Она замолчала, отошла от Кима, застегнулась, села за стол.
— Что я должен делать? — глухо спросил Ким.
Соловьева не спеша закурила, постучала красным ногтем по столу:
— Вот сюда. Завтра. Девять тысяч. Золотом. Первой чеканки.
— Я не соберу до завтра, — быстро ответил Ким.
— Послезавтра.
Он неуютно повел плечом:
— Тоже нереально, но…
— Но ты сделаешь это, — перебила его Соловьева.
Он замолчал, отводя от нее злой взгляд.
— И никаких рекламаций, никаких затирок. — Она откинулась в кресле.
Сцепив над пахом свои руки, Ким зло закивал головой.
— Девять тысяч, — повторила Соловьева.
— Я могу идти? — спросил Ким.
— Иди, Виктор Михалыч. — Соловьева холодно и устало посмотрела на него.
Он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
— Гнать эту гниду надо из партии, — угрюмо заговорил долго молчавший Муртазов.
— Гнать к чертовой матери! — тряхнул массивной головой Гобзев.
— На первом же собрании! — хлопнул умницей по столу Малахов.
Умница пискнула и посветлела.
— Не надо, — серьезно произнесла Соловьева, глядя в окно на толпу демонстрантов. — Пока не надо.
По-деловому загасив окурок, она встала, одернула жакет, тронула прическу, успокаивая все еще шевелящихся мормолоновых жуков, и произнесла громко, на весь кабинет:
— Ну что, товарищи, пойдемте говорить с народом.
X
Дверь осторожно приотворилась.
— Есть, есть, — едва шевеля губами, произнес Богданка.
Дверь захлопнулась. Богданка не услышал, а скорее почувствовал, с каким трудом руки Владимира справляются с дверной цепочкой.
«Да есть же, все в порядке!» — хотелось выкрикнуть ему в эту проклятую старую, убогую дверь, обитую черт знает каким дерьмовым материалом еще с доимперских, а может, и с постсоветских или даже с советских времен.
Но он сдержался из последних сил.
Владимир распахнул дверь так, словно пришел его старший брат, безвозвратно пропавший без вести на Второй войне. Богданка почти впрыгнул в теплую полутьму прихожей, и едва Владимир захлопнул и запер за ним дверь, не раздеваясь, бессильно сполз по стене на пол.
— Что? — непонимающе склонился над ним Владимир.
— Н-ничего… — прошептал Богданка, улыбаясь сам себе. — Просто устал.
— Бежал?
— Нет, — честно признался Богданка, вынул из кармана спичечную коробку, протянул Владимиру.
Тот быстро взял и ушел из прихожей.
Посидев, Богданка скинул с себя на пол куртку, размотал и бросил шарф, стянул заляпанные подмосковной грязью сапоги, встал, зашел в ванную, открыл кран и жадно напился тепловатой невкусной воды. Сдерживая себя, глянул в зеркало. На него ответно глянуло серое осунувшееся лицо с темными кругами вокруг глаз.
— Спокойный вечер, — произнесли обветренные губы лица и попытались улыбнуться.
Богданка оттолкнулся от пожелтевшей раковины, пошел в комнаты.
В гостиной на ковре кругом сидели молча двенадцать человек. В центре на сильно потрепанном томе «Троецарствия» лежала открытая спичечная коробка. В коробке серебристо поблескивал теллуровый клин.
Богданка сел в круг, бесцеремонно потеснив подмосквича Валеного и замоскворецкую вторую подругу Владимира Регину. Они не обратили внимания на грубость Богданки. Взгляды их не отрывались от кусочка теллура.
— Ну что, сбылась мечта идиотов? — попробовал нервно пошутить Валеный.
Все промолчали.
Владимир нетерпеливо выдохнул:
— Ну давайте тогда… чего глазеть-то, честное слово…
— Господа, надобно бросить жребий так, чтобы все были удовлетворены и не было даже тени обиды, даже малейшего намека на какую-то нечестность, на передергивание, на что-то нечистое, мелкое, гнилое, на чью-то обделенность, — с жаром заговорил щуплый, субтильный Снежок.
— Никаких обид, никакого жульничества… — замотал бульдожьей головой вечно сердитый Маврин-Паврин.
— Послушайте, какие же могут быть обиды? — забормотала полноватая, плохо и неряшливо одетая Ли Гуарен.
— Меня обидеть легко… — еле слышно пробормотал сутулый Клоп.
— Не о том говорим! Решительно не о том! — ударил себя по колену Бондик-Дэи.
— Нет уж, давайте оговорим, давайте, давайте, давайте, — зловеще закивал Самой.
— Послушайте! Черт возьми, мы собрались не для жульничества! — повысил голос Владимир, и все почувствовали, что он на пределе. — Вы у меня в доме, господа, какое, на хуй, жульничество?!
— Владимир Яковлевич, речь идет не о жульничестве, оно, безусловно, невозможно среди нас, людей вменяемых, особенных, умных, ответственных, но я хотел бы просто предостеречь от… — затараторил Снежок, но его перебили.
— Жребий! Жребий! Жребий!! — яростно, с остервенением захлопал в ладоши Владимир.
На него покосились.
Сидящая рядом пухлявая Авдотья обняла, прижалась:
— Володенька… все хорошо, все славно…
Он стал отталкивать ее, но Амман протянул свою большую руку, взял Владимира за плечо:
— Владимир Яковлевич, прошу вас. Прошу вас.
Его глубокий властный голос подействовал на Владимира. Он смолк и лишь вяло шевелился в объятиях Авдотьи.
— Господа, — продолжил Амман, обводя сидящих взглядом своих умных, глубоко посаженых глаз, — мы собрались здесь сегодня, чтобы пробировать новое. Это новое перед нами.
Все, словно по команде, уставились на коробку.
— Оно стоило нам больших денег. Это самый дорогой, самый редкий и самый наказуемый продукт в мире. Никто из нас не пробировал его раньше. Посему давайте не омрачать день сей. Я предлагаю кинуть жребий.
— На спичках! Коли уж есть спичечный коробок… — горько усмехнулся всегда печальный Родя Шварц.
— Тринадцать бумажек, одна счастливая. — Амман не обратил внимания на реплику Роди.
— У меня дома нет бумаги, — пробормотал Владимир.
Амман приподнял коробочку, выдрал из «Троецарствия» страницу, поставил коробочку на место:
— Ножницы.
Ему подали ножницы. Он стал аккуратно разрезать пожелтевшую страницу на одинаковые полосы.
— Принеси пакет для мусора, — приказал Владимир Авдотье.
Она неловко вскочила, тряся телесами, выбежала на кухню, повозилась, вернулась с черным пластиковым пакетом.
— Владимир Яковлевич, надеюсь, стилос имеется у вас? — спросила Регина.
— Есть где-то, — пробормотал Владимир и добавил со злостью: — Но предупреждаю: писать им я не обучен.
Он встал, долго рылся в ящиках, нашел изъеденный временем карандаш, кинул Регине. Регина поймала, понюхала и лизнула карандаш с нервной улыбкой:
— Знаете, господа, я тоже… не очень-то умею…
— Я напишу. — Амман забрал у нее карандаш, зажал его в кулак и крупно, коряво написал на одной из полосок: TELLUR.
Бросил карандаш и стал аккуратно складывать полоски пополам и засовывать их в черный пакет. Большие сильные руки его не суетились даже теперь. Когда последняя полоска исчезла в пакете, Амман закрыл его, долго тряс, потом слегка приоткрыл:
— По кругу, против часовой. Хозяин дома — первый.
С трудом подавляя волнение, Владимир сунул руку в черный зев пакета, пошарил, вытащил, глянул. Скомкал и яростно швырнул вверх:
— Блядский род!
Амман невозмутимо поднес пакет Авдотье. Та вытянула пустую бумажку и облегченно улыбнулась, прижалась к Владимиру.
— Пошла ты… — оттолкнул тот ее, вскочил, пошел на кухню пить воду.
Пакет двигался по кругу. Но не дошел и до середины: сутулый Клоп вытащил счастливый билет.
— Теллур, — произнес он с болезненной улыбкой и показал всем полоску.
— Теллур, — согласился Амман и с явным неудовольствием выдернул бумажку из тонких пальцев Клопа. — Клоп пробирует, господа. Ну что ж… зовите мастера.
Никто не двинулся с места. Выигрыш Клопа одних возбудил, других ввел в оцепенение.
Снежок бросился к Клопу:
— Клоп, дорогой вы мой, Клоп, вы сегодня на вершине, вы чжуанши[11], демиург, Архитектон, вы будете стоять, понимаете ли, подпирая головою облака, а мир ляжет у ваших ног, мир будет как ящерица, как земноводное, как собака лизать вам руки и ноги…
Клоп, сутулясь еще сильнее, беззвучно смеялся, раскачиваясь и прикладывая мосластый кулак к неширокому, угреватому лбу.
— Клоп, сука, респект плюс завидково, — состаромодничал Валеный. — Эт самое, господа, а я был совершенно уверен, что вытянут Клоп или Родька.
— Не смеши, друг. — Родя Шварц печально похлопал Валеного по бритой голове с мормолоновой пластиной.
— Клоп так Клоп, чего там… — угрюмо полез за маской Маврин-Паврин.
— На хуя было разводить на чертову дюжину, я до сих пор решительно не понимаю! — зло чесал исколотые руки Самой.
— У тебя есть шестьдесят? — кривляясь, как мягкий клоун, спросила его Ли Гуарен. — Или хотя бы двадцать?
— Нет. И четырех рублей шестидесяти двух копеек тоже нет.
— Уже! — подсказала она.
Все рассмеялись. Этот взрыв смеха как-то успокоил. Кое-кто принял свое по-легкому, Маврин-Паврин, надышавшись, подобрел и кинул Регине теплую таблетку. Регина состроила ему.
— Господа, порадуемся за Клопа, — произнес Амман. — Где мастер?
Вернувшийся из кухни Владимир достал ключ, отпер спальню. Из двери вышел низкорослый человек с широким узкоглазым лицом и сумкой на плече.
— Алиша, — представился он с полупоклоном.
Амман молча указал ему на Клопа. Алиша деловито поставил сумку на стол, вынул из нее машинку, подошел к Клопу, опустился на колени и стал стричь ему голову наголо.
— Вот почему я так давно не посещал цирульню, — произнес Клоп, перебирая свои худые пальцы.
— Держите голову повыше, — попросил Алиша.
— И все-таки я не понимаю, почему клин невозможно использовать дважды? — заговорила довольная Авдотья, обнимая Владимира.
Владимир, презрительно фыркнув, потюкал Авдотью пальцем по лбу.
— Теллур от взаимодействия с жирными кислотами теряет чистоту, становясь солью, — ответил, работая, Алиша. — Процесс столь активен, что солевой слой довольно широк. И не только в этом дело. Есть необъяснимые вещи. Например, кристаллическая решетка меняет свою полярность. В общем, почистить и забить гвоздик второй раз ни у кого не получалось.