Отплытие не привлекло ничьего внимания, только Фридхоф стоял и смотрел вслед пароходу, пока тот не превратился в едва заметную точку среди бушующих волн. Но даже после этого он не ушел, а еще какое-то время оставался на месте, несмотря на пронизывающий утренний холод. И лишь когда «Черная Полли» совсем пропала из виду, он вернулся в отель и занялся обычными делами, находясь при этом в весьма подавленном настроении. Ему не давали покоя бледность лица Тельмы и сосредоточенная серьезность ее глаз. Ему казалось, что ей было очень плохо. Он начал упрекать себя – как он мог проявить такую чудовищную глупость, отпустив ее в плавание? Почему он ее не задержал? Почему не уговорил остаться на несколько дней в Халле и отдохнуть? Посмотрев на свинцово-серое небо, с которого сыпались хлопья снега, Фридхоф невольно поежился.
– Ну и погода! – пробормотал он. – А в Альтен-фьорде сейчас, должно быть, темно, как у черта за пазухой!
«Черная Полли», не отличавшаяся внешней красотой, храбро борясь с полчищами встававших на ее пути сердитых волн, обогнула мыс. За некоторое время до этого Тельма закрыла усталые глаза, пытаясь заснуть. Сделать это было непросто – получая могучие толчки, судно то взбиралось на склоны водяных гор, то проваливалось в пропасти между ними, пробираясь вперед по бурлящему Северному морю, атакуемое снежными шквалами.
Глава 27
Что без нее то зеркало? Пустой прудок,
Где блики лунные истлели.
А платье? Сгусток туч, не зная цели,
Летающий безлунным сиротой![26]
– Господи боже! – с нетерпением выкрикнул Эррингтон. – Что случилось? Да говорите же!
Он только что приехал домой и едва успел войти к себе. Полный любовного томления, он собирался как можно скорее отправиться в комнату жены, но пожилой дворецкий Моррис преградил ему дорогу в дверях, бледный и дрожащий, беспомощно переводя взгляд с Филипа на Невилла и обратно. Секретарь Эррингтона был не меньше сэра Филипа поражен видом старика, явно убитого горем.
– Что-то случилось, – с трудом выговорил он наконец. – Миледи…
Филип замер – его сердце сначала бешено заколотилось, а затем вдруг замерло от леденящего ощущения страха.
– Что с ней? – хрипло спросил он. – Она больна?
Моррис всплеснул руками.
– Сэр Филип, мой дорогой хозяин! – воскликнул бедный старик. – Я не знаю, больна она или здорова – мне об этом ничего не известно! Миледи ушла из дома вчера вечером около восьми часов… и… так и не вернулась домой! Мы не можем сказать, что с ней случилось! Она пропала!
Глаза дворецкого наполнились слезами тревоги и отчаяния. Филип стоял молча, разом утратив дар речи. Он ничего не понимал. Вся кровь отхлынула от его лица, которое страшно побледнело, – казалось, он получил внезапный удар по голове, который оглушил его.
– Пропала! – повторил он механическим, безжизненным голосом. – Тельма, моя жена, пропала! С какой стати она куда-то пошла?
Филип устремил пристальный взгляд на Невилла, который успокаивающим жестом положил руку на плечо хозяина.
– Возможно, она в гостях у кого-то из друзей, – предположил он. – Она может быть у леди Уинслей или у миссис Лоример.
– Нет, нет! – перебил секретаря Моррис. – Бритта, которая весь вечер не отходила от нее, с момента ее исчезновения посетила все дома, где ее светлость часто бывает. Но никто ее не видел и ничего не слышал о ней!
– А где сама Бритта? – внезапно спросил Филип.
– Она снова отправилась к леди Уинслей, – ответил Моррис. – Бритта утверждает, что именно там леди Эррингтон каким-то образом обманули, но я не знаю, что она имеет в виду!
Филип стряхнул с плеча руку секретаря, который пытался выразить ему свое сочувствие, и отправился через комнаты в будуар Тельмы. Там он отдернул в стороны бархатные занавески, причем сделал это осторожно и практически бесшумно. Почему-то ему казалось, что, несмотря на все, что ему только что рассказали, его жена должна быть там, чтобы, как всегда, поприветствовать его ласковой улыбкой, которая в его жизни играла роль солнечного света. У него вызвало ощущение почти физической боли то, что в комнате совершенно пусто и стоит почти полная, гнетущая тишина. Ее нарушал грустным щебетанием только любимец Тельмы – дрозд, сидящий в золоченой клетке. Филип рассеянно огляделся. В сознании его теснились всевозможные мрачные предчувствия. Поеживаясь от ужаса, он подумал о том, что с его женой мог произойти какой-то несчастный случай. Ведь не могла же она покинуть его так внезапно по собственному желанию, без какой-либо причины? Это казалось ему невозможным, просто невероятным.
– Что я мог такого сделать, чтобы она ушла от меня? – пораженно спросил Эррингтон сам себя вполголоса. Все то, что еще несколько часов назад казалось ему более или менее важным, мгновенно утратило в его глазах какую-либо ценность. Какой смысл теперь имели для него его амбиции по поводу избрания в парламент? Что это могло ему дать? Как-то выделить его среди других мужчин? Это не дало бы ему ничего, перестало иметь для него хоть какой-то смысл. Это теперь значило меньше, чем ничего! Без Тельмы весь мир Филипа был пуст – все его устремления, гордость, все без исключения казалось мелким, пустым, ненужным и глупым!
«Неужели она не оставила даже записки? – лихорадочно думал Филип. – Ни намека на то, куда она отправилась, ни слова, объясняющего все случившееся мне? Нет, это, наверное, все же сон – моя Тельма никогда бы не бросила меня!»
Горло Филипа перехватило судорогой, похожей на рыдание. Он крепко прижал ладонь к глазам, чтобы не допустить такого проявления женственности, как слезы, которые готовы были пролиться из глаз. Через минуту или две Эррингтон подошел к столу Тельмы и выдвинул ящик, полагая, что там она могла оставить какое-то прощальное послание. Но в ящике ничего не нашлось, кроме небольшой кучки банкнот и драгоценностей в уголке. Там Тельма оставила их перед своим молчаливым и печальным уходом, и теперь их обнаружил Филип. Это озадачило его еще больше. Он еще раз обвел взглядом комнату, и на этот раз его внимание привлек блеснувший бриллиантовый крестик, который лежал на книге с названием «Глэдис-певица» на обложке. Это был томик стихов, находящийся на своем обычном месте, на столике для чтения. Филип тут же схватил его – развернулась золотая цепочка крестика, обернутая вокруг томика. Эррингтон дрожащими пальцами раскрыл книгу. Да! Среди ее страниц спрятали письмо, адресованное ему. Сейчас он все узнает! Он с лихорадочной быстротой вскрыл конверт, из которого выпали два сложенных листка бумаги. Один из них оказался его собственным посланием Вайолет Вер – это, к его изумлению и испугу, он понял сразу, в первое же мгновение. Затем, полный дурных предчувствий, он приступил к чтению прощального письма Тельмы. В нем говорилось следующее:
«Мой дорогой мальчик! Одна наша общая подруга принесла мне находящееся внутри конверта письмо, и хотя я, наверное, не должна была его читать, надеюсь, ты простишь меня за то, что я это сделала. Мне не все оказалось понятно, но я не в состоянии думать о том, что там говорится. Похоже, ты устал от твоей бедной Тельмы! Я не виню тебя, мой дорогой, потому что уверена – вина за это так или иначе лежит на мне, и мне ужасно горько думать о том, что ты несчастен! Мне известно, что я ничего не знаю об очень многих вещах и что я не приспособлена к жизни в Лондоне – боюсь, я никогда не разберусь в ней до конца. Но я могу сделать по крайней мере одно – освободить тебя, мой Филип, сделать тебя совершенно свободным! Поэтому я уезжаю обратно в Альтен-фьорд, где и буду находиться до тех пор, пока ты снова на захочешь быть со мной – если, конечно, это вообще когда-нибудь произойдет. Мое сердце принадлежит тебе, и я буду любить тебя всегда, до самой смерти. И хотя сейчас мне кажется, что нам лучше расстаться, чтобы ты мог наслаждаться жизнью и получать от нее удовольствие, ты всегда должен помнить, что я ни в чем тебя не упрекаю и никогда не упрекну. Мне только очень больно думать, что моя любовь наскучила тебе – ведь ты был так добр и нежен со мной. А чтобы люди не судачили о нас, ты просто скажи им, что я поехала проведать отца – они не увидят в этом ничего странного. Будь добр по отношению к Бритте. Я ничего не стала ей говорить, потому что это только сделало бы ее несчастной. Не сердись на меня за то, что я уехала – я просто не могу оставаться в Лондоне, зная обо всем. Что ж, прощай, моя любовь, мой самый дорогой человек! Возможно, твоя судьба – любить не только меня, но и многих других женщин, но я всегда буду любить только тебя. Я по-прежнему готова с радостью умереть за тебя. Помни всегда о том, что, какой бы долгой ни была наша разлука, даже если нас будет разделять целый мир, я остаюсь и всегда буду оставаться твоей верной женой.
Тельма».
Выражение, которое сорвалось с губ Эррингтона в тот момент, когда он дочитал письмо, было куда более сильным, чем все эпитеты, которые допустимо употреблять на страницах литературного произведения. Жгучие слезы закапали у него из глаз. Он порывисто прижал к губам листок, исписанный таким знакомым ему почерком.
– Моя дорогая… моя дорогая… – пробормотал он. – Какое ужасое недоразумение!
Затем, не теряя более ни секунды, он побежал в комнату Невилла и, ворвавшись в нее, резко выкрикнул:
– Послушайте! Это ваша вина!
– Моя вина?! – ахнул изумленный секретарь.
– Да, ваша вина! – снова закричал Эррингтон, будучи вне себя от горя и ярости. – Ваша и вашей проклятой жены, Вайолет Вер!
С этими словами Филип в бешенстве швырнул на стол письмо, ставшее причиной случившейся беды. Невилл съежился и задрожал всем телом. Его седая голова затряслась, он умоляющим жестом вытянул вперед руки.
– Ради всего святого, сэр Филип, скажите мне, что я такого сделал? – жалобно воскликнул Невилл.
Эррингтон между тем в состоянии крайнего возбуждения ходил взад-вперед по комнате.