озгу, словно наводящий тоску и уныние надоевший припев: «А что, если я приеду и обнаружу ее мертвой?!»
Погруженный в болезненные воспоминания, за ланчем он был очень молчаливым компаньоном Лоримеру. Друзья зашли в небольшой тихий ресторанчик, хорошо знакомый завсегдатаям Пэлл-Мэлл и Риджент-стрит. У самого Лоримера тоже имелись причины для молчаливости и столь же мрачного настроения и тревоги – разве он не любил Тельму так же, как ее муж, а может, и сильнее, учитывая, что его любовь была безответной? Не всегда обладание объектом любви усиливает степень обожания – известно, что мечты об идеальной страсти зачастую в тысячу крат превосходят реальность. Двое друзей за всю трапезу обменялись всего лишь несколькими словами. Хотя они честно пытались поддерживать жизнерадостный разговор на самые разные темы, у них ничего не вышло. Они уже почти покончили с легким десертом, когда кто-то вдруг поприветствовал их знакомым голосом.
– Это в самом деле Эррингтон – так и знал, что не могу ошибиться. Эй, ребята, как вы оба?
Перед ними стоял Сэнди Макфарлейн, почти не изменившийся, если не считать несколько отросшей клочковатой рыжей бороды. Друзья не видели его с самой их совместной поездки в Норвегию, и теперь поприветствовали его с искренней сердечностью – они обрадовались тому, что его появление немного отвлечет их от грустных мыслей.
– Вы откуда, Мак? – спросил Лоример, помогая вновь прибывшему усесться за их с Филипом столик. – Мы о вас ничего не слышали целую вечность.
– Для меня это было в основном приятное время, но в конце концов пришла пора мне поехать в Лондон – как говорится, лучше поздно, чем никогда. Как только я оказался здесь, все у меня пошло кувырком. Бог мой! Что за ужасное место! Правда, может, через некоторое время я к нему привыкну.
– Выходит, вы собираетесь здесь поселиться? – поинтересовался Эррингтон. – Я думал, вы планируете стать священником где-нибудь в Шотландиии.
Макфарлейн улыбнулся, и его глаза заискрились.
– Я немного изменил свои планы, – заявил он. – Видите ли, моя тетка в Глазго умерла…
– Понимаю, – грустно усмехнулся Лоример. – Вы приехали за деньгами старой леди?
– Бедная женщина! – сказал со вздохом Сэнди и покачал головой. – За несколько часов до смерти она порвала свое завещание, в которое был вписан Христианский благотворительный фонд, и стала думать о том, чтобы оставить весь свой хлам Фонду распространения знаний о Библии среди язычников, – но так и не успела осуществить свое намерение. Она отошла тихо и безропотно, словно заснувшая лань. И, поскольку завещания в итоге не оказалось, деньги достались мне, как ближайшему живому родственнику. Если ее дух наблюдает откуда-нибудь за происходящим на земле, должно быть, ему не по вкусу то, что все отошло мне после всех ее проклятий в мой адрес!
– И сколько же тебе досталось? – с улыбкой поинтересовался Лоример.
– Тысяч семьдесят или около того, – беззаботно ответил Макфарлейн.
– Отлично, Мак! – тоже с улыбкой сказал Эррингтон, стараясь сделать вид, что тема разговора его интересует. – Ты вы, значит, теперь богаты? Поздравляю вас!
– Богатство – это путы, – с претенциозным видом заявил Макйфарлейн, – путы и опасный соблазн для души и тела! – После этих слов шотландец рассмеялся и потер руки, а затем с искренним интересом в голосе спросил: – Кстати, как поживает леди Эррингтон?
– Очень хорошо, – торопливо ответил Филип, быстро переглянувшись с Лоримером, который все понял на лету. – Как раз сейчас она уехала погостить к друзьям. Я присоединюсь к ней сегодня днем.
– Жаль, что ее нет, – сказал Сэнди с разочарованным видом. – Что ж, я повидаюсь с ней, когда она вернется. Как долго ее не будет?
– Недолго – всего несколько дней, – сказал Эррингтон, и из его груди вырвался невольный вздох.
«Всего несколько дней! – подумал он. – Боже милостивый! А что, если я приеду и обнаружу ее мертвой?» – в очередной раз мелькнуло в голове у Филипа.
Макфарлейн заметил печальное выражение его лица, но предусмотрительно не стал никак это комментировать, удовлетворившись словами:
– У тебя жена, какую стоит иметь, – полагаю, ты и сам об этом знаешь. Я был бы рад засвидетельствовать ей свое почтение, как только она вернется. У меня есть ваш адрес, Эррингтон, – возьмете мой?
С этими словами Сэнди выручил Филипу небольшую визитную карточку, на которой карандашом был записан номер дома в лондонском Ист-энде. Филип взглянул на адрес с некоторым удивлением.
– Это там вы живете? – спросил он, подчеркнув свое удивление голосом.
– Да. Это самое дешевое съемное жилье, которое мне удалось найти в той округе. Женщина, его хозяйка, вполне приличного вида.
– Но с вашими деньгами, – возразил Лоример, который также заглянул в визитку, – меня удивляет такой выбор жилища. Мой дорогой, вы знаете, что это за место?
В глубоко посаженных решительных серых глазах Макфарлейна появилось задумчивое выражение.
– Да, я знаю, отлично знаю, – сказал он, отвечая на вопрос. – Это место, где концентрируются нищета, голод и преступность всех мастей. Там я нахожусь в самом центре всего этого – и именно там я хочу быть. Видите ли, с самого начала предполагалось, что я стану священником. То есть одним из тех степенных, неторопливых в движениях упитанных людей, которые вещают с кафедры проповедника о предначертаниях судьбы, первородном грехе и прочих подобных вещах, то есть занимаются пустой болтовней, от которой нет никакого толку ни одному человеку на свете. Если бы я занимался этой профессией, то, не сомневаюсь, с семьюдесятью тысячами моей тетушки мог бы вести комфортную и респектабельную жизнь эгоистичного человека, честно вступившего на путь весьма достойной, но совершенно бесполезной карьеры…
– Бесполезной? – с явной подковыркой перепросил его Лоример. – Вот что, Мак, будь поосторожнее! Служитель Господа – и бесполезный!
– Я полагаю, в этом мире очень мало настоящих служителей Господа, – задумчиво сказал Макфарлейн. – Большинство священников занимаются устройством собственных дел и вообще не думают ни о Христе, ни о Будде. Говорю вам, до нашей поездки в Норвегию у меня в голове все было шиворот-навыворот. Благодаря старому язычнику я перестал постоянно думать о деньгах. Он в этом смысле заслуживает куда большего уважения, чем многие из так называемых христиан. А что до его дочери – голубые глаза этой красавицы заставили меня испытать стыд за самого себя. Почему? Да потому, что я почувствовал, что, будучи священником официальной церкви, я стану лицемером, насквозь лживым, хотя и очень благоразумным человеком с нечистой совестью и не буду близок к реальным людям. Да-да, Эррингтон, есть в вашей жене что-то такое, что заставляет других людей подумать, прежде чем солгать. В общем, глядя на ее лицо и слушая разговоры ее старика фермера, я понял, что не смогу быть обыкновенным священником и что мне придется следовать Ветхому Завету в соответствии с тем, как я его понимаю. Сначала я решил, что буду работать за границей в качестве миссионера, но потом вспомнил про местных дикарей и решил в первую очередь заняться ими. А тут как раз очень кстати подоспели денежки моей тетки. В общем, я решил, что буду жить максимально экономно, а львиную долю средств тратить на нужды лондонских язычников. И будет самым правильным делать это, пока я жив, чтобы самому за всем присматривать. Я много раз видел, как человек хочет оставить свои земные богатства бедным, поскольку невозможно взять их с собой в могилу. Но в итоге получается так, что все каким-то чудесным образом тает, просачиваясь сквозь пальцы всяких «секретарей» или «распорядителей» какого-нибудь фонда, и тем, для кого предназначались деньги, не достается ничего. Не надо думать, что я ограничусь только проповеднической деятельностью в Ист-Энде, – этого там уже и так хватает с избытком. Бедняжка, у которой я арендовал помещение, в течение трех дней маковой росинки во рту не держала – пока я не заявился к ней и не поразил ее до глубины души, сняв ее комнаты и заплатив ей авансом. Она меня так благословляла, что, если бы вы это услышали, вы бы решили, что я в самом деле какой-нибудь святой. Как раз незадолго до моего визита у нее побывал какой-то «добрый» викарий и вместо обеда всучил ей религиозную брошюру. Понимаете, я хочу с самого начала стать для этих людей другом, даже еще до того, как смогу творить для них какое-то конкретное добро. Я собираюсь вникнуть в суть их проблем – а проблем в таких кварталах хоть отбавляй. Я собираюсь жить среди них и быть одним из них. Хочу вам напомнить, что сам Христос первым делом проявлял сочувствие к страждущим – а уж потом переходил к молитвам.
– Какой же вы хороший человек, Мак! – сказал Эррингтон, внезапно увидев своего грубоватого шотландского приятеля со странным акцентом в совершенно ином свете.
Макфарлейн даже покраснел от смущения.
– Чепуха, ничего подобного! – несколько нервно воскликнул он. – В конце концов, это чистой воды эгоизм – ведь я, по сути, целыми днями получаю наслаждение. Вчера ночью я нашел маленького увечного парнишку, который один сидел в сточной канаве и жевал картофельную шелуху. Я взял его и отвел к себе в комнату – он молча таращился на меня и мигал глазищами, словно сова. Там я угостил его тарелкой похлебки, а потом дал заесть имбирной коврижкой. Мой бог! Вы бы видели, как этот парнишка смеялся от радости. Это было поинтересней, чем смотреть спектакль в театре из ложи в бельэтаже, билет в которую стоят десять гиней.
– Святой боже, Сэнди, ну вы и молодец! – воскликнул Лоример, смеясь, чтобы скрыть более тонкие эмоции. – Я и понятия не имел, что вы, оказывается, такой.
– И я тоже, – просто сказал Макфарлейн. – Я никогда не задумывался о проблемах других людей, да что там, я даже никогда на раздумывал о содержании Ветхого Завета до того момента, как увидел вашу супругу, Эррингтон. – Макфарлейн передохнул минутку, а затем мрачно добавил: – Да, мне часто казалось, что она настоящий, живой ангел. И мне всегда хотелось заняться чем-то полезным, стоящим – с тех самых пор, как я с ней познакомился.