Тот медленно приблизился.
– Ловиса Элсланд, – отчетливо и раздельно заговорил он, обращаясь к лежащей на постели старухе, которая все еще прикрывала рукой лицо. – Здесь я, Олаф Гулдмар. Ты меня знаешь?
От звука его голоса странный спазм исказил черты умирающей. Она чуть наклонила голову, словно пыталась расслышать далекое эхо, и подняла палец, словно наслаждалась тишиной.
– Знаю ли я тебя? – прошамкала она едва слышно. – Как я могу не знать шатена Олафа? Олафа с веселыми глазами? Олафа – гордость Севера? – Старуха чуть приподнялась и села немного прямее. Затем, вытянув вперед руки и помахивая ими, принялась не то петь, не то произносить речитативом: – Олаф, странник по диким морям, – он приходит и уходит на своем белом судне, которое порхает, как птица, по искрящимся водам. Длинны и печальны дни, когда он отсутствует, и фьорды грустят без улыбки Олафа – Олафа-короля!
Старуха сделала паузу. Олаф смотрел на нее с жалостью и удивлением. Вдруг выражение ее лица изменилось – теперь на нем появились благоговение и страх.
– Стойте, стойте! – закричала она пронзительным голосом. – Кто это возвращается с юга вместе с Олафом? Тучи бегут быстрее ветра… они затянули небо у входа во фьорд… на горизонте видны паруса, красные, как кровь… кто это приплыл с Олафом? Распущенные волосы полощутся у него на груди; на него смотрят глаза, голубые, словно северные льды; Олафа крепко целуют малиновые губы – ах!
Ловиса издала крик и резко взмахнула в воздухе руками, словно отгоняя от себя что-то.
– Назад, назад! Убить невесту Олафа, не мучайте меня больше! Назад, я сказала! Видите? – Старуха указала куда-то в темноту перед собой. – Бледное, бледное лицо, длинные блестящие волосы, похожие на змею, – она ползет и ползет по тропинкам в горах, а следом за ней ходит ребенок! Ребенок! Почему бы не убить и ребенка тоже – почему?
Старуха вдруг дико захохотала. Фермер слушал ее бредни с оттенком ужаса, его красные обветренные щеки побледнели.
– О боги, как же это странно! – пробормотал он. – Кажется, она говорит о моей жене, но что она может знать о ней?
На некоторое время наступила тишина. Ловиса, похоже, израсходовала все свои силы. Однако вскоре она откинула со лба седые космы и злобно спросила:
– Где моя внучка? Где Бритта?
Ни Гулдмар, ни Ульрика ничего не ответили. Но имя Бритты словно вернуло старой женщине разум. Когда она заговорила снова, ее речь была вполне осознанной, а голос – резким, как всегда. Она, похоже, забыла все то, что сказала в приступе бреда перед этим. Смотрела она теперь на фермера тоже вполне осознанно, словно начала отдавать себе отчет в его присутствии.
– Так значит, ты пришел, Олаф Гулдмар! – сказала она. – Это хорошо, потому что я чувствую на себе руку смерти.
– В самом деле будет хорошо, если я смогу тебе чем-то помочь, Ловиса Элсланд, – сказал Гулдмар, – но я плохой утешитель. Ведь, по моим верованиям, смерть – это благословение, и жалеть о ней ни в коем случае не стоит. Более того, в моем понимании, когда тело становится слишком слабым, чтобы носить в себе душу, самое время сбежать из этого мира как можно скорее.
– Сбежать? Сбежать? Куда? – спросила Ловиса. – От червей, пожирающих все на свете? От безжалостной молвы, которую нельзя заставить замолчать? От пыток, жажды, жары и тьмы адовой кто сможет убежать?
– Ну, если это все, что может дать тебе твоя вера, – с легкой улыбкой сказал фермер, – то это не та вера, которой стоит следовать!
Ловиса взглянула на него с насмешкой.
– А твоя? Достаточно она сильна, чтобы удовлетворить твою гордость? – с презрением спросила она. – Неужели Один так щедро одарил тебя, что ты способен хвастаться верой в него? Послушай меня, Олаф Гулдмар, – у меня осталось совсем мало сил, поэтому я должна говорить коротко. Твоя жена…
– Что – моя жена? – торопливо и встревоженно спросил Гулдмар. – Ты ее не знала.
– Я знала ее, – с нажимом произнесла Ловиса. – Так, как молния знает дерево, в которое ударяет, заставляя его засохнуть. Или как море знает ветхое судно, которое оно топит в ветреный день. Надменный Олаф! Я знала ее, как сердце знает того, кто его разбивает!
Гулдмар озадаченно посмотрел на Ульрику.
– Похоже, она снова бредит?
– Брежу? Скажи ему, что я не брежу! – выкрикнула Ловиса, приподнимаясь в постели, чтобы слова ее звучали громче и яснее. – Может, я и бредила, но это уже прошло! О Господь, который будет оценивать и судить мою душу, будь свидетелем того, что я говорю правду! Олаф Гулдмар, помнишь ли ты дни нашей молодости?
– Это было давно, Ловиса, – мягко ответил фермер.
– Давно? Кажется, что только вчера! Но вчера я видела весь мир вокруг сияющим надеждой, радостью и любовью. Любовью, которая для тебя была просто развлечением. Но для меня… – Старуха содрогнулась всем телом и, казалось, погрузилась в лабиринт мрачных воспоминаний. – Любовь! – снова произнесла она. – Любовь сильна как смерть, ревность жестока, как могила, и пламя, которым обжигает та и другая, – самое жаркое пламя на свете! Но что ж, даже если так! Ты, Олаф Гулдмар, забыл то, что я помню, – что однажды в той вчерашней молодости ты назвал меня красивой, а твои губы коснулись моих! Могла ли я забыть тот поцелуй? Ты думаешь, что северная женщина, выросшая в тени высоких гор, может забыть первый всплеск страсти в ее сердце? Это женщины из тех земель, где солнце всегда жарко сияет и согревает все вокруг, могут любить сколько угодно раз, но нам, северянкам, одной любви хватает на всю жизнь. И разве моя жизнь не была полна, полна до краев – горечью и мукой? Потому что я любила тебя, гордый Олаф! Я тебя любила…
Тут фермер издал восклицание крайнего изумления. Ловиса пристально смотрела на него с презрением в глазах.
– Да, я любила тебя, ни во что не верящий насмешник, проклятый Богом и людьми, которым ты был и остался! Я любила тебя несмотря на все те гадости, которые о тебе говорили. Да что там – я готова была ради тебя отказаться от своей веры и обречь свою душу на вечное горение в аду! Я любила тебя так, как она – та бледная, похожая на ведьму красавица, на которой ты женился, никогда не смогла бы любить…
Голос Ловисы ослаб, перешел в жалобный стон, и она умолкла.
– Клянусь! – воскликнул потрясенный фермер, в смущении поглаживая ладонью свою седую бороду. – Я никогда ничего не знал об этом! Это правда, в молодые годы озорство и вред часто творятся неосознанно. Но зачем беспокоить себя этими воспоминаниями, Ловиса? Если это послужит тебе утешением, то поверь – я очень сожалею о том горе, что причинил тебе своим глупым легкомыслием…
– Это неважно! – Ловиса поглядела на него со странной и очень неприятной улыбкой. – Я отомстила за себя!
Старуха вдруг резко смолкла, но через несколько секунд заговорила опять:
– Ты выбрал красивую невесту, Олаф Гулдмар, – дочь чужака, который никогда не ступал на эти берега. Ее звали Тельма. У нее был неискренний смех, а в глазах и в улыбке чувствовалось что-то южное! А я, узнав, что такое любовь, подружилась с ненавистью. – Сделав над собой усилие, Ловиса со злобным торжеством, сверкнувшим в ее глазах, окинула фермера взглядом с ног до головы. – Та, на которой ты женился и которую ты так сильно любил, – она ведь так скоро умерла!
Был в словах старухи и в жутком выражении лица какой-то ужасный намек, от которого душа Гулдмара наполнилась страхом и мрачным предчувствием, а его могучее сердце забилось чаще. Ловиса, не давая ему времени что-либо сказать, ухватила его за руку своей желтой, похожей на когтистую птичью лапу рукой, а затем торжествующе завизжала:
– Да, да! Она очень скоро умерла! Все было сделано очень, очень ловко! И никто ни о чем не догадался – никто так и не узнал, что я убила ее!
Гулдмар издал болезненный крик и стряхнул с себя пальцы старухи. В то же мгновение его рука метнулась к торчащей у него из-за пояса рукоятке охотничьего ножа.
– Убила ее! О, боги…
Перед Гулдмаром возникла Ульрика.
– Позор! – сурово крикнула она. – Она ведь умирает!
– Что-то слишком медленно, я считаю, – в ярости воскликнул фермер.
– Спокойно! Спокойно! – умоляюще произнесла Ульрика. – Дайте ей сказать!
– Ну, бей же, Олаф Гулдмар! – неожиданно звучным и сильным, хотя и хриплым голосом сказала Ловиса. – Бей, язычник, ведь для тебя закон крови, кровная месть превыше всего! Вонзи нож в самую середину моего сердца – я не боюсь тебя! Да, я заявляю, что убила ее, – и Господь оправдал меня, свою слугу, за это! Разве высочайший не повелел своим избранникам уничтожать и топтать их врагов? Понимаешь ли ты, что это даже не моя месть, и это месть тебе, проклятый раб Одина?
Голос старухи прервался. Тело ее скрутил спазм – с такой силой, что она была вынуждена бороться за каждый глоток воздуха. Ульрика поддерживала ее. Гулдмар стоял неподвижно, лицо его побелело от сдерживаемого гнева, глаза сверкали. Постепенно приходя в себя, Ловиса снова заговорила – на этот раз голос ее звучал намного слабее, как будто издалека.
– Да, Господь был на моей стороне! – пробормотала она и изрыгнула отвратительное ругательство. – А теперь слушай, как он сделал так, что я смогла расправиться со своим врагом. Я все время ходила за ней следом, и так осторожно, что она меня ни разу не заметила. Я знала ее любимую тропинку в горах – она вела к расселине в скалах. На краю этой расселины лежал широкий плоский камень. На нем она часто сидела и либо читала, либо смотрела на рыбацкие лодки в водах фьорда, и при этом слушала лепет своего ребенка. Этот камень мне даже снился. Я стала думать над тем, смогу ли я его как-нибудь расшатать. Он был глубоко вдавлен в землю. Но я подходила к нему каждый день – и каждый день немного подкапывала его, делая менее устойчивым! С упорством я делала свое дело постепенно – и настал день, когда он готов был обрушиться в расселину от одного легкого прикосновения, хотя внешне казался таким же надежным, как всегда.
Гулдмар издал какое-то невнятное восклицание и схватил себя одной рукой за горло, словно от удушья. Ловиса, глядя на него, мстительно ухмыльнулась и продолжила: