– Я была больна? – спросила она.
– Да, моя дорогая, – тихо ответила Ульрика, испытывая огромную радость и в то же время боясь того, что к молодой женщине, похоже, возвращались рассудок и память. – Очень больна. Но теперь вы чувствуете себя лучше, не так ли?
Тельма вздохнула и, подняв маленькую исхудавшую руку, с любопытством рассмотрела ее. Ее помолвочное и обручальное кольца стали ей настолько велики, что не удержались бы на пальце, если бы она опустила руку. Тельму, казалось, это сильно удивило, но она промолчала. Некоторое время она пристально смотрела на Ульрику, пытаясь понять, кто та такая. Потом Тельма заговорила снова:
– Теперь я все вспомнила, – медленно произнесла она. – Я нахожусь дома, в Альтен-фьорде. Я знаю, как я сюда приехала, – и также знаю почему. – Тут губы молодой женщины дрогнули. – Я не увижу больше своего отца, потому что он умер, и я теперь одна, совсем одна на всем белом свете! – Тельма опять ненадолго замолчала, а потом добавила: – Как вы думате, я умираю? Если так, то я очень рада!
– Тише, моя дорогая! – сказала Ульрика. – Вы не должны так говорить. Скоро приедет ваш муж…
Тут голос Ульрики вдруг прервался – ей стало не по себе от страшного отчаяния, которое она увидела в глазах Тельмы.
– Вы неправы, – ответила та устало. – Он не приедет – не может быть, чтобы он приехал! Я ему больше не нужна!
Две крупные слезы скатились по бледным щекам Тельмы. Ульрика замешкалась, не зная, как продолжить разговор, поскольку одновременно боялась вызвать у больной слишком сильное возбуждение или, наоборот, погрузить ее в глубокую депрессию. В конце концов она нашла выход, решив заняться удовлетворением телесных потребностей пациентки. Оно отошла к огню и начала наливать в тарелку питательный, укрепляющий силы суп, который Тельма всегда ела охотно. Пока Ульрика была занята этим, сознание Тельмы прояснилось еще больше. И вот она с трогательной прямотой и проблеском новой надежды на порозовевшем лице тихо и умоляюще спросила о своем ребенке.
– Я забыла! – сказала она просто, нежным и ласковым тоном. – Конечно же, я больше не одна. Дайте мне моего малыша. Мне уже намного лучше, я почти выздоровела, и мне бы хотелось поцеловать его.
Ульрика стояла, словно онемев, потрясенная этой просьбой. Она не осмеливалась сказать Тельме правду, опасаясь воздействия этой новости на ее рассудок, который она лишь недавно обрела снова. Но, пока она колебалась, Тельма интуитивно догадалась обо всем, что Ульрика пыталась скрыть.
– Он умер! – крикнула она. – Умер! А я даже не узнала об этом!
Зарывшись золотоволосой головой в подушку, Тельма судорожно зарыдала. Ульрика от этого пришла в совершенное отчаяние. Что ей следовало делать в этой ситуации? Против Тельмы было все – и Ульрика сама чуть не плакала. Она обняла женщину с разбитым вдребезги сердцем и попыталась ее успокоить, но ничего не выходило. Долгие дни бреда и последующая слабость в совокупности со страшными событиями, которые нанесли тяжелейший удар по ее душевному состоянию, – все это лишило организм Тельмы каких-либо сил, необходимых для сопротивления болезни. Она рыдала и рыдала в объятиях Ульрики, пока не утратила даже эту способность. Когда это случилось, она осталась лежать неподвижно, с закрытыми глазами, полностью истощенная телесно и духовно, едва дыша. Если бы не дрожь, изредка пробегавшая по ее телу, да не легкие стоны, которые вырывались из ее груди время от времени, она казалась бы совершенно бесчувственной. Ульрика наблюдала за ней мрачнеющим взглядом, нахмурив брови, прислушиваясь к завыванию бури за окнами. Время перевалило за одиннадцать часов ночи. Ульрика начала считать на пальцах: с момента рождения ребенка шли шестнадцатые сутки, и ровно шестнадцать дней назад она написала сэру Филипу Эррингтону, сообщая ему о том, что жизнь его жены в опасности. И опасность еще отнюдь не миновала. Пока Ульрика размышляла обо всем, что случилось, а также по поводу очевидной безнадежности состояния Тельмы, ей в голову неожиданно пришла странная идея. Отойдя в дальний угол, она упала на колени.
– О Господи Всемогущий! – яростным шепотом прошипела она. – Ты знаешь, я всего-навсего была твоей верной слугой до этого момента! Я беспрестанно обращалась к тебе с молитвами, пока не потеряла всякое терпение! Если ты не слышишь мои просьбы, почему ты называешь себя милостивым? По-твоему, это правильно – добивать уже упавшего? Разве это хорошо – не проявлять милосердия к тому, кто убит горем? Выходит, ты способен покарать невинного беспричинно? Если так, то, значит, ты не тот Святой Бог, которого я себе представляла! Используй свою мощь сейчас – прямо сейчас, пока еще есть время! Спаси ту, которая лежит, осененная тенью крыльев смерти. Как она могла обидеть тебя так, чтобы из-за этого должна была умереть? Не откладывай это больше – иначе как я буду дальше в тебя верить? Пошли ей помощь оттуда, из твоей вечной обители – или учти: в противном случае я откажусь от веры в тебя, и моя душа будет искать Вечной Справедливости не у тебя, а где-то еще!
Как только Ульрика закончила свою необычную, наполовину угрожающую, кощунственную молитву, большая чайка с громким пронзительным криком пролетела вокруг дома, и ее голос потонул в шуме и реве волн, разбивающихся о берег, который показался Ульрике дьявольским злобным хохотом.
Несколько испуганная, она, стоя неподвижно, прислушивалась, и на лице ее был написан вызов. В мрачном молчании она, вероятно, ожидала немедленного ответа на свой бунт в виде богохульной тирады. Она ощущала себя как человек, который выступил с голословными угрозами в адрес всемогущего суверена, несмотря на страх немедленной казни. В окна хлестала жесткая снежная крупа. Ульрика нервно взглянула на Тельму, которая, лежа совершенно неподвижно, больше походила на распростертую на постели белую статую, чем на живую женщину. Ветер потряс дверь дома и громко засвистел сквозь щели, но вскоре словно устал от собственного гнева и ринулся к верхушкам сосен, заскрипевших под его напором, а затем умчался в сторону фьорда. На короткое время наступила тишина.
Ульрика все еще продолжала прислушиваться, затаив дыхание, в ожидании каких-то проявлений гнева Всевышнего. Полная, оглушительная тишина стала нестерпимой… но что это? Дин… дон… дин… дон… Колокольчики! Радостно, музыкально звенели колокольчики, притороченные к оленьей сбруе, и звон их приближался! Ближе, еще ближе! Сейчас можно было расслышать уже топот по жесткому снегу. Потом ритм топота замедлился, как и ритм звяканья колокольчиков, а затем эти звуки и вовсе прекратились – упряжка остановилась!
Сердце Ульрики отчаянно заколотилось, кровь бросилась ей в лицо. Она подошла к постели Тельмы, испытывая одновременно страх и надежду, – она не смогла бы сказать, какое чувство было сильнее. С улицы послышались уверенные, торопливые шаги, приглушенный звук голосов, затем восклицание удивления и облегчения, которое явно издал Вальдемар. А затем дверь комнаты распахнулась, и высокая мужская фигура, облаченная, как показалось поначалу, в шубу из снежных хлопьев, остановилась на пороге. Шум удивил Тельму. Она открыла свои прекрасные, измученные голубые глаза. Ах! Что за чудо! В глазах Тельмы блеснула радость, придавшая им прежний блеск и цвет освещенной ярким солнцем лазурной морской воды! Она вскинулась на кровати и протянула руки.
– Филип! – крикнула она, рыдая. – Филип! О, мой дорогой! Постарайся… постарайся полюбить меня снова! Хотя бы немножко! Пока я не умерла!
Она еще не успела договорить, как Филип заключил ее в сильные и страстные объятия – так любящие люди прижимают к себе самых дорогих, чтобы защитить их от всего плохого на свете. Их губы слились, и наступило долгое молчание. Когда это произошло, Ульрика выскользнула из комнаты, оставив мужа и жену наедине.
Глава 34
Я проводил домой мою голубку, радость
И в жизни сумрачной несказанная сладость
Наполнила мне грудь. Подобной милой Мод
Во всей вселенной нет! И в грудь волной желанной
Влилося счастие, растаяла тоска:
Так в полноводие бурливая река
Подходит к берегам земли обетованной[27].
Бритта находилась на кухне. Стаскивая с себя мокрые от снега мантию и меховые рукавицы, она плакала не переставая. Здоровяк Свенсен стоял, озадаченно глядя на нее, время от времени произнося то одно, то другое словечко, чтобы выразить ей сочувствие и успокоить. Девушка, однако, не обращала на это ни малейшего внимания. Бедняжка совсем выбилась из сил, ее руки и ноги онемели от пронизывающего холода. Нервное возбуждение, которое она постоянно испытывала на протяжении многих дней, сменилось нервным истощением, что было вполне естественно. Поэтому она и плакала непрерывно, не понимая толком, в чем причина. В течение всего долгого и мучительного путешествия она неизменно демонстрировала стойкость и энергию – несмотря на метели, снежную крупу, град, темноту и прочие невзгоды, она держалась, пока они с Эррингтоном преодолевали многие километры пространства, заваленного снегом, на котором практически не было следов. Ее природный инстинкт указывал кратчайшее направление к цели. Казалось, будто ей знакомы все деревни или стоянки, которые попадались им по пути. Она всегда умудрялась раздобыть сменных оленей, когда в них возникала нужда. Словом, без нее Эррингтон вряд ли смог бы добраться до Альтен-фьорда.
Он никогда не осознавал, насколько сильный, упорный, непреклонный у нее характер, – до того момента, пока не увидел, как она час за часом сидит рядом с ним в санях, крепко сжимая в руках поводья, хорошо понимая рогатых ездовых животных и отлично умея управлять. Ее яркие, блестящие, словно у птицы, глаза фиксировали все, что нужно, в без конца расстилавшемся перед ними однообразном снежном пейзаже. Ее никогда не подводило чувство здравого смысла, она ничего не забывала. Она уважительно, но твердо настаивала на том, чтобы сэр Филип устраивал для них обоих короткие привалы для восстановления сил на разнообразных фермах, мимо которых они проезжали, хотя он, стремясь продвигаться вперед побыстрее, раздражался и нервничал при любой, даже самой небольшой задержке. На протяжении всего пути их встречали с истинным северным гостеприимством. Любезные хозяева старались принять их получше, но при этом не могли скрыть своего удивления, узнав, что путешественники решились предпринять подобную поездку в такую пору, и, казалось, сомневались в том, что им удастся добраться до цели. Теперь же, когда они доехали до места назначения живыми и невредимыми, силы Бритты иссякли. Вальдемар Свенсен торопливо сообщил ей и Эррингтону новость о смерти фермера, пока они вылезали из саней, а затем сразу же, на одном дыхании, поведал о том, что Тельма опасно больна. Неудивительно, что Бритта после этого сразу же начала всхлипывать и отказалась устроиться поудобнее. Вместо этого она, что неудивительно, набросилась на Ульрику в приступе гнева, для которого на самом деле не было причин.