– Моя дорогая, моя дорогая! – запричитала девушка. – Подумать только, фрекен так сильно заболела, оказалась почти на грани смерти – и ни одного человека, который мог бы по-человечески за ней ухаживать, не оказалось рядом – кроме вас!
Эти слова Бритты сопровождались сердитым потряхиванием каштановых кудряшек. Ульрика, услышав эти слова, поморщилась. Она явно была уязвлена, но ответила вежливо:
– Я делала все, что могла, – сказала она мрачно. – День и ночь подле нее находилась, как будто она моя родная дочь. Думаю, никто не смог бы с ней обращаться лучше, с большей заботой. Это было плохое и тяжелое время и для меня – потому что и я тоже полюбила ее!
Твердо очерченные губы Ульрики задрожали. Бритте, которая заметила ее эмоции, стало стыдно за несправедливые, необдуманные слова. Она в знак раскаяния и примирения обняла Ульрику за шею и поцеловала, тем самым так удивив последовательницу Лютера, что глаза у той наполнились слезами.
– Простите меня! – порывисто воскликнула девушка. – Я была очень груба и нелюбезна! Но, если вы любите фрекен, вы поймете, почему мне так досадно. Мне так жаль, что я не могла помочь ухаживать за ней. А ее отец! – Тут Бритта снова разрыдалась в полную силу. – Бедный, милый, добрый, храбрый! Он умер – как же так! Это слишком жестоко, просто ужасно! Я просто не могу в это поверить!
Ульрика утешающе похлопала ее по плечу, но ничего не сказала. А Вальдемар только тяжело вздохнул. Бритта вынула свой носовой платок и промокнула глаза, но в следующую минуту снова расплакалась так же безутешно, как и незадолго до этого.
– А теперь… если фрекен умрет… я тоже умру… вот увидите… обязательно умру… – с трудом выдыхала она. – Н-н-не смогу без нее жить!
Тут тело Бритты сотрясли такие рыдания, что стало казаться, будто вот-вот порвется шнуровка на ее маленьком корсете.
– Она не умрет, – решительно сказала Ульрика. – Я тоже боялась этого, но кризис миновал. Не волнуйтесь, Бритта, – опасности больше нет. Любовь ее мужа снимет тяжесть с ее сердца, и силы вернутся к ней быстрее, чем покинули ее. – Затем, слегка отвернувшись, словно бы для того, чтобы подбросить поленьев в очаг, Ульрика почти неслышно добавила: – О, Господь, воистину ты хорошо сделал, что исполнил мою справедливую просьбу! За одно только это я останусь твоей верной слугой навсегда!
После этой небольшой вставки Ульрика снова приняла участие в общей беседе – лишь один Вальдемар Свенсен сидел поодаль и молчал. Ульрика рассказала обо всем, что случилось после приезда Тельмы в Альтен-фьорд. Она также поведала о смерти Ловисы Элсланд. Надо признать, что Бритту не слишком расстроила эта утрата.
– Ужасная злая старуха! – сказала она, передернув плечами. – Я рада, что не была с ней. Помню, как она ругала фрекен, – возможно, это ее проклятия и привели ко всем несчастьям. Если так, то это хорошо, что она умерла, – теперь все снова будет в порядке. Я, помнится, думала, что она признается в каком-нибудь преступлении. Она ничего такого не сказала, когда умирала?
Ульрика избежала прямого ответа на этот вопрос. Какой был смысл приводить девушку в ужас рассказом о том, что ее покойная родственница, по сути, убийца? Ульрика решила, что унесет тайну старой Ловисы с собой в могилу. Поэтому она ответила так:
– У нее помутился рассудок, и она много бредила. К тому же последние ее слова вообще было очень трудно разобрать. Но думаю, что я успокою вас, Бритта, если сообщу, что она ушла в мир иной в страхе перед Господом.
Бритта ответила на это несколько двусмысленной полупрезрительной улыбкой. Она совершенно не верила в искренность религиозных убеждений своей бабки.
– Я не понимаю людей, которые так уж сильно боятся Бога, – сказала она. – Они, должно быть, делали что-то плохое. Если вы всегда поступаете хорошо и вообще стараетесь вести себя достойно, вам не нужно ничего бояться. По крайней мере, такое мое мнение.
– Но огонь в аду горит вечно, – торжественно произнесла Ульрика.
– О, это чепуха! – нетерпеливо воскликнула Бритта. – Я в это не верю.
Ульрика в изумлении и отчаянии даже слегка отшатнулась.
– Не верите?! – воскликнула она с суеверным страхом в голосе. – Вы тоже язычница?
– Я не знаю, что вы под этим понимаете, – ответила Бритта почти весело. – Но я не могу верить в доброго Бога, который кого-то сжигает на протяжении целой вечности. Будь он добрым, он бы так не смог, знаете ли! Ему было бы больно смотреть, как бедные грешники целую вечность корчатся в пламени, – он бы просто не смог это вынести. Я совершенно уверена, что это зрелище сделало бы его несчастным даже в раю. Потому что Он – это любовь, он сам так говорит. Он не может быть жестоким!
Взгляды Бритты на религию, так запросто изложенные, показались Ульрике настолько необычными, что она почти испугалась. Это же надо! Бог не мог бы жечь кого-то вечно – он для этого слишком добрый! Какая дерзкая идея! И все же она казалась такой утешительной, такой ободряющей, дающей в конечном итоге надежду, что Ульрика, поразмыслив, улыбнулась, хотя в то же время ее бросало в дрожь. Бедная душа! Она с осуждением говорила о язычниках, хотя сама принадлежала к худшему типу язычников – язычников христианских. Это звучит абсурдно. И все же можно не сомневаться, что те, кто исповедует христианство и при этом делает из Бога недоброе, мстительное существо, еще более злобное, чем они сами, в своем рабском невежестве являются такими же темными, как самые дикие из дикарей, которые ублажают идолов из глины и камня. Бритта же, между тем, даже не осознавала, что только что сказала нечто совершенно необычное, – она в этот момент уже разговаривала со Свенсеном, который смотрел на нее со странной, таинственной улыбкой.
– Где похоронен? Вы полагаете, что его тело могло просто смешаться с землей? Нет! Он уплыл, Бритта, уплыл – куда-то далеко!
И лоцман указал пальцем в окно в сторону фьорда, который в эту минуту невозможно было разглядеть в кромешной тьме. Бритта смотрела на него широко раскрытыми, округлившимися, испуганными глазами. Лицо ее побледнело.
– Уплыл? Вы, наверное, бредите! Уплыл! Как это возможно, если он был мертв?
Вальдемар внезапно разгорячился.
– Говорю вам, он уплыл! – повторил он громким хриплым шепотом. – Где его судно, «Валькирия»? Попробуйте ее найти – ее нигде нет, ни на суше, ни в море! Оно исчезло, и он исчез вместе с ним – как король или воин, отправился к славе, к радости, к победе! Слава, радость, победа! Это были его последние слова.
Бритта попятилась и взяла под руку Ульрику.
– Он что, сошел с ума? – с испугом поинтересовалась она, имея в виду Свенсена.
Вальдемар услышал ее слова и встал со стула с обиженной улыбкой на лице.
– Я не сумасшедший, Бритта, – сказал он негромко. – Не бойтесь! Если бы горе из-за смерти моего хозяина могло повредить мой разум, это бы давно произошло. Но все мое душевное здоровье при мне, и я сказал вам правду. – Вальдемар сделал небольшую паузу, а затем добавил более будничным тоном: – Вам потребуются сосновые поленья – я пойду их принесу.
И Свенсен вышел на улицу. Бритта посмотрела ему вслед в молчаливом удивлении.
– Что он имеет в виду? – поинтересовалась она.
– Именно то, что говорит, – спокойно сказала Ульрика. – Вы, как и остальные, возможно, знали, что Олаф Гулдмар придерживался странной веры. И похороны у него были странные – вот и все!
И Ульрика, мастерски сменив тему беседы, перевела ее на разговор о Тельме, ее страданиях и горестях. Бритта проявляла огромное нетерпение в стремлении как можно скорее повидать свою любимую фрекен и невольно очень сердилась на сэра Филипа за то, что он очень долго оставался с женой наедине.
«Он мог бы позвать меня хотя бы на минутку, – недовольно думала девушка. – Мне так хочется снова увидеть ее милое, дорогое лицо! Но мужчины все одинаковы – как только они получают то, чего они добивались, то тут же перестают думать о других. Господи! Интересно, сколько же еще мне придется ждать!»
Терпению Бритты наступал конец, она готова была вспылить. Сидя около кухонного очага, она пила чай и разговаривала с Ульрикой, одновременно напрягая слух, чтобы услышать хоть какие-то звуки, доносящиеся из соседней комнаты, но там стояла абсолютная тишина, и из комнаты никто не выходил. Наконец Бритта не выдержала. Не обращая внимания на протестующую жестикуляцию Ульрики, она на цыпочках подкралась к закрытой двери, не дававшей ей взглянуть на ее дорогую, любимую всем сердцем госпожу, и осторожно повернула ручку. Приоткрыв дверь, она заглянула внутрь. Сэр Филип, увидев ее, сделал едва заметный предупреждающий жест, но при этом улыбнулся.
Он сидел на полу рядом с кроватью, а у него на коленях, положив голову ему на плечо, сидела Тельма. Она крепко спала. С ее прекрасного лица исчезли морщины, порожденные болью и горем. На ее губах играла улыбка. Дышала она мерно, спокойно и тихо, а ее щеки окрасил бледно-розовый румянец. Бритта какое-то время молча стояла, наблюдая эту исключительно приятную картину. Ее переполненное любовью маленькое сердце ликовало, а с длинных загнутых ресниц девушки скатились несколько похожих на бриллианты слез радости.
– О, моя дорогая! Моя дорогая! – прошептала Бритта, когда Тельма чуть шевельнулась, а ее глаза открылись, словно голубые цветы, расправившие лепестки навстречу солнцу.
– Это ты, Бритта? – неуверенно спросила Тельма нежным голосом. И девушка, частично сдержав крик радости, бросилась к своей обожаемой госпоже, ухватила ее за вытянутую руку и покрыла поцелуями. Тельма, смеясь от радости при виде своей горничной, погладила ее по волосам. Сэр Филип стал рассказывать об их с Бриттой долгом путешествии по снежным просторам, и при этом так хвалил мужество и выносливость девушки и ее неизменную бодрость и жизнерадостность, что временами у него от энтузиазма даже подрагивал голос. Бритта тут же залилась краской от смущения и принялась протестовать, утверждая, что она ничего особенного не сделала – во всяком случае, ничего такого, чтобы заслужить столь восторженные отзывы. Затем, после долгого, радостного и сумбурного разговора, в комнату позвали Ульрику, и сэр Филип, сжав ее руку, долго и сильно тряс ее с горячностью, которая ее покорила.