Первый вопрос нашим гостям: ваша первая встреча с Прекрасным. Как вы познакомились с классиком?
Девушка, звали ее Мила, объявила, надув губы, что в пятом классе она только с третьего раза выучила «У Лукоморья дуб зеленый…» и все оттого, что ей было жалко котика, который зачем-то сидел на цепи. А еще она никак не могла взять в толк, что такое Лукоморье. Ей отчего-то представлялся луковый суп размером с океан, а луковый суп она с детства не любит, потому что после него пахнет изо рта…
Политик пробубнил что-то о детских сказках, которые «все мы смотрели, которые всем нам дороги, потому что все мы родом из детства». Однако тогда мы жили в другой стране, в которой его не принимали в партию и не пускали за границу. Сейчас, говорил он, детства нет. Если его изберут президентом, то он всем детям даст детство, заодно с ними и всем их мамам даст по верному мужу, всем их папам – по красивой любовнице. И так далее…
«Князь» заговорщицки ухмыльнулся и сообщил о том, что с классиком всея литературы он познакомился, когда ему рассказали анекдот. Ведущий, естественно, потребовал рассказать его в студии, если, конечно, он приличный…
– Ну, вы понимаете, – стрельнул в него глазками певец и танцор, – каждый ведь приличный в меру своей распущенности… В общем, слушайте. Как-то раз, на уроке литературы, Вовочка, проникновенно читает наизусть «Евгения Онегина». Продекламировав:
– …Когда б надежду я имел хоть редко, хоть в неделю раз… – Он вдруг прерывается на полуслове и мечтательно смотрит в окно.
– Что, опять забыл? – хмурится Марья Ивановна.
– Да нет, – переводит на нее затуманенный взор Вовочка, – это другое! О таком не говорят! Но коль спросили, мне просто подумалось, какое все же замечательное имя – Надя!
Зал бухнул сдержанным смехом, хихикнула Мила, криво ухмыльнулся политик.
Она, если честно, и сама не выдержала, прыснула. Потом глянула в его сторону и, честно говоря, пожалела об этом. Но он, казалось, ничего не заметил… Ведущий кокетливо погрозил пальчиком рассказчику и, глядя с экрана, сказал:
– Все мы с детства знаем строки великого поэта, однако не все знают, что порою скрывается за ними… Наша встреча началась с прекрасных и возвышенных строк о чудном мгновении, посвященных одной из возлюбленных поэта, Анне Керн. Но мы ведь знаем, что о мгновениях нельзя думать свысока…
Вот другие строки, уже в прозе. Некто сообщает своему другу в письме, о том, что намедни, с божьей помощью… – дальше вымарано цензурой, – Анну Петровну Керн. Ну и далее читать не стану, все-таки тайна переписки даже в наш медийный век должна сохраняться. Ваши комментарии, уважаемые гости. Но прежде мы выслушаем мнение эксперта, и для этого мы пригласили в студию светило, психосексопотолога, профессора N – аплодисменты!
Профессор, невысокий живой старикашка, искупавшись в устроенной ему овации, озорно блеснув линзами очков, потер ладони и, придав лицу многозначительное выражение, сказал:
– Еще в университете, когда мы изучали механику поведения некоторых фобий, наш профессор, академик старой школы привел пример, как он называл «Антиэдипова комплекса»: когда ребенок, особенно мальчик, недополучает в детстве материнского тепла, будучи взрослым он… очень плохо может обходиться с женщинами. Кружит им голову, затем бросает, намеренно пытается причинить им боль. Так он пытается изжить в себе недополученное в детстве… И в качестве одного из характерных примеров он приводил одного великого русского поэта… Надеюсь, понятно какого?
Затем встряла милая Мила. Обиженно колыхая бюстом, она заявила, что подобное поведение вообще в природе мужчин, потому-то сегодня у каждой приличной девушки обязательно есть друг-гей – он хоть и мужчина, но никогда не предаст и к тому же добр, о чем писал, кстати, и Пушкин. Не дав опомниться ошарашенному ведущему, она с торжествующим видом извлекла на свет Божий небольшой листочек и, пояснив, что нашарила текст в Интернете, с чувством прочла строчку из «Капитанской дочки»:
– «Гей, добрый человек! – закричал ему ямщик. – Скажи, не знаешь ли, где дорога?»
Не успела она завершить цитату, как ведущий стал корчиться в конвульсиях смеха.
«Принц» ухмыльнулся и ответствовал, что сам он вполне понимает классика, потому что хуже мужчин могут быть только эти противные женщины, и именно их коварство в свое время толкнуло его… И вообще, лучшее средство защиты – это нападение, так что он за Сашеньку и в целом за мужчин, а Милочке нужно было уметь беречь и любить – «вот так вот…»
Политик, снисходительно наблюдая за этой перепалкой, возвестил, что все мнения, услышанные здесь, имеют право на жизнь, однако, как ему кажется, на данную проблему стоит взглянуть шире. Тут ведь вопрос какой? Отношения между мужчиной и женщиной стоят у истоков семьи, а семья – это ячейка общества и вчера, и сегодня. Так было и будет.
Так вот, с этих позиций он-то, конечно, понимает, что классика – это классика, но он бы порекомендовал пересмотреть школьную программу, потому как наших детей учат на таких чудных мгновениях. Нельзя рубить сплеча, но и признать однозначную правоту такого тоже будет не совсем корректно. Здесь надо менять систему, и именно этим он и собирается заняться, чтобы отделить, так сказать, зерна от плевел…
Ведущий попытался вмешаться. Он заметил, что их передача посвящена классику русской литературы, а не политике.
Однако политик действительно поднаторел в искусстве заставлять себя уважать. Он парировал реплику ведущего тем, что лично он политику от литературы, как неотъемлемой части народного творчества, никогда не отделял. Потому что связь политики и литературы гораздо теснее проявляется, чем некоторым кажется.
– Вот, например, – он выудил из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, – строки принадлежат одному известному, – он водрузил на нос очки и хитро глянул поверх дужек на аудиторию, – поэту: «Ты трус. Ты раб. Ты армянин». У меня здесь такая выдержка, зачитывать все не буду, понимая ценность эфирного времени. И это, – он гневно потряс листком, – школьная программа! Семена межнациональной розни сеются с самого детства, со школы, а потом мы удивляемся, с чего это вдруг подростки взяли манеру убивать кавказцев и армян. Хотя армяне тоже христиане, и более того, первые христиане на земле. А слово «хач», между прочим, как выясняется, означает крест. А мы, православные, превратили его в презрительное и ругательное. Вот, к слову, какие мы с вами христиане. М-да. Но дело не в этом. Сейчас не в этом. А в том, что не знаю, как другие, но наша фракция намерена провести парламентское расследование по факту появления этих строчек. Ну, самого автора, как вы понимаете, уже нет. С него, как говорится, взятки гладки. Точнее, спрос невелик. Но дело его, как вы видите, живет и побеждает. А вы знаете, чем чреват для нашей страны глобальный межнациональный конфликт? То, что произошло с Югославией, – это цветочки. Вот так вот. И вообще. Пора нам, русским, осознать себя не русскими, а россиянами. Пока мы этого не сделаем, этого не сделает никто – ни татарин, и ни чеченец. И получается странная картина. Страна вроде бы есть такая – Россия. А россиян нет. Есть русские, чуваши, евреи. И даже алеуты есть. А россиян нет. Обидно. Первыми ими должны стать русские и показать другим пример. Что касается строчек, то действительно автора больше нет. Умер. Погиб, так сказать, невольник чести. Но министр ведь есть. К счастью, живой. Вот их фракция и вызовет его на ковер. Чтобы отчитался. Не за поэта, конечно. А за строчки, которые читают детки в книжке. Читают и идут убивать армян.
Она боялась даже пошевелиться, не то что глянуть в его сторону. Она только с тоской подумала о том, с какой радостью она мчалась домой, как хотела… Хотела сделать сюрприз…
Она нашарила пульт, и экран погас, аккурат на крупном плане злополучного листка, на этих самых строках: ты трус, ты раб…
– Простите, – одними губами произнесла она, боясь повернуться в его сторону.
– Бога ради, – ответил он неестественно спокойным голосом, – скажите, будьте так любезны, какой адрес у этого места… Того, где все это происходит?
– Что… телецентр? Останкино, в смысле?
– Останкино, – медленно проговорил он, запоминая, – прекрасно. Вы сможете дать мне машину или…
– Что вы… куда вы собрались?
– Это нельзя так оставлять, – все так же спокойно проговорил он, – я поеду в этот ваш… центр.
– И что? Что вы сделаете?!
– Потребую опровержения. Кто еще, кроме нас, смотрел эту мерзость?
– Да, господи, вся страна… это рейтинговый канал… вечер… прайм-тайм…
– Вся… Россия?!
– Да, – выдохнула она устало и опустилась в ставшее вдруг неуютным кресло, – это называется телевидение, это то, что смотрят все. Ясно?
– Ясно.
– И потом – это ведь запись. То есть все происходит не сегодня, – пояснила она, – пригласили гостей, людей в студию, записали, а сегодня выпустили в эфир.
– Значит, они дадут мне сатисфакцию постфактум…
– Сатисфакцию… постфактум… поймите же вы, это шоу. Шоу! Английский язык, вукомпроне[3]? Шоу, фарс, развлекуха, цирк… Люди отдыхают и смотрят это. И никто это серьезно не воспринимает. Да, говорят всякое. Все люди, все – и в ваше время и в наше, – говорят плохого больше, чем хорошего. И почти в каждом праведнике сидит сплетник. И это нормально, поймите вы, нор-маль-но! Это в природе людей и вещей. Это данность, наше бремя, если хотите. И все так живут, что в наше время, что ваше – напоказ выставляют одно, а внутри все совсем иначе. Вам сделали такой сумасшедший пиар, а вы еще и недовольны. Сатисфакцию вам подавай.
– Я не знаю, что такое пиар, – холодно ответил он, – но если это та мерзость, которую я видел, то в нем не нуждаюсь.
– Это известность, – устало ответила она – это когда о тебе говорят. Все – и культурные и некультурные знают, кто ты и чем занимаешься. И в конечном итоге это деньги. Свобода. К такому стремятся все, только скрывают это… Все, хватит на сегодня диспутов. – Она тяжело поднялась с кресла. – Простите меня. Это была неудачная идея – вместе посмотреть телевизор.