной линии. Не часто такое случается, чтобы генерала отправляли к ученым на исправление. Мы ему, помню, сразу сняли тот выговор: за неплохое дело пострадал — дорогу проложил на дачные участки. Использовал, как это называлось, служебное положение. А когда исчезла Валерия, пропал у него весь юмор.
Все мы имели тогда отношение к работам с «секретами». Вот как сбежит с ними Валерия, а то еще хуже — попросит политического убежища, как это было модно в то время. Тут и за примером далеко ходить не надо: Борис-то мой с «необитаемого острова» так и сделал после своего пребывания с нами на полигоне в Неваде — пододвинул к пенсии «опального» генерала. Неделю все техасские газеты писали о советском ученом-отказнике. Американцы долго не брали Бориса на работу, не хотели из-за него с нами портить отношения. Только не так была воспитана Валерия.
Уже когда я был обложен со всех сторон, получает Институт от Кифа официальное уведомление, что они решили пожениться!
Бомбой разорвалась эта телеграмма, а потом — тишина, никто не знает, что делать. Только что пытались проводить на пенсию, а она вышла замуж за австралийца. Я им с Кифом тут же отстукал телеграмму:
— Горячо поздравляю, очень беспокоился, что с Валерией что-нибудь произошло. Это лучшее, что я мог предположить.
Я был рад за Валерию безмерно.
Мы так до сих пор с помощью миллионера Сороса решаем проблемы заслуженных ученых в России.
Валерия же по-своему разрешила этот вопрос — С ЛЮБОВЬЮ.
Екатерина НазароваБилет в Австралию
Весной 1989 года моя мама, Валерия Троицкая, собралась ехать в командировку в Австралию. Это была далеко не первая её поездка на этот континент. Начиная с 1979 года, когда началось сотрудничество Института физики земли (ИФЗ) с Университетом Ла Троб (La Trobe) в Мельбурне, она ездила туда несколько раз. Я знала, что в далёкой Австралии живёт замечательный человек и всемирно известный учёный, Киф Коул, с которым маму связывали не только профессиональные интересы, но и тёплые дружеские отношения. Киф приезжал в Москву довольно часто, и в начале восьмидесятых годов мы с ним поехали в валютный книжный магазин, который находился на Кропоткинской улице в центре Москвы. В то время купить хорошие книги в обычном книжном магазине за рубли было практически невозможно, но в валютном магазине можно было приобрести всё что угодно. До сих пор у меня на книжной полке в предместье Вашингтона, где я сейчас живу, стоит уже сильно потрёпанный временем томик Михаила Булгакова, в который вошли его лучшие романы «Мастер и Маргарита», «Театральный роман» и «Белая гвардия», — мечта многих советских людей в начале восьмидесятых годов прошлого века, Эту книгу мне купил в валютном магазине Киф Коул.
Обычно все мамины поездки, даже в застойные брежневские времена, проходили без сучка и задоринки, я не помню случая, чтобы ей не давали визу или в последний момент «высшие инстанции» отменяли выезд, что, вообще говоря, происходило довольно часто с её коллегами.
Но с этой поездкой всё не заладилось с самого начала. Трудности начались сразу после того, как мама получила приглашение из Австралии. Дело в том, что в стране уже четвёртый год полным ходом шла перестройка. Но уже было ясно, что горбачёвский тезис о том, «что надо начать и углубить, и всё само собой сформируется» потерпел полное фиаско. Тем не менее, в Управлении Внешних Связей Академии Наук СССР (УВС), специального отделения КГБ, ведавшего поездками советских учёных за рубеж, перестройка продолжалась, один отдел воевал с другим, начальники менялись с головокружительной быстротой, и в этой суматохе мамину поездку то выкидывали, то вставляли в план.
Маме пришлось нанести визит начальнику УВС, которого она давно и хорошо знала, для того, чтобы её выездные документы всё же оказались в руках у чиновника, занимавшегося поездками в Австралию. Но праздновать победу было рано. По тем или иным причинам чиновник забыл вовремя послать визовые анкеты в австралийское посольство …
Дальше — больше, в транспортном отделе Академии Наук заявка на билет Москва-Сингапур-Мельбурн была потеряна, все сотрудники транспортного отдела только бессильно разводили руками…
В конце восьмидесятых годов душевное состояние у мамы было тяжёлым, подступал возраст, ей недавно исполнилось 70 лет, и жизнь наносила ей удары, один за другим, как в личном, так и в профессиональном плане.
В 1985 году от тяжёлой сердечной болезни умер мамин муж и мой отец Александр Овсеевич Вайсенберг, талантливый физик-экспериментатор и многогранно одарённый человек.
Мои родители прожили вместе более сорока лет, и для мамы это была огромная потеря. Она тяжело переживала смерть мужа, перестала ходить в Институт, сидела на кухне, пила чёрный кофе и курила сигареты, одну за другой…
Спасла работа, в 1987 году мама получила приглашение в Палату Представителей Комитета по Науке и Технике Американского Конгресса для того, чтобы сделать сообщение о научном сотрудничестве между США и СССР в рамках Международной Программы Геосфера-Биосфера. Приглашение было беспрецедентным, советские учёные никогда не выступали перед американским Конгрессом. Её выступление в Вашингтоне на Капитолийском холме прошло блестяще, и 31 июля 1987 года в газете «Washington Post» появилась статья под названием «Тёплая встреча с советскими учёными. Свидетельство экспертов по окружающей среде».
Это был грандиозный успех, но по возвращении из Вашингтона выяснилось, что за время её отсутствия дирекцией Института физики земли был издан приказ об освобождении её от должности начальника отдела электромагнитного поля Земли. Более того, рабочий кабинет, где она проработала без малого 20 лет, был уже занят её учеником. А личные вещи и научные материалы, аккуратно упакованные, переехали из её уютного кабинета, где часто происходили научные заседания, семинары и просто дружеские встречи, — в комнату на первом этаже Института, где кроме неё за перегородками из книжных шкафов должны были работать ещё трое сотрудников.
Незадолго до этого события она писала своему коллеге и другу Кифу Коулу в Австралию:
…Я практически уверена, что благодаря изменениям, происходящим в стране, я лишусь всех своих позиций, и их займут другие люди. Я должна быть к этому готова, потому что это естественно связано с возрастом и принято во всех странах. По-видимому, я смогу продолжать работать, но уже в ином качестве, и ты, конечно, понимаешь, что эмоционально, психологически и практически это будет совсем нелегко…
И ещё в том же письме:
…Временами я чувствую себя так одиноко, что не могу найти слова, чтобы описать моё состояние, и тогда я готова на многое, чтобы решительным образом изменить свою жизнь. А иногда, несмотря на все мучения и страдания, я прихожу к выводу, что не имею права на то, что мне хочется сделать больше всего и что было бы так естественно и правильно…
В середине пятидесятых годов, во многом благодаря усилиям моей матери, на берегу Рыбинского водохранилища в посёлке Борок была основана «Геофизическая Обсерватория». В Борке ей была предоставлена квартира, где она подолгу жила, анализируя записи геомагнитных пульсаций и, обсуждая со своими учениками, научные результаты. Эта квартира тоже срочно понадобилась какому-то сотруднику обсерватории, недавно перебравшемуся в Борок из окрестной деревни. Обижали как сами факты, так и манера, в которой осуществлялись эти бестактные поступки.
Фактически дело шло к тому, что мама стремительно лишалась всех своих постов, и впереди маячило неясное, но, очевидно, в контексте того, что происходило в стране, во многих аспектах не очень комфортное будущее.
Конечно, благодаря этим обстоятельствам мама находилась в тяжёлом душевном состоянии, и на борьбу с чиновниками из УВС, решавшими судьбу её поездки в Австралию, у неё просто не было сил, и тогда она попросила меня помочь достать ей билет в Австралию.
Дело в том, что на протяжении нескольких лет я работала учёным секретарём Комиссии, координирующей участие советских учёных в «Международном Проекте по Глубоководному Бурению в Океане». Одним из важных аспектов моей работы был подбор учёных, которых посылали для работы на американском буровом судне «Гломар Челленджер». Эта работа требовала тесного контакта с УВС и другими службами Президиума Академии Наук, так что я лично была знакома с сотрудниками этих организаций, что было немаловажно для успеха предприятия.
Забрав заявку на мамин билет в Австралию у чиновника из УВС, я сама понесла её в транспортный отдел, прихватив с собой в качестве подарка большую красивую коробку шоколадных конфет. Я купила её на валюту в магазине «Берёзка». Спустя четыре года после начала перестройки купить коробку шоколадных конфет за рубли в Москве в обычном магазине было невозможно.
По моей прошлой работе я была хорошо знакома с начальником транспортного отдела, могущественным Ф.Б., и он ничуть не удивился, когда я появилась у него в кабинете с просьбой помочь достать билет в Австралию.
— Будут трудности, — сказал он и посмотрел на меня туманным взглядом, в котором можно было прочесть всё, кроме желания преодолеть эти трудности.
Я повернулась спиной к двери, и коробка с шоколадными конфетами заскользила по стеклу, покрывавшему стол, от меня к Ф.Б. и, повинуясь незаметным движениям его руки, исчезла в недрах письменного стола. После этих телодвижений туман в его взгляде немного рассеялся, глаза приняли более осмысленное выражение, но всё же он повторил:
— Будут трудности, особенно с валютным плечом, от Сингапура до Мельбурна.
В то время добраться из Москвы до Австралии можно было только через Сингапур. До Сингапура нужно было лететь советской аэрокомпанией «Аэрофлот» за рубли, а от Сингапура до Австралии — на австралийской аэрокомпании «Квантас», и этот перелёт назывался «валютным плечом».
Придвинувшись ближе ко мне и показав пальцем наверх, Ф.Б. доверительно шепнул:
— Понимаешь, дорогая, там готовится постановление об оплате «валютных плеч» только за валюту, — он тяжело вздохнул и добавил, — наши рубли уже никому не нужны. Так что нужно специальное распоряжение Президиума — или пусть австралийцы оплачивают.
Оба варианта меня не вдохновляли, и я пригорюнилась. Посмотрев на моё расстроенное лицо, Ф.Б. всё-таки счёл нужным меня обнадёжить:
— Не расстраивайся, билет забронируем, приходи в конце апреля, будем работать.
Когда в конце апреля я снова появилась в кабинете Ф.Б., его помощник после многократных попыток всё же сумел дозвониться в кассы Аэрофлота, и выяснилось, что мамин билет на листе ожидания, попросту говоря, это означало, что билета нет. Расстроенная, я выскочила на улицу и решила действовать самостоятельно. Каким-то внутренним чутьём я понимала, что для мамы эта поездка очень важна и что, кроме меня, ей никто помочь не может.
Кассы Аэрофлота, обслуживающие поездки советских учёных за границу, находились на третьем этаже гостиницы «Академическая» на Октябрьской площади. Стремительно пробираясь сквозь толпу страждущих получить билеты учёных и небрежно роняя на ходу: «Я из Президиума», — я в буквальном смысле ногой открыла дверь, за которой размещались сотрудники Аэрофлота.
С удивлением я заметила, что за одним из столов по-хозяйски расположился Ф.Б., он непрерывно накручивал телефонный диск, как выяснилось позже, пытаясь достать билет в Прагу Президенту Академии Наук.
Как только я произнесла слово Австралия, миловидная женщина, сидящая у экрана нового, подмигивающего ей зелёными огоньками японского компьютера, удивлённо посмотрела на меня и сказала:
— Вы же только что звонили из Президиума, я проверяла, билетов нет.
Не успела я открыть рот, как Ф.Б., оторвавшись от телефона, видимо, вспомнив про конфеты, сказал:
— Проверь ещё раз, ей очень нужно.
После этого в комнате воцарилась тишина, и только на экране японского компьютера замелькали загадочные зелёные строчки. Вдруг зелёные строчки замерли, выражение лица миловидной женщины изменилось, и она сказала:
— Вам везёт, появился билет на седьмое мая в бизнес-классе, будете брать?
Это было чудо, в руках моих была чековая книжка Института физики земли, переданная мне бывшим маминым секретарём, которой я смогла расплатиться за билет. Буквально через двадцать минут билет по маршруту Москва-Сингапур-Мельбурн с оплаченным рублями «валютным плечом» лежал в моей сумочке.
Ф.Б., оторвавшись от телефона, подмигнул мне и сказал:
— Ну вот я же говорил, что всё будет в порядке, а ты волновалась! — И добавил: — Обращайся.
Мама улетала в Австралию седьмого мая, и я поехала её провожать в аэропорт Шереметьево вместе с моим сыном и хорошим другом. На прощанье, обняв моего друга, она успела ему шепнуть: «Берегите Катю». Меня же она поцеловала и просто сказала: «До скорой встречи».
Спустя месяц у меня дома раздался телефонный звонок, и я услышала взволнованный голос Кифа:
— Катя, ты говоришь с самым счастливым мужчиной на свете, мы с твоей мамой поженились. — И он заплакал. Это произошло 8 июня 1989 года.
Несмотря на то, что, по выражению Анны Ахматовой, времена уже были «вполне вегетарианские», мама совершила очень смелый поступок, оставшись в Австралии, находясь в служебной командировке. Дело в том, что, согласно советскому закону, принятому в 1929 году, «лицо, находящееся в служебной командировке и отказавшееся вернуться на Родину, объявлялось вне закона». Признание лица вне закона производилось Верховным Судом СССР и влекло за собой конфискацию всего имущества осуждённого и расстрел через 24 часа после удостоверения его личности.
Закон этот никто не отменял, и генерал КГБ, начальник первого отдела Института физики земли, пославшего её в эту командировку, «за недогляд» был уволен с работы и сетовал:
— Эх, Валерия, Валерия, почему же она не посоветовалась со мной, я бы научил её, как это нужно было сделать.
Конечно, моей матери и в голову не приходило советоваться с генералом КГБ, она вообще ни с кем не советовалась и приняла это решение, уже находясь в Австралии совместно со своим будущим мужем Кифом Коулом, вполне отдавая себе отчёт в возможных последствиях. Всё ещё помня о людоедских сталинских временах, она очень опасалась за судьбу детей и внуков, оставшихся в Советском Союзе. Но страна стремительно менялась и, несмотря на все опасения и трудности, моя встреча с мамой состоялась спустя год в предместье Вашингтона в Америке, где я и живу по сей день.
Питер Дайсон Peter DysonВалерия Троицкая в Австралии Valery Troitskaya in Australia
Валерия была избрана почётным профессором Университета Ла Троба (LTP) в 1990 году, вскоре после того как она вышла замуж за Кифа Коула и приняла австралийское гражданство. Однако её сотрудничество с группой космической физики в LTP началось намного раньше. В ноябре 1979 года она приняла участие в международной конференции по исследованию магнитосферы SCOSTEP/IAGA, которая проходила в LTP и была организована группой космической физики. Как и ожидалось, Валерия, которая была экспертом в изучении геомагнитных пульсаций, внесла очень существенный вклад, особенно в дискуссии. Несколько молодых учёных, которые участвовали в работе этой конференции, впоследствии стали международными лидерами в этой области. Когда я попросил их поделиться своими воспоминаниями о Валерии, они были едины во мнении, что наиболее важным событием, повлиявшим на их карьеру, было то, что во время конференции в LTP Валерия сумела убедить их применить теоретические и экспериментальные знания для работы над всё ещё не решёнными, сформулированными ею проблемами.
Для Валерии участие в конференциях сводилось не только к научным дискуссиям и обмену идеями, но и к неформальному общению с коллегами. Особенно мне запомнилось, как Валерия веселилась глубокой ночью на вечеринке, устроенной организационным комитетом и представителями SCOSTEP and IAGA.
В середине семидесятых годов Валерия и Киф Коул разработали совместную программу исследований между её отделом в Институте физики земли (Москва) и группой космической физики в LTP. Программа включала в себя обмен учёными и оборудованием между двумя группами. ИФЗ обеспечивал LTP чувствительными индукционными катушками для регистрации вариаций в минутном диапазоне, и несколько студентов из LTP защитили диссертации, используя данные, полученные с помощью магнитометров, сконструированных с помощью этих катушек и установленных на полигоне LTP недалеко от Мельбурна, а также в Антарктике. LTP же поставлял ИФЗ ионозонд и другое электронное оборудование. В рамках этого сотрудничества Валерия несколько раз приезжала в LTP, и Киф тоже посещал ИФЗ. Поездки других сотрудников также планировались, так например, мой визит в ИФЗ был запланирован на 1980 год, но поездка была отложена из-за отсутствия мест в гостиницах, поскольку в это время в Москве проводились Олимпийские игры. Затем, когда СССР вторгся в Афганистан, ответом на это событие со стороны австралийского премьер-министра Малколля Фрейзера было сокращение научных контактов с Советским Союзом. В результате финансовая поддержка для совместной программы была приостановлена, обмен визитами прекратился, и моя поездка так никогда и не состоялась.
Несмотря на неожиданное прекращение, программа была очень успешной, и в результате было опубликовано несколько статей; в некоторых из них Валерия и Киф являлись соавторами.
В конце 1980-х годов сотрудничество возобновилось, состоялся визит Кифа в ИФЗ, и летом 1989 года с ответным визитом Валерия приехала в Австралию. В конце её пребывания у меня и у моих коллег не было сомнений в том, что Валерия вернётся в СССР. Но на самом деле она не вернулась. Она осталась в Австралии, «как бы скрываясь», и, не афишируя, вышла замуж за Кифа. Затем они тихо ждали реакции из Москвы. С некоторым запозданием Киф получил телеграмму с вопросом; «Где же мадам Троицкая?» Был послан ответ, что Валерия и Киф поженились и Валерия остаётся в Австралии. С небольшим запозданием в несколько дней была получена ответная телеграмма, в которой Валерию и Кифа поздравляли с уже состоявшимся бракосочетанием.
В 1989 году отношения между Западом и Советским Союзом потеплели, и холодная война подходила к концу. Несмотря на то, что при Горбачёве наступила «гласность», для Валерии официально эмигрировать в Австралию было трудно, об этом свидетельствует то, что она просто осталась в Австралии, не информируя об этом никого официально, и ждала, какова будет реакция Москвы. С австралийской стороны это дело было тоже непростым. Несмотря на то, что австралийские власти всячески поощряли граждан других стран эмигрировать, существовали правила и инструкции, которым нужно было соответствовать. Конечно, Валерии нужно было быть уверенной в том, что она получит разрешение на жительство в Австралии, особенно важным для неё было быстро получить документы, по которым она смогла бы выезжать и въезжать в Австралию, поскольку она и Киф активно участвовали в работе международных научных конференций. Потребовалась тщательная подготовка и конфиденциальные беседы и обсуждения в австралийском министерстве иностранных дел. Это было время большой неопределённости и стресса для Валерии и Кифа, и, разумеется, они были рады, что решение Валерии выйти замуж за Кифа и остаться в Австралии было благосклонно одобрено в СССР и Валерии удалось получить вид на жительство и австралийские документы, по которым она могла путешествовать в другие страны. Спустя несколько лет она смогла приехать в Россию.
Валерия и Киф сумели утаить факт своей женитьбы от всех на физическом факультете, кроме Лин Харт, личного референта Кифа, поскольку она помогала решать конфиденциальные вопросы, возникавшие при подготовке процедуры бракосочетания. Поэтому новость о том, что Валерия и Киф поженились, была полным сюрпризом для коллег Кифа в LTP. Чтобы отметить это событие, декан факультета организовал обед, на котором мы чествовали новобрачных.
После женитьбы Валерия и Киф продолжали много путешествовать. До ухода на пенсию, который состоялся в конце 1994 года, у Кифа было много различных обязанностей в Университете, таких, как чтение лекций, участие в научной работе и т. д. Руководство физического факультета, признав важность его международных обязательств, сумело составить его расписание в университете таким образом, что Киф мог выполнить свои университетские обязанности за один семестр или даже за часть семестра. Это дало ему возможность путешествовать и принимать участие в работе международных научных организаций. Валерия была избрана почётным профессором физики в LTP, но, конечно, интенсивный график путешествий с Кифом ограничивал её возможности по активному участию в работе группы космической физики в LTP. Тем не менее, находясь в Мельбурне, она посещала семинары, с большим энтузиазмом задавала вопросы студентам и предлагала пути дальнейших исследований. Позже, когда Киф и Валерия официально прекратили участвовать в работе группы космической физики, они оба, тем не менее, посещали университетские профессорские ланчи, на которых можно было встретить профессоров с других факультетов, а также встретиться с коллегами, ушедшими на пенсию.
Валерия получала удовольствие от общественных мероприятий и любила приглашать людей на обед. Она говорила на нескольких языках, и её знание английского языка было превосходным. Однако было неудивительно то, что она не всегда понимала скрытый смысл австралийских идиоматических выражений и некоторые местные культурные обычаи. Однажды она очень хотела пригласить на обед несколько коллег и их жён. Единственная проблема заключалась в том, что день, на который был запланирован обед, совпадал с очень важным национальным событием — австралийским футболом. Было невозможно отговорить Валерию перенести обед на другой день (дата обеда была согласована с планами путешествий Валерии и Кифа), также она не могла понять, почему здравомыслящие взрослые мужчины идут на футбольный матч или смотрят его по телевизору. Конечно, Валерия была очень убедительна, и — кто мог променять её обед на футбольный матч? Безусловно, обед состоялся, мои коллеги и я приняли приглашение в надежде, что наши команды не будут играть этим вечером. Но неизбежное случилось, и две наиболее популярные команды, за которые болело большинство гостей, играли этим вечером. Однако мы сумели вести себя хорошо, получали удовольствие от обеда и не слишком давили на Кифа (он не был фанатом футбола) с просьбой включить телевизор — он сделал это только в конце игры.
Празднование 90-летнего юбилея Валерии было специальным событием. Несмотря на то, что Валерия чувствовала себя хорошо, она не хотела официального празднования в Университете, и поэтому юбилей, организованный её дочерью Катей Назаровой-Хейртцлер, приехавшей из Америки, отмечался дома. Университетские коллеги и друзья собрались в доме Кифа и Валерии, чествуя Валерию как человека и как ученого. Важность этого события приобрела больший масштаб благодаря приветствиям, историям и фотографиям, присланным учёными, друзьями и членами семьи из разных стран. Ярким событием явилось известие о том, что за заслуги перед российской космонавтикой Валерия была награждена медалью имени А. Л. Чижевского. Валерия была очень растрогана, и все присутствующие испытывали особую радость, участвуя в этом событии.
Хотя с середины 70-х годов я время от времени встречался с Валерией, но главным образом на общественных мероприятиях, поскольку наши научные интересы были в разных областях. Поэтому я не знал её хорошо до того момента, как она переехала в Австралию и присоединилась к группе космической физики в LTP. К этому времени она уже завершала свою блистательную карьеру, тем не менее она сохранила энтузиазм и жизнерадостность и стремилась узнать новости о науке, людях и её новой стране. Мне действительно повезло, что я знал ее, что она была моим другом.