Там Эррингтон выяснил, что за день до их прибытия какое-то судно отправилось к Северному мысу, а следующее будет лишь через две недели. Ругая свое невезение, он решил добираться до Альтен-фьорда по суше и приступил к необходимым приготовлениям. Те, кто хорошо знал Норвегию, пытались отговорить его от этой отчаянной идеи. Чем дальше на север, говорили они, тем больше опасность – тем более что погода даже для Норвегии стояла исключительно суровая. Всю страну укрывал глубокий снег, преодоление которого представлялось очень трудным. Сделать это можно было только на легких открытых санях либо на пулке – подобии сухопутной лодки вроде тех, которые используют жители Лапландии, запрягая в них ездовых северных оленей. При этом возможность передвижения на санях заканчивалась там, где начинались районы, покрытые особенно глубоким снегом, а успешное управление пулкой требовало особого, необычного навыка, которым владели только местные жители. Однако мужественная маленькая Бритта отвергла все эти аргументы тех, кто убеждал ее и Филипа в трудности путешествия по снежным просторам. По ее словам, она умела править северными оленями, знала, как нужно управлять пулкой, и не испытывала ни малейшего сомнения в том, что сможет преодолеть все препятствия, с которыми они с Эррингтоном могут столкнуться в пути. В то же время она честно сказала Филипу, что путешествие будет долгим, может занять несколько дней, и что останавливаться на отдых придется на попавшихся по дороге фермах или просто пастбищах, где наверняка будет очень холодно и неуютно. Она также предупредила, что им будет сложно найти сменных оленей и что, возможно, стоит все же подождать следующего судна, идущего к Северному мысу.
Но Эррингтон не хотел ничего слышать о дальнейших проволочках. С каждым часом его поведение становилось все более тревожным, добавляя ему все новые поводы – реальные или мнимые – для беспокойства. Оказавшись в Норвегии, он просто не находил себе места. Мысль о том, что Тельма может быть больна, находиться при смерти или что она вообще уже мертва, все сильнее овладевала им. Эти его страхи легко передавались Бритте, которая также испытывала сильнейшее нетерпение. Вскоре они оба приняли решение о том, что у них есть все необходимое для путешествия по суше, и выступили в путь по темным просторам Севера, покрытым снегом и льдом, которые, чем дальше они уходили, становились все белее, небеса над ними все темнее и темнее, и окружающее их пространство – все безмолвнее. Время от времени в небе возникали яркие всполохи северного сияния. Высокие, с заснеженными ветвями, почти лишенные хвои сосны стояли вокруг словно лесные призраки, время от времени роняя мелкие льдинки, словно замерзшие слезы. Луна казалась сделанной не из серебра, а из стали, и заливала все вокруг морозным сиянием, делая окружающий пейзаж еще более мрачным. Бритта, завернувшись по самый подбородок в меха, направляла движение странно выглядящих, чем-то похожих на эльфов оленей, чьи рогатые головы отбрасывали на снежную белизну длинные искривленные тени. Филип, сидя позади девушки, нервно и нетерпеливо подгонял ее, прислушиваясь к мягкому оленьему топоту, звяканью колокольчиков на их сбруе и шипению полозьев по искрящемуся снегу.
Тем временем, пока Эррингтон преодолевал заснеженные пространства Норвегии в трудном и рискованном путешествии, в Лондоне о нем распространились слухи. Все, по крайней мере все те, кто входил в число наиболее заметных и авторитетных членов высшего общества, говоря о нем, пожимали плечами, приподнимали брови и глубокомысленно улыбались. В какой-то момент он приобрел большую известность, чем если бы в течение долгих лет отстаивал интересы своей страны в парламенте.
Дело в том, что в то самое утро, когда он покинул город и отправился в Норвегию, вышел очередной номер светского журнала «Змея». Разумеется, его, как обычно, купили многие почитатели издания, надеющиеся увидеть на страницах истории о новых скандалах в аристократических кругах. Довольно часто в таких случаях эти прекрасные люди разочаровывались. Содержание «Змеи» нередко оказывалось ужасно скучным – журналу, по сути, было просто нечего сказать своим читателям. Те в таких ситуациях зачастую решали, что журнал не стоило приобретать. Но на этот раз в номере содержалось много в самом деле интересного. В том числе такого, что можно считать сногсшибательным – или претендующим на этот эпитет. Имелось там и нечто такое, что вполне могло одним ударом разрушить безупречную до этого момента репутацию. «В самом деле, в самом деле! – засуетились сливки общества, – это все ужасно, но, конечно же, подобного следовало ожидать! Эти тихие, спокойные, внешне добропорядочные персоны неизменно оказываются совершенно безнравственными людьми, когда узнаешь их получше. Но все же, кто мог ожидать такого!»
И те, кто входил в цвет общества, снова и снова перечитывали приводимый ниже скандальный абзац и наслаждались им, словно рассасывая конфету. Вот что в нем говорилось:
«Мы узнали из весьма авторитетного источника, что «норвежская красавица», леди Брюс-Эррингтон, жена сэра Филипа Брюса-Эррингтона, вот-вот подаст на развод по причине супружеской неверности. Дама, которая стала причиной раздора между супругами, хорошо известна и пользуется восхищением публики, часто бывающей в театре «Бриллиант». Однако в таких делах всегда есть две стороны, и ходят слухи, что истинная уроженка Норвегии (которая, как мы понимаем, до брака всерьез занималась дойкой оленей на берегу своего родного фьорда) имеет и другие причины требовать развода, они не связаны с официальными основаниями, и она предпочитает не разглашать их. Мы, однако, всегда на стороне представительниц прекрасного пола. Поэтому, поскольку неверный муж не стал скрывать, с кем у него случилась новая связь, без всяких колебаний высказываемся в поддержку леди Эррингтон. Этот случай наверняка покажется интересным тем, кто верит в благословенность брачных уз и семейное счастье вкупе со строгими моральными принципами и религиозными чувствами».
По чистой случайности этот образчик «безукоризненного стиля» был замечен Бо Лавлейсом. Он испытывал безграничное презрение к «Змее» и прочим изданиям подобного толка, поэтому никогда не заглянул бы в статью, о которой идет речь, и не прочел бы приведенный абзац. Но ему указал на эту публикацию один его приятель из «Гаррик-клуба» – не то с полуулыбкой, не то с ухмылкой на губах.
– Это гнусная ложь! – коротко бросил Бо.
– Это еще надо доказать! – ответил приятель и, смеясь, отошел.
Бо снова и снова перечитывал злосчастный фрагмент, и кровь его кипела от праведного возмущения. Тельма! Тельма, это благородная белая лилия женского племени – неужели и ее безупречную жизнь и репутацию пытается испачкать такой грязный листок, как «Змея»? И неужто чести Эррингтона брошен вызов в его отсутствие, когда он сам не в состоянии ни слова сказать в свою защиту?
– Вот ведь омерзительный подлец! – негромко пробормотал Лавлейс, размышляя о том, кто может быть издателем журнала. – Интересно, как его зовут?
Внимательно изучив выходные данные, он обнаружил над одной из колонок следующие слова: «Издатель и владелец К. Сноли-Граббс, которому следует пересылать все чеки и почтовые переводы. Издатель не отвечает за возврат отвергнутых рукописей». Бо взял на заметку имя и записал адрес редакции в своем карманном блокноте, таинственно улыбаясь каким-то свои мыслям.
– Я почти рад тому, что Эррингтона сейчас нет в Лондоне, – вполголоса произнес он. – Если смогу, постараюсь сделать так, чтобы он этого не увидел, хотя боюсь, что у него найдутся особенно близкие друзья, которые пошлют ему этот пасквиль, аккуратно отметив особенно гнусные места. В любом случае, прямо сейчас ему точно не нужно об этом знать. Что же касается Лоримера, стоит подумать, не рассказать ли все ему! Хотя нет, не стану. Разыграю все сам. И, боже правый! Какой же удовольствие я получу!
Час спустя он оказался в редакции «Змеи» и вежливо поинтересовался, может ли он видеть мистера Сноли-Граббса. Судя по всему, Бо приехал верхом, поскольку в руке он держал лошадиный кнут – тот самый, который Эррингтон оставил у него накануне.
Мальчишка-посыльный с пятнами чернил на руках и взъерошенными волосами, сидевший в гордом одиночестве в вестибюле редакции, вопросительно посмотрел на него – визитеры с такой респектабельной внешностью и манерами, как у Бо, появлялись в офисе редко. Обычно те, кто имел дело с Граббсом, выглядели совсем иначе. Гораздо чаще ими оказывались уволенные камердинеры или слуги, желающие заработать полкроны или пять шиллингов, предложив какую-нибудь информацию о бывших хозяевах, невзрачного вида актеры, играющие эпизодические роли в постановках и жаждущие рассказать о последнем скандале вокруг очередной театральной «звезды», мелкие людишки из мира спорта, в частности, ипподромные «жучки» самого низкого пошиба, стремящиеся сделать деньги на ставках. Иногда попадались также неудачливые поэты и драматурги, а также «леди» из-за кулис балета, из-за барных стоек и из прочих подобного рода мест. Именно такая публика целыми днями добивалась возможности поговорить с глазу на глаз с Граббсом. Бо Лавлейс с его массивной головой, подтянутой мускулистой фигурой, внимательными, умными глазами и лицом, на котором была написана уверенность в себе, показался редакционному мальчишке человеком необычным и привлек его внимание. Посыльный живо спорхнул с высокого стула и уважительным тоном произнес:
– Назовите, пожалуйста, свое имя, сэр!
– Бофорт Лавлейс, – ответил джентльмен с вежливой улыбкой. – Вот моя визитная карточка. Спросите у мистера Граббса, может ли он уделить мне несколько минут. Если он занят – издатели обычно занятые люди – скажите, что я подожду.
Мальчишка моментально исчез. Имя Лавлейса ему было хорошо знакомо. Правда, он знал Бо не как знаменитого романиста, а как «типа, зашибающего очень большие деньги». Неудивительно, что, когда он добрался до маленькой комнатушки на темной верхней площадке узкой лестницы, где, улыбаясь, сидел над грудой писем и присланных рукописей аристократ от журналистики Сноли, у посыльного даже дыхание сперло от волнения. Сноли взглянул на визитку, которую мальчишка вручил ему испятнанной чернилами рукой.