В противоположном от окна конце комнаты, в затененном дверном проеме, словно драгоценный камень, уложенный на темный бархат, сидела за прялкой девушка. Это была та самая таинственная красавица, которую видел рядом с выложенной ракушками пещерой Эррингтон. На ней красовалось простое шерстяное белое платье без декольте, открывавшее лишь шею. Ее изящные руки были частично обнажены. Наблюдая за тем, как вертится колесо прялки, и придерживая кудель, она улыбалась, словно думая о чем-то приятном. Ее улыбка как будто освещала погруженную в тень комнату – настолько она выглядела искренней и доброй. Такую можно увидеть разве что на губах счастливого ребенка. Однако темные синие глаза девушки при этом оставались серьезными и задумчивыми. Вскоре ее улыбка тоже погасла, но мечтательное выражение на прекрасном лице осталось. Жужжание колеса прялки, которое вращалось все медленнее, затихало. Наконец колесо остановилось. Девушка встрепенулась и прислушалась, словно ее ухо уловило какой-то незнакомый звук. Затем она одной рукой отбросила со лба золотистую прядь волос, медленно встала и подошла к окну. Одной рукой она осторожно отвела в сторону бутоны роз и выглянула в сад, посмотрев сначала в одну сторону, а затем – в другую. Тем самым она дала молодым людям возможность в полной мере оценить ее красоту.
Лоример медленно выдохнул, до этого долго сдерживаясь.
– Вот это да, старина, – прошептал он. Эррингтон в ответ сдавил его руку, словно в тисках. Оба молодых человека, опасаясь быть замеченными, отступили еще дальше под сень сосен. Девушка между тем задержалась у окна, словно в ожидании чего-то. Несколько голубей, сидевших на крыше, слетели вниз и опустились на землю перед ней, громко и гордо воркуя, будто пытались привлечь ее внимание. Один из них взлетел на подоконник. Красавица задумчиво поглядела на него и тихонько погладила его молочно-белые крылья и головку, стараясь не напугать. Голубь, казалось, испытывал восторг от того, что его заметили, и чуть ли не разлегся на подоконнике, чтобы его удобнее было ласкать. Продолжая осторожно поглаживать его оперение, девушка высунулась подальше в заросшее цветами окно и довольно низким грудным голосом выкрикнула:
– Отец! Отец! Это вы?
Ответа не последовало. Через минуту-другую она вернулась на свое место и снова села за прялку, колесо снова завертелось с монотонным жужжанием. Голуби же принялись прогуливаться по крыше.
– Вот что я вам скажу, Фил, – шепотом произнес Лоример, решив, что на этот раз не даст себя перебить. – Я чувствую себя просто ужасно! Мы ведем себя недостойно, словно двое воришек, которые вознамерились украсть пару голубей, чтобы испечь себе пирог с птичьим мясом. Давайте уйдем отсюда! Вы ее увидели? Ну, и довольно с вас.
Эррингтон молчал и не двигался с места. Придерживая рукой отведенную назад сосновую ветку, он с пристальным вниманием наблюдал за движениями девушки, сидевшей за прялкой.
Внезапно ее прекрасные губы разомкнулись, и она запела, выводя необычную мелодию. Она чем-то походила на стремительно бегущий по камням горного склона поток, шум которого отражался эхом от холмов и смешивался с печальными завываниями ветра.
Голос у девушки был звонким, словно хрусталь, и то же время глубоким и нежным. В нем звучала сдерживаемая страсть, которую всем сердцем ощутил Эррингтон и которая вызвала в его душе беспокойство и тоску – непривычные для него эмоции. Осознав это, он вдруг испытал странное нетерпение, которое заставило его самого смутиться. Теперь он тоже с радостью бы покинул свой наблюдательный пункт, но только по той причине, что ему захотелось избавиться от нахлынувших на него чувств. Он невольно попятился на пару шагов, но на этот раз уже Лоример заставил его остановиться, положив руку ему на плечо.
– Ради всего святого, давайте дослушаем песню до конца, – сказал он негромко. – Что за голос! Просто какая-то золотая флейта, право слово!
Лицо Лоримера выражало истинное наслаждение, и Эррингтон не стал ему возражать. Глядя сквозь оконный проем, обрамленный цветами, он буквально впился взглядом в изящный силуэт в глубине комнаты. Фигура девушки в такт ритму песни и вращению колеса прялки слегка покачивалась. Время от времени солнечные блики вспыхивали на золотистых прядях ее волос и освещали покрытые нежным румянцем щеки и прекрасную шею, которая казалась белее платья. Песня лилась из ее губ, словно из горлышка соловья. Слова были норвежские, поэтому содержания двое ее слушателей не понимали. Но мелодия, чу́дная мелодия была такова, какой должна быть настоящая музыка, и она трогала самые глубокие струны в сердцах молодых людей, уводя их в царство сладких грез.
– А вы говорите «Гретхен» Ари Шеффера, – пробормотал со вздохом Лоример. – Насколько жалко и беспомощно она выглядит на фоне этой великолепной, невероятной красавицы! Я сдаюсь, Фил. Вынужден отдать должное вашему вкусу. И готов признать, если хотите, что она в самом деле солнечный ангел. Ее голос окончательно убедил меня в этом.
В этот момент пение оборвалось. Эррингтон повернулся и пристально уставился на приятеля.
– Что, и вас зацепило, Джордж? – поинтересовался он, несколько принужденно улыбаясь.
Лоример покраснел, но не отвел взгляда.
– Я не браконьер, который охотится на чужих землях, – ответил он, стараясь говорить как можно хладнокровнее. – Думаю, вам это известно. Так что, если душа этой девушки так же прекрасна, как ее лицо – вперед, и желаю вам успеха!
Сэр Филип улыбнулся. Мрачная гримаса на его лице уступила место выражению облегчения. Это произошло неосознанно, но Лоример сразу же заметил перемену.
– Какая чушь! – радостно воскликнул Эррингтон. – Мне здесь ловить нечего. Что, по-вашему, мне остается делать в такой ситуации? Если я подойду к окну и заговорю с ней, она вполне может принять меня за вора.
– Вы и выглядите как вор, – заявил Лоример, оглядывая атлетическую фигуру своего друга, облаченную в свободный, но прекрасно скроенный белый фланелевый костюм, сшитый специально для путешествий на яхте, с серебряными пуговицами с эмблемой в виде якоря. Он также отметил про себя гордо посаженную голову, красивое породистое лицо, а затем, посмотрев вниз, обозрел изящные ступни с высоким подъемом. – Ну да, прямо-таки вылитый грабитель, так ведь? Странно, что я не замечал этого раньше. По идее, любой лондонский полисмен должен был бы арестовать вас прямо на улице из-за того, что вы очень подозрительно выглядите.
Эррингтон тихо рассмеялся.
– Что же, мой друг, о чем бы ни свидетельствовала моя внешность, сейчас я в любом случае нарушитель права чужой собственности, незаконно забравшийся в частные владения – и вы, кстати, тоже. Что будем делать?
– Найдем входную дверь и позвоним в звонок, – тут же предложил Джордж. – Скажем, что мы несчастные заблудившиеся путешественники. Надеюсь, этот самый бонд всего лишь сдерет с нас кожу живьем. Наверное, это будет больно, но вряд ли затянется надолго.
– Джордж, вы неисправимы! Предположим, что мы пройдем через эту сосновую чащу где-нибудь в другом месте. Возможно, в этом случае мы выйдем к фасадной части дома.
– Я не вижу причин, по которым мы не могли бы просто обогнуть дом с другой стороны, пройдя мимо окна. А если нас из комнаты увидит эта красавица, мы можем сказать, что пришли повидать бонда.
Молодые люди, сами того не замечая, перестали сдерживаться и, споря, заговорили громче, чем прежде. Внезапно после последней фразы Лоримера на их плечи легли тяжелые ладони. Чьи-то мощные руки развернули их в противоположную сторону от окна, в направлении которого они продолжали смотреть.
– Бонда? – услышали они низкий мощный голос. – Ну что же, молодые люди, можете больше не искать – я и есть Олаф Гулдмар!
В этих словах прозвучала такая же гордость, как если бы незнакомец заявил: «Я – император!»
Эррингтон и его друг на какой-то момент потеряли дар речи – отчасти из-за бесцеремонности, с которой их ухватили за плечи и развернули, словно каких-то безродных молокососов, отчасти от изумления и даже безотчетного восхищения, которые вызывал у них человек, который безо всякого внешнего усилия подверг их такому неучтивому обращению. Перед ними стоял мужчина выше среднего роста, который мог бы стать прекрасной моделью для честолюбивого скульптора, решившего вылепить статую предводителя войска древних галлов или бесстрашных викингов. Он был крепкого, даже могучего сложения, мускулистым и явно обладающим исключительной физической силой. В то же время в его осанке и движениях чувствовалась неуловимая грация, что делало его внешность еще более колоритной. У него были широкие плечи и мощная грудь. Его крупное лицо покрывал румянец. Но наибольшее внимание привлекала его голова. Ее украшала густая шевелюра белоснежных седых волос, которые сверкали на солнце, словно серебро. Густая борода незнакомца была коротко подстрижена – как у воинов Древнего Рима. Из-под густых седых бровей смотрели на мир пронзительные глаза. Взгляд их был острым и смелым, словно у орла или другой хищной птицы, и на редкость пристальным – казалось, что от такого взгляда не укроется даже самая незначительная ложь. Мужчина выглядел лет на пятьдесят восемь – шестьдесят. На самом же деле ему минуло семьдесят два, но он был сильнее, энергичнее и решительнее многих из тех, кому еще не исполнилось тридцати. Его необычный наряд напоминал одновременно традиционные костюмы шотландских горцев и древних греков: что-то вроде нательной фуфайки, а поверх нее – куртка из шкуры северного оленя, обшитая непонятными значками и украшениями из суровой нитки и разноцветного бисера. На плечи его был небрежно накинут и завязан узлом у пояса широкий шарф из белой шерстяной ткани, на вид очень теплой и мягкой. На поясе висел огромный охотничий нож. Говоря с незваными гостями, мужчина небрежным жестом положил одну ладонь на увесистый сосновый посох, который был испещрен причудливыми письменами и резными фигурками и на одном конце имел чуть изогнутую рукоятку. Хозяин явно ждал, что пришельцы заговорят, но, видя, что они хранят молчание, сердито сверкнул глазами и повторил: