– Я скажу ей об этом, – сказал бедный Филип, испытывая боль в сердце от тоски по любви всей своей жизни, хотя на губах его в этот момент и играла улыбка. – Ей будет приятно это услышать.
Макфарлейн снова покраснел, словно стеснительный школьник.
– О, я даже не знаю, стоит ли, – сказал он торопливо. – Но она в любом случае замечательная женщина. Кстати, – резко поменял он тему, – вы слышали последние новости о преподобном Дайсуорси?
Эррингтон и Лоример ответили отрицательно.
Макфарлейн засмеялся, и его глаза блеснули.
– Совершенно очевидно, что вы никогда не читаете полицейскую хронику, – заметил он. – Мы как раз говорили о священниках – вот он очень любопытный экземпляр! Его разыскивали у него на родине в Йоркшире за то, что он крутил шашни с женщинами из своего тамошнего прихода. Как-то раз он заперся в помещении церковной общины с только что вышедшей замуж супругой одного из своих самых ярых сторонников. Он там прекрасно проводил время, пока его не выволок оттуда муж и не отделал как следует. Потом он уехал из тех мест и чуть ли не на следующий день объявился в Глазго.
Макфарлейн сделал паузу и снова расхохотался.
– И что дальше? – спросил Лоример с некоторым интересом. – Вы там с ним встретились?
– Я – да, но о нем, пожалуй, так нельзя сказать. Он был под слишком хорошим присмотром, чтобы нуждаться в моих услугах или в общении со мной. – Макфарлейн с довольным смешком потер свои большие руки. – Его окружала толпа разгневанных леди, а он призывал небеса в свидетели своей моральной и духовной чистоты. Он был без шляпы, с подбитым глазом, в пальто, покрытом грязью, а под руку его очень крепко держал полисмен. В общем, его обвинили в пьянстве в публичном месте, нарушении общественного порядка и недостойном поведении, и магистрат обошелся с ним довольно жестко. Дело было исключительно скандальным, и его приговорили к месяцу заключения в тюрьме и тяжелым общественным работам. Тяжелым общественным работам! Это здорово! Только представьте его, занимающегося тяжелым физическим трудом, – впервые, наверное, за всю его жизнь! Боже правый! Я так и вижу эту картину!
– Значит, он все-таки докатился до этого! – Эррингтон пожал плечами с усталым презрением. – Я знал, что так будет. Одно утешает – его карьера священника окончена!
– Не будьте в этом так уж уверены! – осторожно сказал Сэнди. – Существует еще Америка – там ее можно продолжить. В Америке он может прикинуться гонимым, жертвой, чуть ли не святым! Он может создать себе такую же дутую репутацию, как Генри Уорд Бичер. Никогда не угадаешь, когда может произойти что-то подобное – все-таки наш мир очень странное место!
Друзья вышли на улицу. Там Макфарлейн обменялся с Эррингтоном и Лоримером рукопожатиями и отправился по своим делам, пообещав Филипу зайти к нему, когда Тельма будет дома.
– Он в самом деле превратился в очень хорошего человека, – сказал Лоример, когда шотландец ушел. – Я никогда не думал, что он – такая серьезная и глубокая личность. Он стал филантропом.
– Мне кажется, он больше, чем обычный филантроп, – ответил Филип. – Филантропы часто очень много говорят и ничего не делают.
– Как и члены парламента, – с улыбкой заметил Лоример.
– Совершенно верно. Кстати – я снял свою кандидатуру.
– Сняли? Почему?
– О, мне все это надоело! Для того, чтобы обеспечить себе голоса, надо быть таким лжецом. Вчера я зря потратил время, произнося речи, чтобы попытаться убедить неотесанных провинциальных типов послужить интересам своей страны, – и, пока я этим занимался, моя дорогая жена находилась дома одна и переживала за меня! Господи, если бы я только знал! Когда я вернулся сегодня утром и застал весь этот кошмар, я отдал Невиллу указание отправить уведомление о том, что я отказываюсь баллотироваться. Я повторил ему это еще раз – это было последнее, что я сказал ему перед тем, как выйти из дома.
– Но вы могли бы подождать с этим день или два, – задумчиво сказал Лоример. – Вы такой импульсивный человек, Фил…
– Ну, я просто ничего не мог с собой поделать. Я устал от политики. Я взялся за это дело, полагая, что у любого парламентария в сердце интересы его страны, – а оказывается, ничего подобного! Все они пекутся только о самих себе – во всяком случае, большинство из них. Они неискренни даже в своих попытках улучшить жизнь населения. Ладно еще когда представители аристократии посвящают все силы защите своих прав и привилегий. Но почему, ради всего святого, представители самых богатых и преуспевающих граждан не могут делать для обездоленных и несчастных то же самое, что наш шотландский приятель? В его действиях я вижу реальную пользу и реальное добро, и я помогу ему в моем завещании, когда… когда Тельма вернется.
Беседуя так, два друга дошли до «Гаррик-клуба», в читальной комнате которого нашли Бо Лавлейса – тот листал какие-то новые книги с улыбкой человека, который твердо верит, что нет ничего нового и оригинального под солнцем и что литература – это сплошное повторение. Он жизнерадостно поприветствовал Эррингтона и Лоримера.
– Пойдемте отсюда, – сказал он. – Давайте отправимся куда-нибудь, где мы сможем поговорить. Вон там я вижу пожилого человека, который готов убить любого члена клуба, если тот произнесет хоть слово даже шепотом. Давайте не будем будить его гнев. Вы ведь знаете, мы все здесь литераторы и продаем свои произведения. У каждого есть специальное место, где он сортирует свой товар – покрытые плесенью апельсины, кислые яблоки и несъедобные орехи. Мы их полируем до глянца, чтобы все это выглядело соблазнительно для публики. Дело это серьезное, и мы терпеть не можем, когда кто-нибудь смотрит, как мы расставляем яблоки самой соблазнительной стороной к покупателю и бросаем апельсины в кипяток, чтобы они казались более крупными и спелыми! Мы любим творить свой обман в тишине и в одиночестве.
Бо повел друзей в курительную комнату – и там с большим удивлением и тревогой узнал историю об отъезде Тельмы.
– Наивный мальчик! – сказал он мягко, похлопав Филипа по плечу. – Как вы могли быть таким глупцом, чтобы подумать, будто ваши неоднократные визиты к Вайолет Вер, неважно, по какому поводу, не потянут за вами шлейфа скандала! Полагаю, вы даже не представляли, насколько это компрометирует вас.
– Он никогда не говорил мне об этом ни слова, – вставил Лоример, – в противном случае я бы объяснил, что думаю по этому поводу.
– Ну конечно! – воскликнул Лавлейс. – И – простите меня – какого дьявола вы не предоставили своему секретарю возможность самому разбираться с домашним дрязгами?
– Он слишком надломлен, – сказал Эррингтон. – Это слабый, безнадежно раздавленный, сраженный горем человек. Я решил, что смогу помочь ему…
– Понимаю! – сказал Бо, дружески глядя на Филипа. – Вы прекрасный человек, Эррингтон, но вам не следует быть таким импульсивным и действовать, подчиняясь первому порыву. Теперь, полагаю, вы хотите пристрелить Леннокса – но этого сделать нельзя, во всяком случае, в Англии.
– Это вообще сделать невозможно, – мрачно сказал Лоример. – Он мертв.
Бо Лавлейс даже отшатнулся от изумления.
– Мертв! Не говорите так! Как же, ведь он еще вчера вечером обедал в «Критерионе» – я его там видел.
Друзья коротко рассказали Лавлейсу о происшедшем несчастном случае и его фатальных последствиях.
– Он умер ужасной смертью, – тихо сказал Филип. – Я до сих пор не могу прийти в себя. Передо мной так и стоит его изуродованное, искаженное болью лицо.
Лавлейс если и был шокирован, то лишь слегка. Он знал Леннокса слишком хорошо и презирал слишком сильно, чтобы испытывать сожаление по поводу его внезапной смерти.
– Неприятный исход для такого человека, – заметил он. – Совсем не эстетичный. А вы, значит, собирались наказать его?
– Взгляните! – Филип продемонстрировал лошадиный кнут. – Я носил это с собой целый день. Жаль, что я не бросил его где-нибудь на улице. Но, если бы я это сделал, кто-нибудь наверняка подобрал бы его и вернул мне.
– Вот если бы это был бумажник с деньгами внутри, вы могли бы не сомневаться, что никогда больше его не увидите, – рассмеялся Бо. – Ладно, давайте-ка его сюда. – Лавлейс завладел кнутом. – Подержу его у себя до вашего возвращения. Значит, вы отправляетесь в Норвегию сегодня?
– Да. Если смогу. Но сейчас зима, так что возможны самые разнообразные сложности. Боюсь, добраться до Альтен-фьорда в это время года – непростая задача.
– Почему бы вам не воспользоваться вашей яхтой и не избежать зависимости хотя бы от части препятствий? – предложил Лавлейс.
– Мне не повезло, она в ремонте! – с отчаянием в голосе ответил Филип. – Яхта будет готова к выходу в море только через месяц. Нет, я должен попытаться использовать свой шанс во что бы то ни стало. Возможно, мне удастся перехватить Тельму в Халле – я очень на это надеюсь.
– Не унывайте, мой мальчик! – сочувственно сказал Бо. – Все будет хорошо, надейтесь на это! Ваша жена добрая, благородная, разумная женщина. Когда она поймет, что произошла досадная ошибка, я не знаю, какое чувство будет доминировать в ее душе – счастье по поводу того, что все разрешилось, или сожаление из-за того, что она все не так поняла. А теперь давайте выпьем кофе.
Лавлейс сделал заказ проходящему мимо официанту. В тот самый момент, когда он это сделал, какой-то джентльмен с приятным лицом и улыбкой на губах, державший руки за спиной и тоже проходивший по залу, с подчеркнутой вежливостью кивнул Бо, а затем последовал дальше. Бо ответил ему столь же учтивым поклоном.
– Это Уиппер, – пояснил он с улыбой, когда джентльмен удалился на достаточно большое расстояние. – Лучший и самый щедрый из людей! Он критик. Мы знаем, что все критики великодушны и щедры, но он в особенности отличается этими качествами. Он оказал мне самую большую услугу в жизни. Когда вышла моя первая книга, он набросился на нее и буквально растерзал в клочки, а потом еще какое-то время насмешливо размахивал ими перед глазами публики. Можно сказать, что с того самого дня я сделал себе имя – мои произведения стали продаваться с поистине чудесной быстротой. Не могу передать, как я благодарил и благословлял, и все еще благодарю и благословляю Уиппера! Он всегда прямо-таки вцепляется в мои