тексты, и это так любезно с его стороны! Как вы видите, мы чертовски вежливы друг с другом – и, что совершенно очаровательно, так это то, что он понятия не имеет, как сильно мне помог! Он в самом деле первоклассный человек. Но я еще не дошел до предела своих амбиций.
Тут Бо, сверкая своими серо-стальными глазами, не выдержал и расхохотался.
– Вот как? И чего же вы еще хотите? – тоже смеясь, поинтересовался Лоример.
– Я хочу, – торжественно заявил Бо, – чтобы надо мной поглумился «Панч»! Да, я хочу, чтобы «Панч» вдоволь поиздевался надо мной, покорчил в мой адрес рожи, высказал по моему поводу свой визгливый гнев и негодование. Ни один автор не может считать свою славу прочной, пока милый старый «Панч» по нему не проедется. Брань – вот что сейчас способствует славе и хорошей репутации. Сами небеса против того, чтобы меня хвалил «Панч». Это было бы для меня величайшим несчастьем.
Тут принесли кофе, и Лавлейс разлил его друзьям, стараясь веселым разговором отвлечь Эррингтона от мрачных мыслей.
– Меня только что проинформировал некий ответственный представитель власти, что Уолт Уитмен – это новый Сократ, – сказал он со смехом. – В первый момент я от этого слегка остолбенел, но сейчас это уже прошло. О, этот восхитительно сумасшедший Лондон! Это просто какой-то гигантский дом для умалишенных Колни-Хэтч, где ненормальные со всего мира могут озвучивать свои глупости! Для того, чтобы адекватные англичане с такими именами, как Шекспир, Байрон, Китс и Шелли, могли сохранять и поддерживать литературную славу своей страны, представьте на одну секунду, что Уолт Уитмен – поэт! Бог мой! Вот так гром среди ясного неба!
– Он ведь американец, не так ли? – спросил Эррингтон.
– Да, мой дорогой мальчик! Американец, которого отвергает довольно существенная часть Америки. Соответственно, мы, из чувства противоречия, поднимаем его на щит. Его главная особенность состоит в том, что он подчеркнуто пишет банальности, нисколько не считаясь с музыкой и с ритмом. Вот, например, фрагмент из него, где он пишет об одомашнивании крупного рогатого скота. Он утверждает, что скотовод живет в «идиллической пасторальной местности. Туда ему привозят для приручения трехлетних и четырехлетних животных. Некоторые из них удивительно красивы и, кажется, имеют гордый нрав. Одни имеют темно-желтую масть, у других шкура испещрена пятнами, у кого-то белая полоса вдоль спины, некоторые пегие, у отдельных очень широко расставленные рога (и это хороший знак!). Смотрите! А вот два животных со звездочками во лбу. Обратите внимание на их упитанные, широкие спины и на то, как прямо и уверенно они стоят на ногах…»
– Стойте, стойте! – воскликнул Лоример, затыкая уши руками. – Это какая-то шутка, Бо! Никто не назовет эту тарабарщину поэзией!
– О! Как бы не так! – вскричал Лавлейс. – Дайте только волю кому-нибудь из критиков с репутацией, и он продвинет эту идею, а большая часть лондонской публики, которая даже не потрудится лично прочитать оригинал, начнет утверждать, что это не хуже, чем творчество Шекспира. Милые британские бараны! Короткошерстные саутдауны! Кудрявое стадо! Стоит только колокольчику какого-нибудь критика в прессе громко звякнуть, как все они тут же с блеянием устремляются на этот звук, откуда бы он ни шел! Даже самые умные люди в нашем огромном мегаполисе знают это и действуют соответствующим образом.
– Тогда почему же вы не действуете соответствующим образом? – поинтересовался Эррингтон с легкой улыбкой.
– Я? Я не могу! Я никогда в жизни ни на что не спрашивал позволения прессы, хотя ее колокольчик и для меня звонил постоянно. Какая-то часть баранов повинуется его звуку, но не все. Ну что, вы закончили? – Все трое встали, собираясь уходить. – Что ж, Эррингтон, старина. – Бо тепло пожал Филипу руку. – Удачной вам поездки и счастливого возвращения домой! Мои лучшие пожелания вашей жене. Лоример, вы решили, поедете ли вы со мной в Италию? Я отправляюсь туда послезавтра.
Лоример поколебался, а затем ответил:
– Ладно! Моя матушка в восторге от этой идеи. Да, Бо, мы поедем! Но я очень надеюсь, что мы вам не наскучим.
– Наскучите? Мне? Вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы говорить такие вещи.
С этими словами Бо вывел друзей из курительной комнаты в холл. Эррингтон, немного удивленный таким неожиданным поворотом разговора, заметил:
– Послушайте, Джордж, – я думал, что найду вас здесь, когда мы вернемся из Норвегии. Я полагал, знаете ли, что вы захотите поприветствовать Тельму!
Лоример рассмеялся.
– Мой дорогой друг, я вам буду не нужен! Позвольте мне объяснить вам ситуацию. Видите ли, на мне лежит долг – вывезти мою матушку из Лондона на зиму.
– Вот именно! – согласился Лавлейс, который внимательно наблюдал за Лоримером, пока тот говорил. – Не лишайте пожилую леди возможности погреться на южном солнце, Эррингтон! Лоример тоже хочет немножко привести себя в порядок – он выглядит нездоровым. Считаю этот вопрос решенным. Послезавтра мы встретимся на вокзале Чаринг-Кросс. Утром с приливом отходит экспресс – никогда не отправляйтесь через Ла-Манш ночью, если у вас есть возможность выбирать.
Мужчины еще раз пожали друг другу руки и расстались.
«То, что планирует этот молодой человек, – лучшее, что он может сделать в текущей ситуации! – подумал Лавлейс, возвращаясь в читальную комнату клуба и думая о Лоримере. – Чем скорее он уедет отсюда, сменит обстановку, тем лучше – иначе он надорвет себе сердце, страдая по красавице Тельме. Боже правый! Каждый раз, когда в разговоре упоминалось ее имя, у этого молодого человека глаза становились, словно у раненого животного. Он в самом деле сильно мучается!»
Сев, Лавлейс принялся размышлять.
«Интересно, что я могу для него сделать? – думал он. – Я полагаю, ничего. Когда речь идет о такой любви, ничем помочь нельзя. И это жаль – очень жаль! Я не знаю ни одной женщины, которая могла бы произвести на него впечатление. Никакая итальянская красавица ему никогда не понравится». Тут Бо на время прервал свои размышления, и лоб его над красивыми широкими бровями покраснел – в воображении литератора возникло ослепительно прекрасное, врезающееся в память лицо с влажными темными глазами, обрамленное пышными темными волосами.
– Если только он не увидит Анджелу, – пробормотал Лавлейс негромко себе под нос. – А он ее не увидит, и потом – Анджела любит меня.
После этого его размышления приняли особенно приятный характер, судя по выражению лица писателя. Нежная страсть вовсе не была чужда Бо – у него самого вспыхнул небольшой роман, яркий и красивый, как летний день. Но он решил, что Лондон с его страстью к сплетням, скандалам и любопытством прессы к чужой личной жизни, учитывая популярность Бо как литератора, будет проявлять слишком много внимания к этим деталям его жизни и описывать их в совершенно искаженном и некорректном виде. А потому он решил не давать Лондону проникать в эти свои частные тайны. До сих пор ему это удавалось, и он надеялся, что так будет и в дальнейшем.
Тем временем, пока он сидел в блаженном покое и задумчивости, делая вид, что читает газету, хотя мысли его витали где-то очень далеко, Эррингтон и Лоример прибыли на станцию Мидлэнд. Бритта уже ждала там с багажом. Она испытывала радостное возбуждение. Ее настроение улучшилось, когда у нее появилась возможность вскоре снова увидеть хозяйку. Возможно, предвкушала она, ее удастся застать еще в Халле – тогда им с Филипом вообще не пришлось бы ехать в Норвегию. К платформе подошел поезд, билеты были куплены, и сэр Филип вместе с Бриттой вошли в купе первого класса. Лоример остался стоять на перроне, сложив руки и опершись локтями на окно вагона, и принялся радостно болтать.
– Вы ее наверняка найдете, Фил, я в этом не сомневаюсь! – заявил он. – Думаю, очень возможно, что ей пришлось остаться в Халле. Ну, а в худшем случае, Бритта, если возникнет такая необходимость, будет для вас проводником в Норвегии. Ее ничто не устрашит!
И Джордж дружелюбно кивнул маленькой девушке, к которой вернулись ее розовый цвет лица и веселый блеск глаз благодаря надежде вскоре воссоединиться со своей любимой фрекен. Паровоз дал предупреждающий свисток. Филип высунулся из вагона и тепло пожал другу руку.
– До свидания, старина! Я напишу вам в Италию.
– Хорошо. Только обязательно! И передай от меня привет Тельме!
Филип улыбнулся и пообещал выполнить эту просьбу. Состав начал двигаться – сначала медленно, потом все быстрее. Затем с лязгом, окруженный облаками пара, он выехал со станции, миновал, извиваясь, словно большая черная змея, несколько арок и вскоре пропал из виду. Лоример, оставшись на платформе один, грустно посмотрел поезду вслед. На душе его лежала тяжесть неразделенной любви, которую он не мог как-либо обнаружить или высказать. И когда он наконец перестал смотреть в том направлении, куда уехал поезд, и отвернулся, в душе его снова и снова зазвучали те пронзительные слова, которые он слышал под соснами Альтен-фьорда. Их произнес Сигурд. Какими же точными и безжалостно правдивыми она показались Джорджу сейчас!
«Хорошие вещи случаются у других – но для вас небеса пусты!»
Глава 30
Честь – вещь старомодная, но она сладко пахнет для тех, в чьих руках она крепка.
Разочарование за разочарованием ожидали Эррингтона в Халле. К сожалению, ни ему, ни Бритте не было известно о существовании доброго норвежца Фридхофа, владельца гостиницы, который помог Тельме уехать. Все их настойчивые и обеспокоенные расспросы о ней не дали никакой информации. Мало того, ни одно судно в ближайшее время не отплывало в Норвегию – даже китобойное или рыболовное. Через неделю, может, позже, в Осло отправлялся пароход – Эррингтону, который буквально сходил с ума от нетерпения, ничего не оставалось, как дожидаться его. Он прочесывал улицы Халла, пристально разглядывая всех светловолосых женщин, которые попадались ему на пути, в надежде, что Тельма встретится ему случайно и протянет к нему руки. Он написал Невиллу и попросил пересылать ему все письма, которые могли прийти на его имя в его отсутствие, и с каждой почтой ждал послания от Тельмы, но его все не было. Чтобы хоть немного отвлечься, он написал жене длинное письмо, в котором все объяснил и рассказал, как горячо он любит и обожает ее и что теперь собирается приехать в Альтен-фьорд, чтобы воссоединиться с ней. Письмо заканчивалось страстными заверениями в том, что он испытывает по отношению к ней прежние чувства и продолжает хранить ей верность. Сделав это, Эррингтон немного успокоился, правда, он еще не осознал, что сам вполне мог прибыть к цели своего путешествия раньше, чем туда дойдет письмо. Потянулись серые, мучительные дни. Прошла неделя, и наконец пароход, направлявшийся в Осло, отплыл. После путешествия по очень бурному морю Филип и Бритта высадились на берег в городе.