– Беспокойство уходит из моей души, – пробормотал он. – Мы с беспокойством теперь перестанем знаться друг с другом!
Голос Гулдмара стал совсем тихим, практически неразличимым, а потом он на какое-то время совсем умолк. Затем вдруг он с какой-то нечеловеческой энергией почти выпрямился на кровати и повелительным жестом вытянул вперед руку, указывая в сторону выхода из дома.
– Неси меня туда! – выкрикнул он звенящим голосом. – Туда, где горы и море!
Вальдемар, привычно повинуясь, распахнул дверь, и ледяной ветер ворвался в дом с целым облаком крупных, словно птичьи перья, снежных хлопьев. У крыльца стояли ручные сани – их всегда держали там зимой и часто использовали для перевозки небольших грузов, посещая дальние участки фермы. До них Вальдемар собирался донести фермера на своих богатырских руках. Но старик, когда его подняли с кровати, вдруг преисполнился странной, непонятно откуда взявшейся, почти припадочной силы и заявил, что способен самостоятельно стоять. Затем, хотя и жестоко страдая от боли при каждом шаге, он, поддерживаемый Вальдемаром, в самом деле смог добраться до саней и устроиться на них. Правда, после этого он потерял сознание. Его верный слуга, укрывая неподвижное тело мехами, подумал, что хозяин уже мертв. Но времени на колебания не оставалось – слово Олафа Гулдмара, живого или мертвого, стало для Вальдемара законом. Он понимал, что, дав клятву, должен ее сдержать. Дотащить сани до фьорда было еще относительно легкой задачей. Как удалось сделать все остальное, чего требовало выполнение долга, он впоследствии просто не понимал.
Он помнил, как, ничего толком не видя перед собой, брел, спотыкаясь, изнемогая под тяжестью лежащего в санях беспомощного тела, как почувствовал под ногами скользкую поверхность пристани, и ледяной ветер швырял ему в лицо снежные хлопья. Все это время он пребывал то ли в полусне, то ли в каком-то трансе. Проснулся или пришел в себя он от толчка и – раз! – увидел себя стоящим на покрытой льдом палубе «Валькирии». Перед ним распростерлось неподвижное тело Короля. Значит, ему все-таки удалось дотащить Олафа на корабль? Он совершенно не помнил, что происходило в течение последних нескольких сумасшедших, критических минут. Голова у него так кружилась, что он не мог понять, где земля, а где небо, отчаявшись что-либо припомнить. Но теперь Олаф Гулдмар определенно лежал рядом с ним на палубе лицом кверху. Оно было бледным, а его волосы – такими же белыми, как снег, облепивший мачты судна. Рука фермера стискивала полу мехов, в которые он был завернут, словно в королевскую мантию.
Упав перед ним на колени, Вальдемар послушал, бьется ли сердце. Оно все еще пульсировало – ритмично, хотя и слабо. Глядя на спокойное, безмятежное лицо Олафа, Свенсен, этот суровый, закаленный, испытанный штормами мореплаватель и в то же время суеверный и впечатлительный человек, расплакался, словно женщина, – слезы были вполне естественным результатом искреннего и глубокого горя. Его любовь к Гулдмару носила особенный, исключительный характер – она чем-то напоминала привязанность верной собаки, которая отказывается уходить с могилы своего хозяина. Он мог совершенно спокойно и равнодушно относиться к смерти, но не когда дело касалось фермера, чья огромная сила и выносливость, казалось, не допускали даже мысли о какой-либо угрозе ему.
Пока Вальдемар плакал, стоя на коленях, в мрачном небе произошло какое-то небольшое изменение. Оно стало чуть менее темным, на свинцово-сером до этого горизонте появились бледно-розовые лучи, вверх, к этим тучам, стали подниматься полосы света – и в то же время опускаться к воде. Свет захватывал все больше пространства и в конце концов образовал ярко горящую широкую малиновую полосу, вблизи которой струилось топазового цвета сияние, словно природа не могла решить, какую форму ему придать, чтобы оно в наилучшей степени продемонстрировало свое великолепие. Впрочем, неустойчивые колебания формы и цвета были недолгими. Малиновое и топазовое сияния слились воедино, а затем на несколько секунд с удивительной четкостью образовали королевскую корону – идеальной формы, с пятью ясно видными зубцами, сверкающими, словно миллион рубинов и бриллиантов. Их теплый красный отсвет упал на бледное лицо умирающего. Происходящее потрясло Вальдемара, и, издав изумленный крик, он впился взглядом в мистическое сияние. В ту же секунду Олаф Гулдмар пошевелился и заговорил сонным голосом, не открывая глаз.
– На море рассвет! – пробормотал он. – Нос судна пенит волны, и эта белая пена сверкает и искрится. Судно быстро идет по водам. И в моем сердце тоже рассвет – рассвет нашей любви, твоей и моей, моя Тельма. Не бойся! Страсть – выносливый цветок, который может цвести на севере точно так же, как и на юге, поверь мне! Тельма! Тельма!
Внезапно Гулдмар открыл глаза и, поняв, где находится, приподнялся на палубе.
– Поднять паруса! – крикнул он, властным движением указывая рукой на корону, сверкающую в небе. – Что мы мешкаем? Ветер попутный, вода прибывает с приливом – прибывает! Видите, что показывает маяк в гавани?
Гулдмар нахмурил брови и почти сердито глянул на Свенсена.
– Делай то, что должен! – сказал он резко, повелительным тоном. – Мне нужно поторопиться!
Выражения боли, страха и жалости проступили на лице штурмана. На какое-то мгновение он заколебался, но в следующую же секунду встал к штурвалу. Нерешительность его была очень короткой, но, когда он взял себя в руки, в глазах его появилось такое выражение, словно он занимался каким-то темным, преступным делом. Олаф Гулдмар все еще смотрел на сияющую в небе корону, которая, казалось, увеличилась в размерах и, поскольку поднялся ветер, горела еще ярче. Свенсен дотронулся до его руки – она была холодной как лед и покрыта предсмертным потом.
– Позвольте мне отправиться с вами! – взмолился он. – Я ничего не боюсь! Почему и я не могу решиться на последнее путешествие?
Гулдмар сделал едва заметный, но решительный отрицательный жест.
– Викинг путешествует в загробный мир своих отцов в одиночку! – сказал он со спокойной и гордой улыбкой. – Один – и никак иначе! Ни жена, ни ребенок, ни слуга не могут сесть с ним на его корабль – так решили боги. Прощай, Вальдемар! Отдавай концы и дай мне уйти! Ты плохо мне служишь… торопись… торопись… я устал от ожидания…
Голова Гулдмара запрокинулась, и на его черты легла таинственная тень, которая появляется на лице умирающего за секунду до конца.
В воздухе появился странный, удушливый запах – сквозь доски палубы стали понемногу просачиваться колечки белесого дыма. Резкий порыв ветра, дунувший с берега, со стороны гор, стал тяжело раскачивать «Валькирию» с кормы на нос. Медленно, с явной неохотой Свенсен начал отводить ее от пристани, все время чувствуя, что глаза умирающего хозяина устремлены на него. Когда осталось отдать всего один последний конец, он встал на колени рядом с Гулдмаром и дрожащим шепотом сказал, что все сделано. В ту же минуту небольшой язык пламени воровато пробрался сквозь палубу наружу – и Олаф, увидев это, улыбнулся.
– Я вижу, что ты выполнил свою клятву, – сказал он, благодарно сжимая руку Свенсена. – Это последняя служба, которую ты мне сослужил. Да вознаградят тебя боги за верность! Да пребудет с тобой мир! Мы еще встретимся в другом мире. Я уже вижу свет Радужного Моста! А вон там золотые пики гор и морские просторы! Иди, Вальдемар, не откладывай больше, потому что душа моя в нетерпении – она вся горит, она жаждет свободы! Иди! И прощай!
Потрясенный, с болью в сердце, и все же беспрекословно повинуясь неизбежному, Свенсен в последний раз поцеловал руку своего хозяина. Затем с вырвавшимся из груди не то стоном, не то рыданием, рожденным горем в его душе, он повернулся и спрыгнул с борта судна на пирс. Стоя на самом его краю, он отвязал последний канат, который еще удерживал «Валькирию». Ее паруса наполнились ветром, снасти заскрипели. Судно чуть двинулось вперед и приостановилось.
Именно в этот короткий миг в воздухе прозвучал громкий торжествующий крик. Олаф Гулдмар, остававшийся на палубе, рывком вскочил, словно поднятый невидимой рукой, и оказался стоящим лицом к слуге, который смотрел на него в молчаливом изумлении и благоговейном страхе. Седые волосы Олафа сверкали, словно расплавленное серебро. Лицо его изменилось. Оно побледнело, в каждой его черточке ощущалось благородство и величие, а темные меха, в которые он был закутан, красиво ниспадали к его ногам, придавая ему сходство с королем.
– Слушайте! – крикнул он сильным, ясным, звонким голосом. – Слушайте гром копыт лошади, несущейся галопом! Смотрите на сияющий щит и копье! Она уже мчится – да! Тельма! Тельма! – Гулдмар в экстазе поднял руки. – Слава! Радость! Победа!
После этого он, словно благородное дерево, в которое ударила молния, упал мертвым.
После того как он рухнул, «Валькирия» рванулась вперед, движимая мощными порывами ветра, и стремительно вылетела на свободное пространство фьорда, словно дикая птица, решившая полетать перед самой бурей. В это время большие языки пламени взвились вдоль ее бортов и потянулись к верхушкам мачт, и яркий свет пламени смешался со светом все еще остававшегося в небе северного сияния в форме короны. Следуя по течению, судно быстро шло по темным водам в направлении острова Сейланн и вскоре превратилось в удивительное Судно, Охваченное Огнем! Пламя взбиралось вверх по его мачтам, охватывало рангоут и паруса, разбрасывая вокруг мириады искр, которые с шипением падали в волны и гасли.
С колотящимся сердцем Вальдемар Свенсен, сидя на корточках на площадке пирса, изо всех сил напрягая зрение, наблюдал за агонией горящей «Валькирии». Он исполнил свою клятву! Это странное обязательство крепко-накрепко связывало его, поскольку было частью языческой веры и необычных традиций, которых он придерживался.
Много лет назад, в годы своей молодости, полный энтузиазма в своем поклонении Одину и восхищения славой великих северных воинов, он признал Олафа Гулдмара настоящим потомком королей, который, будучи таковым по крови, по рождению, при этом не имел королевской власти. Проследив легендарную историю рода Гулдмара до весьма отдаленных, наполовину забытых времен, Вальдемар с достаточной убедительностью доказал себе, что он, Свенсен, должен, как