Постепенно ее нервное напряжение росло и наконец достигло предела. Прислушиваясь к стуку и лязгу колес поезда, мчащегося в темноте, она в какой-то момент впала в полузабытье. Все смешалось в ее сознании – свет фонарей станций, которые они проезжали, мелькающие мимо столбы, звезды в небе, пронзительные свистки паровоза, змеиное шипение выпускаемого пара. Она смотрела в окно, но почти ничего не видела – вокруг стояла кромешная тьма. Через какое-то время ей стало казаться, что нет ни земли, ни неба, только какой-то темный хаос, сквозь который летел с шумом и страшной скоростью, словно демон с пылающей пастью, поезд. Наступил момент, когда она почувствовала, что не может больше выносить грохот и рев. Ей нужно было спастись от этих ужасных звуков – они сводили ее с ума. Собственно, нет ничего проще, подумала Тельма. Вот сейчас она откроет дверь вагона и выберется наружу! Она не сомневалась, что сумеет спрыгнуть с подножки – даже несмотря на то, что поезд находился в движении!
У нее мелькнула мысль, что это может быть опасно. Но Тельма лишь улыбнулась – она не сомневалась, что на самом деле никакой опасности нет. А если и есть, то это уже не имеет большого значения. Теперь, когда она потеряла любовь мужа, ничто не имело значения. Она взглянула на женщину, сидящую напротив нее. Та крепко спала. Руки ее частично разжались, и ребенок лежал не совсем надежно в объятиях матери. Его крошечное личико было обращено к Тельме. Она смотрела на хорошенького малыша с круглыми щечками и маленьким ротиком с какой-то рассеянной, почти безумной улыбкой. И снова в ее сознание врезался страшный лязг и рев, затмевая, перечеркивая все ее мысли! Тельма резко встала и ухватилась за ручку вагонной двери. Еще секунда – и она, открыв ее, прыгнула бы в темноту и наверняка погибла. Но тут вдруг ребенок проснулся и, открыв свои голубые глаза, посмотрел прямо на нее.
Это вызвало у Тельмы любопытство. Она даже не заметила, как ее пальцы, охватившие ручку двери, разжались. Младенец все продолжал смотреть на нее с сонным и каким-то задумчивым выражением. Тельма стала все ниже и ниже наклоняться над ребенком. С сильно бьющимся сердцем она рискнула дотронуться до маленькой розовой ручки, высовывающейся из-под покрывал, в которые малыш был закутан, и лежащей на одеяльце, словно чуть согнутый лепесток розы. Затем крохотные пальчики уверенно сплелись с пальцами Тельмы – дитя ухватило ее за руку! Нежное, словно прикосновение шелковой нити, пожатие в то же время было цепким и сильным, ручка малыша словно обладала какой-то удивительной мощью, способной удержать Тельму от непоправимого… Медленно, очень медленно, но туман в ее сознании начал рассеиваться, ее рассудок прояснился. Лязг и грохот поезда перестали казаться Тельме такими ужасными, такими невыносимыми, их пагубное влияние на ее нервы стало ослабевать. Что-то словно всколыхнулось в ее груди, Тельме стало легче дышать, а глаза ее наполнились слезами – спасительными слезами, которые сначала текли по ее бледным щекам медленно и казались очень горячими, а потом хлынули потоком. Видя, что мать ребенка продолжает спать, Тельма осторожно взяла малыша у нее из рук и стала качать его, плача и тихонько лепеча ему на ухо полные нежности слова. Крохотное создание сонно заулыбалось и вскоре снова заснуло, понятия не имея о том, что, вовремя проснувшись, посмотрев на Тельму и прикоснувшись к ее руке, спасло молодой прекрасной женщине жизнь и рассудок.
Тельма же между тем продолжала плакать, пока наконец ее измученный мозг и истерзанные нервы не сбросили хотя бы частично обрушившийся на них страшный груз. Когда это произошло, мысли ее обрели какую-то ясность. И хотя она отчетливо осознавала весь ужас случившегося и свое безмерное отчаяние, она все же нашла в себе силы обратиться за утешением к Всевышнему и смиренно помолиться о том, чтобы он дал ей терпение и решимость, которые теперь были ей так необходимы. Тельма общалась с Богом в полном молчании, про себя, а поезд тем временем продолжал мчаться на север. Попутчица Тельмы проснулась, когда они уже приближались к цели своего путешествия. Увидев, что Тельма держит на руках ее ребенка, она горячо поблагодарила ее за любезность. Когда поезд доехал до Халла, а это случилось примерно через полчаса после полуночи, добрая женщина всячески пыталась выяснить, может ли она чем-то помочь своей попутчице. Но Тельма мягко, но решительно отказалась от всех ее предложений.
Расстались они по-дружески. Тельма поцеловала малыша, которому была обязана жизнью. Ведь именно благодаря ему она избежала ужасной смерти, хотя само дитя об этом даже не подозревало.
Попрощавшись с попутчицей и ее младенцем, Тельма прямиком отправилась в знакомый ей спокойный, тихий отель, хозяином которого был уроженец Осло, когда-то знакомый с ее отцом. Поначалу, когда этот достойный человек увидел, что молодая, красивая, богато одетая леди приехала одна и без багажа, у него возникли кое-какие подозрения. Но как только она обратилась к нему по-норвежски и объяснила, кто она такая, он встретил ее с максимальной почтительностью и деликатностью.
– То, что в мой дом вошла дочь Ярла Гулдмара, – честь для меня! – тоже по-норвежски заявил он.
Тельма едва заметно улыбнулась.
– Время Ярлов Великих прошло, Фридхоф, – с грустью сказала она. – Мой отец доволен своим положением простого фермера.
Фридхоф упрямо покачал головой.
– Ярл – всегда Ярл, – сказал он. – Ничто не может изменить природу человека, он таков, каким родился. Когда я в последний раз видел Вальдемара Свенсена – а он теперь живет у вашего отца, – он всегда очень осторожно говорил о Ярле и очень редко, а точнее, практически никогда не называл его никак иначе. А теперь, благородная фрекен, скажите, каким образом я могу быть вам полезным?
Тельма коротко объяснила ему, что собирается повидаться с отцом по делам и хочет отправиться в Норвегию уже на следующий день, и как можно раньше.
Фридхоф в изумлении поднял вверх обе ладони.
– Ах! Наверное, вы забыли, – воскликнул он, используя цветистые обороты, часто используемые норвежцами, говорящими на родном языке, – что в это время года солнце спит! Даже в Хардангер-фьорде темно и тихо – ручьи, стекающие в него, замерзают в своих руслах. А если так обстоят дела в Хардангере, то каково будет в Альтене? Да и ни одно пассажирское судно не отправится отсюда в Осло или в Берген раньше, чем через две недели!
Тельма в отчаянии всплеснула руками.
– Но я должна ехать! – воскликнула она в нетерпении. – Должна, в самом деле должна, милый Фридхоф! Я не могу оставаться здесь! Конечно же, конечно же, должно найтись какое-нибудь судно, которое возьмет меня на борт, – пусть даже рыболовное. Мне неважно, в каких условиях я буду путешествовать, главное – как можно быстрее отправиться в плавание.
Хозяин отеля испытующе поглядел на гостью.
– Ну, если вы в самом деле так торопитесь, благородная фрекен, – сказал он, – то не волнуйтесь – возможность совершить поездку у вас есть. Но в отношении вас, да еще в такую плохую погоду, кажется жестоким даже говорить об этом. Завтра в Хаммерфест и к Северному мысу отправляется грузовой пароход – он пройдет мимо Альтен-фьорда. Несомненно, вы можете отправиться на нем, если захотите – но там вам будет холодно и некомфортно, а в Северном море сейчас сезон сильных штормов. Я знаком с капитаном. По правде говоря, он берет с собой жену, так что на борту, кроме вас, будет еще одна женщина – но …
Не дав Фридхофу договорить, Тельма вложила ему в руку два соверена.
– Ни слова больше, – энергично произнесла она. – Вы устроите мне встречу с этим капитаном и скажете ему, что я обязательно должна отправиться с ним. Если вы это сделаете, мой отец отблагодарит вас за вашу доброту даже лучше, чем это могу сделать я.
– Мне это вовсе не кажется проявлением доброты, – прямо и откровенно возразил Фридхоф. – В такую погоду даже мне не хотелось бы отправляться в плавание. И потом, я думал, что вы замужем и счастливы, фрекен Гулдмар, – извините, я забыл фамилию вашего супруга. Как так получилось, что вашего мужа нет с вами?
– Он в Лондоне, и он очень занят, – ответила Тельма. – Ему известно, куда я направляюсь. Так что не беспокойтесь, Фридхоф, – мое путешествие пройдет хорошо, и я не боюсь штормов и бурного моря.
Лицо Фридхофа все еще выражало сомнение, но в конце концов он уступил уговорам Тельмы и согласился утром все устроить.
На ночь Тельма остановилась в его отеле, а совсем рано, еще на рассвете вместе с ним отправилась на судно, о котором он говорил накануне. Это был небольшой, довольно неуклюжего вида пароход с уродливой кривоватой черной трубой, из которой с шипением и, как казалось, с ненужной энергией обильно валил черный дым. Палубы были мокрыми и грязными, а все судно насквозь пропахло китовым жиром. Капитан, мрачный краснолицый мужчина, весьма недовольно поглядел на неожиданную пассажирку, но вскоре был очарован ее манерой держаться, а также готовностью, с которой она заплатила сумму, затребованную им за проезд.
– Вам будет не очень-то тепло, – сказал он, внимательно оглядывая ее с ног до головы, – но я могу дать вам на время плед, чтобы вы могли спать, завернувшись в него.
Тельма улыбнулась и поблагодарила его. Капитан позвал свою жену, худенькую, усталого вида женщину. Та, откликнувшись, высунула голову из иллюминатора одной из кают.
– С нами отправится эта леди, – объявил капитан. – Ты будешь присматривать за ней, договорились?
Женщина кивнула. Капитан, снова обращаясь к Тельме, добавил:
– Нас ждет плохая погода и злое море!
– Я ничего не имею против! – последовал спокойный ответ. Затем, повернувшись к Фридхофу, который поднялся на борт, чтобы ее проводить, Тельма обменялась с ним рупокожатием и тепло поблагодарила за помощь, которую он ей оказал. Добрый хозяин гостиницы простился с ней с некоторой неохотой – его не покидало ощущение, что с красивой золотоволосой дочерью Ярла что-то не так и что, возможно, ему следовало бы отговорить ее от некомфортного и, вероятно, опасного путешествия. Но теперь было уже слишком поздно. Незадолго до семи часов утра судно, которое носило название «Черная Полли», вышло из гавани и, деловито пыхтя трубой, взяло курс на выход из залива, навстречу штормовому ветру и снежным зарядам.