— Ну чего, деловыя, обмоем припек?
Муж проницательно на бутылку мутную сощурился, потрогал:
— Никак опять последыша подсунуть тщишься?
Анфиса — со стуком сердитым бутылку на стол:
— Сашок, первача всего восемь вышло, заквасили мало!
— Так. Значит, заквасила ты мало, а наше с Марс Иванычем достоинство страдай? Непонятная у тебя философия, Анфиса Марковна.
— Сашок, ну не выйдем в плюс, коль вы первач выжрете!
— А мы не выжрем. — Муж с Марсом переглянулись рассудительно. — Мы с него начнем. Так, Марс Иваныч?
— Так! — Марс распрямился, бороденку огладив.
— Знаю я, как вы начнете! — замахала руками Анфиса, словно от чертей невидимых отбиваясь.
— Ты, чем лаяться, лучше закусь сообрази. — Муж умницу трубочкой свернул, в пивную кружку засунул, три стаканчика с полки снял, полотенцем нечистым протирать принялся.
— Сашок, ну давайте по стаканчику первачика, а потом последки? — Анфиса взмолилась, про себя бормоча: «Чтоб вам впредь токмо воду пить, будейросы».
— Об чем толковище?! — Муж не торопясь, как палач топор, стаканчики протирает, на лампу проглядывает. — Цзяошэ![66]
— На перваче свет клином не сошелся, — Марс резонно заключил. — Но начать с него надобно.
— Начать с него надобно, — повторил муж серьезно.
— Хос-споди… — в холодильник подоконный Анфиса полезла, стала метать на стол закусь: огурцы соленые, капусту, сало, тофу, грибы.
И, страдая, выставила мужчинам первача.
Муж одобрил:
— Другое дело, жена!
И стал разливать.
— Мне — последыша! — Анфиса уперлась.
— Ты, Анфиса Марковна, не нарушай субординаций. — Муж за задницу пухлявую Анфису ущипнул. — Работу правильную правильно и обмыть надобно, так, Марс Иваныч?
— Так!
— Последыша, последыша… — Анфиса хнычет.
— Не могу я позволить, чтоб такая женщина последки пила. — Берет муж Анфису за руку, от постирушек вываренную, в глаза заглядывает. — Не такая ты, Анфиса Марковна.
— Не такая! — Марс подтвердил, бороденку жуя.
— Садись! — муж стул ногой подогнал, Анфису — за плечи вниз.
— Да ну тебя… — рассмеялась Анфиса устало, задом квелым на стул плюхаясь.
— За Государя, — муж стаканчик поднял.
— За Государя, — Анфиса с Марсом повторили.
Выпили, на закуску навалились.
— Ты, Марс Иваныч, не торопись с продажею, — завела Анфиса старую песню свою. — У нас нынче копейка водится, торопиться некуда, лучше уж подороже продать, в Бутово съезди, пихни под станцией инвалидам…
— Как продам — так и продам, — Марс отрезал.
Муж по второй разлил. Первача.
— Ну Сашок? — Анфиса губы плаксиво скривила. — Обещал же!
— Вторая — чистая должна быть, ибо пьем за родную коммунистическую партию, — муж урезонил. — Вы с Марсом беспартийные, а я православный коммунист со стажем. И не могу позволить такого блядства.
Выпили Марс с мужем, Анфиса обиженно лишь пригубила.
— Эт-то что такое?! — муж перестал капусту жевать, в стаканчик жены грозно пальцем тыча. — Идеологическая диверсия? Провокация хохляцких плутократов? Вылазка воинствующих атеистов?
— Терроризм! — Марс, пьянеющий быстро, бороденкой замотал по-козлиному.
— Не буду пить первач, — отрезала Анфиса, лицом каменея.
— Анфис… — муж руками развел, чуть бутылку со стола не смахнув. — Ты нас уважаешь?
— Сашок, мы ж на новую печь копим, ты ж знаешь наши нужды! — с обидою Анфиса проныла.
— Накопим, — сурово муж пообещал. — Вот это выпьем и накопим.
И ногтем прокуренным по бутылке первача прищелкнул.
Анфиса выдохнула бессильно, взяла огурец, захрустела.
— Слава нашей партии родной! — муж взял полный стаканчик в левую руку, встал, размашисто перекрестился и выпил одним духом.
Как беспартийные, Анфиса с Марсом выпили сидя.
Стали закусывать.
— Ты вот, Анфис Марковна, говоришь — под станцией, инвалидам, — хрустел Марс. — Год назад — без никаких продавал там. А нынче под станцию даже беглый китаец не сунется — не тот инвалид пошел. Зарежут, как собаку, самогон выпьют, а тобой закусят.
— Эт почему ж так?
— А потому, что от жизни отстаешь, кроме личного ничего не видишь, — укорил муж жену, капусту наворачивая. Социальные попечения. Общественная воля. Старые раны страна долго залечивает. Государь и партия делают все возможное. Но ди-а-лектика текущего момента оказывается сильнее.
— Год назад там, под платформой, кто сидел? — стал объяснять по-своему Марс, пальцы загибая. — Инвалид войны уральской. Их там оружием обычным глушили, ну, напалмом еще жгли. А нынче кто и откуда в Москву попер? Краснодарские ветераны. Их там салафиты глушили оружием новым, убойным.
— Вакуумно-паралитические бомбы, — подсказал муж.
— После них у солдата ум отшибает. По мне, лучше обе ноги потерять, чем разум.
— Стало быть, под платформу не полезешь больше? — с обидой растущей жевала Анфиса.
— Да я б полез, не побоялся, если б они хоть платили рублем. А то — вот чем под платформой нынче платят! — Марс сунул руку в карман, вытащил стопку перетянутых резинкой пустых теллуровых клиньев. — Гвоздями пустыми! Три гвоздя за бутыль. А что с ними я делать буду? Про указ слыхала?
— Указ нумер сорок, — самодовольно муж почесался. — Токмо через аптеку.
— Токмо через аптеку! — развел Марс руками, простынь задев. — Половину — государству.
— Новая политика, а как же… — муж зачерпнул рукой квашеной капусты, запрокинулся, в рот сверху заправляя.
— И где ж ты теперь продавать будешь? — перестала жевать Анфиса.
— Потолкаюсь в Ясенево, в Битцу съезжу, к фабричным, — спрятал клинья Марс.
Анфиса недовольно вздохнула.
— Фабричные нынче мало берут, потому как сами гонят, — муж заключил.
— Не согласен. — Марс кулаками от стола оттолкнулся, словно к драке готовясь. — Гонят токмо земские, а на слободках покупают. Так я к земским в Медведково да в Сокольники никогда и не совался.
— И напрасно, — наставительно муж изрек.
— Чего ж — напрасно? — Марс бороденкой дернул.
— Щас выпьем, я тебе и растолкую.
Стаканчики наполняются первачом.
— За мирное небо. — Муж стаканчик взял, на лампу глянул. — Слеза!
Анфиса жевала обреченно: пропадай первач.
— Чтобы не было войны, — Марс добавил.
— Чтобы гроза военная ни-ког-да не покрыла московское небо, — муж произнес весомо, пальцем грозя.
Выпили. Закусили.
Муж вздыхает, закуривает, папироса в зубах, локти на столе.
— А таперича, Марс Иваныч, я тебе растолкую почему — напрасно. Ты у нас беспартийный?
— Ну.
— А почему?
— А на хрена мне это нужно?
— Вот, — муж жену — локтем в бок. — Слыхала? На хрена мне это нужно! Инфантильный аполитизм.
— Сашок, так и правда — на хрена это Марс Иванычу?
— Мне что, инвалиды доплотют за первач твой, ежели я им под платформой партейный билет покажу? — Марс хихикает, бороду мнет. — Им самогон нужен, а не билет партейный. Они этим билетом и закусить не смогут, разве что занюхают.
Смеется Анфиса.
Муж вздыхает, в потолок протекший глянув:
— М-да… Вот и дожили: на хрена это мне…
Марс руками победно развел:
— Да! На хрена это мне?
Анфиса встряла:
— Сашок, ну тебе ж партбилет с работой помог, тебя теперь ни одна собака не уволит, а Марс Иванычу чем же помочь может? Он же в захребетном статусе ходит и ходить будет.
— И ходить буду. — Марс вилкой в тофу тыкнул. — Так что, Саня, партия твоя мне на хрен не нужна. Я и без нее себе капусты на хлеб с маслом нарублю.
Муж — дымом ему в физию:
— А ты, Марс Иваныч, кто таков?
— Свободный человек! Вот кто я таков.
— Каковы твои у-беж-дения?
— Одно у меня убеждение, Саня: два рубля лучше, чем один. Вот и все убежения.
— Ты Государя уважаешь?
— А как же. Уважаю.
— А партию?
— А вот партия твоя мне на хрен не нужна. — Марс от стола отталкивается, встает. — Ладно, посидели, и будя. Анфис, давай твои бутылки.
— Куда? — муж Марса за сюртук.
— Туда! — Марс мужа по руке.
— Сашок! — Анфиса мужа за плечо.
— Сво-бо-дный? — муж Марса за грудки трясти.
— А ты — нет! — Марс мужа пих в грудь.
— Мужчины!! — Анфиса их за руки.
— Шланбой! — муж Марса в зубы.
— Партей! — Марс мужа в ухо.
— Мужчины-ы-ы-ы!!!
Марс через простыни — к двери.
— Стоять! Стоять! — муж — руками за Марсом, да жена поперек обхватила.
Марс с замком возится, сплюнул кровь на простынь.
— Приду я еще к вам, гады, попросите токмо…
— А ну, стоять!!
— Сашок! Сашо-о-ок!!
— Не дождетесь! — Марс дверью так хлопнул, что умница в кружке пискнула тревожно-красным: «Возможность землетрясения».
— Зарекалась свинья жрать говно!! — муж в простынь рявкнул, с женой борясь.
XXXVII
Татьяна вышла из электрички на станции Соколовская. Часы на платформе показывали одиннадцать пополудни. Татьяна глянула на свои часики — 12:12.
«К чему бы это…» — подумалось ей.
Она заметила, что последнее время, взглядывая на часы, часто видит две одинаковые цифры.
«Симметрия… цифры все пригожие, на меня похожие…»
— А луна канула, — произнесла она, с удовольствием вдыхая весенний воздух.
На платформе было пустовато, две-три человеческие фигуры. Мокрый ветер пошевелил светлые волосы Татьяны, качнул пока еще голые прутья на обезглавленных тополях. Весна запаздывала; несмотря на конец апреля, еще лежал кое-где темный снег.
Татьяна спустилась с платформы по грязным ступеням. На привокзальной площади возвышался памятник Столыпину и шла вялая торговля семечками, кислой капустой, пряниками, дешевыми говорухами, живородящими валенками, мягкими батарейками и свечами. Площадь была сплошь покрыта шелухой от семечек.
— Дочка, подай на пропитание Христа ради, — протянула к Татьяне варежку согнувшаяся старушка.