– Вы собираетесь меня похоронить? Вы должны положить меня рядом с моей матерью – ее тоже звали Тельма. Я думаю, что это несчастливое имя.
– Почему, моя дорогая? – тепло спросила Ульрика, откинув с глаз молодой женщины пряди густых волос и начав расчесывать их редкой, с выломанными зубьями расческой, чтобы больная почувствовала себя комфортнее.
Тельма вздохнула.
– Есть такая старая песня, в которой поется… – Больная на секунду замолчала. – Хотите, я вам ее спою? – поинтересовалась она, бросив на Ульрику слегка безумный взгляд.
– Нет, нет, – ответила Ульрика. – Не сейчас. Позже! – Она ободряюще кивнула. – Все постепенно! У вас еще будет время и для пения.
С этими словами Ульрика принялась ласково подтыкать больной одеяло, словно Тельма была маленьким ребенком, и почувствовала сильное искушение ее поцеловать.
– Ах, но мне нужно вам сказать одну вещь, даже если мне и не стоит петь. – Тельма озабоченно повернула голову на подушке, глядя на Ульрику. – Вот только голова у меня такая тяжелая, и в ней так шумит, что я не знаю, смогу ли это вспомнить.
– Не надо пытаться вспоминать. – Ульрика погладила нежную, гладкую щеку, испытывая странное, непривычное ощущение, – она вдруг почувствовала, как струны ее сурового сердца тронула любовь. – Постарайтесь поспать – вам станет лучше!
С этими словами она сняла с огня кружку с теплым, питательным питьем, которое она приготовила, протянула Тельме и была удивлена тем, с каким желанием та ее взяла.
«Господи, помоги нам, похоже, она не в себе от голода!» – подумала Ульрика.
Так оно и было. Поездка Тельмы из Халла длилась несколько дней, и все это время Тельма почти ничего не ела, так что силы ее закончились. Провизия, которая имелась на борту «Черной Полли», состояла лишь из сушеной рыбы, черствого хлеба и некрепкого чая без молока и сахара. В том состоянии, в котором находилась молодая женщина, ее организм взбунтовался против подобного неаппетитного меню. Простой, но поддерживающий силы напиток Ульрики показался Тельме удивительно вкусным. Она осушила кружку до дна, и, когда вернула ее, щеки и губы ее слегка порозовели.
– Спасибо вам, – сказала она слабым голосом. – Вы очень добры! И теперь я точно знаю, что хотела сказать. Это произошло очень давно. Жила-была королева по имени Тельма. Как-то раз один великий воин обратил внимание на ее красоту и полюбил ее. Но потом ее лицо ему наскучило. Он поднял против нее армию, силой отнял у нее трон и сам провозгласил себя королем всех ее земель. И в песне поется, что королева Тельма в одиночестве бродила по горам, пока не умерла. Это печальная песня, но я забыла самый конец.
Голос больной женщины превратился в неясное бормотание, глаза ее закрылись, и она уснула. Ульрика глядела на нее с задумчивой нежностью и думала, какие несчастья повлияли на рассудок бедняжки. Когда в комнату заглянул Вальдемар Свенсен, она сделала ему предупреждающий знак, дающий понять, чтобы он не шумел, – и он, стараясь ступать беззвучно, снова ушел. Ульрика последовала за ним на кухню, где лоцман сложил принесенные сосновые поленья, и тихо заговорила с ним. По мере того как он слушал, на лице его все сильнее проступали горе и ужас.
– Она умрет? – со страхом спросил он.
– Будем надеяться, что нет, – ответила Ульрика. – Но ясно, что она очень больна, и ее состояние, скорее всего, станет еще хуже. Интересно, что привело ее сюда? Вы знаете?
Вальдемар отрицательно покачал головой.
– Где ее муж? – продолжала рассуждать Ульрика. – Он должен бы быть здесь. Как он мог позволить ей отправиться в такое путешествие в это время года? Почему он не приехал вместе с ней? Тут что-то не так!
Свенсен пребывал на этот счет в полном неведении и отчаянии, и его вид говорил об этом яснее ясного. Он не представлял, по какой причине Тельма могла неожиданно появиться в Альтен-фьорде. Он по-прежнему не помнил о письме, которое пришло от Тельмы и было адресовано ее отцу, – оно все так же лежало в доме невскрытое.
– Ну что же, все это очень странно! – Ульрика решительно вздохнула. – Но такова Божья воля, и мы должны сделать для бедняжки все, что можем, вот и все.
Затем она принялась составлять список вещей, которые хотела раздобыть в Боссекопе для того, чтобы обеспечить своей пациентке лечение и комфорт.
– Как только станет светло, вы должны привезти все это, – сказала Ульрика и посмотрела на часы. Они показывали четыре утра. – И, кроме того, вам надо заехать в дом доктора.
– Его нет, – сказал Вальдемар. – Он уехал в Осло.
– Что ж, ладно, – спокойно заявила Ульрика. – Тогда нам придется обойтись без него. От докторов в любом случае не много толку – может, вместо него нам поможет господь.
Затем Ульрика вернулась к Тельме, которая все еще спала. Однако теперь лицо ее лихорадочно раскраснелось, а дыхание стало неровным и слишком частым.
Прошли первые часы нового дня, которые казались ночью. Когда Тельма проснулась, в бреду и горячке, было уже около десяти. В ее мозгу все смешалось в некий фантастический коктейль – воспоминания об отце, о Сигурде, о Филипе, жизни в Лондоне, о трудностях проделанного ею путешествия. Она все время то бессвязно говорила, то пыталась петь и не умолкала ни на минуту, словно дикая птица, которую внезапно посадили в клетку. Вальдемар уехал в Боссекоп выполнять поручения Ульрики, поэтому лишь она одна постоянно находилась подле Тельмы. Ей стоило немалых трудов удерживать Тельму в постели, потому что той вдруг овладело сильное желание отправиться в плавание по фьорду. От Ульрики потребовались все ее силы, чтобы удержать больную от попыток выскочить в окно, заснеженные стекла которого почему-то очень сильно привлекали блуждающий взгляд несчастной.
Говорила Тельма о каких-то странных и новых для ее сиделки вещах. Очень часто она произносила имена Вайолет Вер и леди Уинслей, притом с оттенком ужаса в голосе. Упоминала она и Джорджа Лоримера, и Пьера Дюпре. Очень часто звала Бритту – иногда ласково, иногда нетерпеливо.
Ее, похоже, буквально преследовали картины жизни в ее загородном доме в Уорикшире – она много говорила о больших зеленых деревьях, розах, поросших травой ровных склонах и лужайках. Затем она вдруг начинала улыбаться и снова принималась петь, но таким тихим и слабым голосом, что Ульрика, которая, несмотря на суровость своей натуры, не могла выдержать вида беззащитного, беспомощного существа в таком горе, держала ее в объятиях и пыталась укачивать у себя на груди. При этом по щекам Ульрики лились слезы.
А затем, после долгих часов боли, страданий, недоумения и замешательства, родился ребенок Эррингтона, мальчик – мертвый. С тяжелым сердцем Ульрика осмотрела крохотное тельце, настолько прекрасное, практически идеальное, что казалось противоестественной жестокостью со стороны природы не дать ему возможности дышать и двигаться. Рассудок Тельмы все еще находился в помутнении – она практически ничего не осознавала, и Ульрика была этому почти рада. Она очень беспокоилась и не пыталась скрыть от самой себя, что жизнь Тельмы находится в опасности. И она, и Вальдемар Свенсен – оба написали сэру Филипу Эррингтону, готовя его к худшему и призывая его приехать немедленно. Они не знали, что в ту самую ночь, когда на свет появилось мертвое дитя, Филип выехал из Халла в Осло после того, как наконец дождался нужного парохода. Больше сделать ничего нельзя, набожно думала Ульрика, – только уповать на Господа и надеяться на лучшее. А Вальдемар Свенсен своими руками сделал крохотный гробик для тельца мальчика, который, будь он жив, принес бы столько радости и гордости своим родителям, когда-нибудь на веслах пересек фьорд и побывал бы в тайной пещере, где лежала в каменной гробнице его бабушка. Там Вальдемар и похоронил мальчика, чувствуя уверенность, что все сделал правильно.
Ульрика не стала его ни о чем спрашивать, поглощенная множеством навалившихся на нее обязанностей. С необычной для нее заботливостью она внимательно наблюдала и ухаживала за Тельмой, лишь изредка позволяя себе хотя бы минутку передохнуть. Она убедила себя, что тем самым очистит в глазах Господа и спасет свою душу, и теперь эта идея прочно укоренилась в ее сознании. Она просто не позволяла себе проявить недостаточно внимания к больной или сделать себе какую-либо скидку на усталость, и потому реагировала на любой стон, любое беспокойное движение молодой женщины, выполняя все ее просьбы и пожелания. И теперь, когда Ульрика молилась, она просила Бога не за себя, а за Тельму.
– Помилуй ее, Господь! Она среди других женщин словно лилия среди колючек! Оставь целыми ее листья, не вырывай ее с корнем из почвы жизни, – шептала Ульрика, используя язык гипербол, который позаимствовала из Священного Писания. – Лицо ее красиво, и как ветви мирры, которые имеют благовонный аромат, даже сейчас она придется по сердцу своему мужу! Протяни свою правую руку, Господи, и пошли ей исцеление, сделай так, чтобы твои силы одолели силы смерти и не позволили им увлечь ее в свои врата!
День за днем Ульрика обращалась к Богу с подобными молитвами с настойчивостью солдата Кромвеля, веря, что они в конце концов будут исполнены. Однако день ото дня Тельма становилась все слабее и слабее. У нее часто мутилось в голове, руки ее стали совсем тонкими и белыми и казались почти прозрачными, лицо исхудало, под глазами залегли тени, а голос стал тихим, едва слышным. Иногда Ульрике становилось страшно от этих изменений, и она всерьез задумывалась о том, чтобы каким-то образом обеспечить для Тельмы медицинскую помощь. Однако такой возможности не было. Поэтому ей ничего не оставалось, как полагаться на простые средства – травяной напиток в качестве жаропонижающего, а также методики, которым ее обучали еще в молодости. В основном они сводились к использованию природных средств и сил организма больного. Именно на этих волосках висела жизнь Тельмы.
Время шло, а между тем от сэра Филипа не было никаких новостей. Однажды ночью Ульрике, сидевшей рядом с измученной пациенткой, показалось, будто она заметила какое-то изменение в ее бледном лице – оно как будто смягчилось и выглядело более умиротворенно, чем на протяжении предыдущих дней. Это одновременно напугало сиделку и наполнило ее душу надеждой. Она внимательно всматривалась в лицо Тельмы. Та, казалось, спала, но затем ее ясные голубые глаза открылись. Выражение их было спокойным, а взгляд – осознанным. Она чуть повернулась на подушках и едва заметно улыбнулась.