Твой отец, Олаф Гулдмар».
Несмотря на слова храброго язычника о том, что слезы чуть ли не оскорбят его память, они так и закапали из глаз его дочери, когда она принялась снова и снова целовать строки, написанные его рукой незадолго до смерти. Эррингтон не знал, какое чувство владело им в этот момент более всего – горе, вызванное смертью сильного, умного, благородного человека, или же восхищение силой его духа, которая позволила ему встретить смерть с радостью. Он не смог удержаться, чтобы не сравнить жизнь фермера с жизнью сэра Фрэнсиса Леннокса, насквозь фальшивого человека, который ложью погубил свою душу. Наконец Тельма немного успокоилась и негромко заговорила.
– Бедный Вальдемар, – сказала она задумчиво. – Его сердце, должно быть, очень страдает, Филип!
Эррингтон вопросительно посмотрел на супругу.
– Понимаешь, мой отец написал о «красной плащанице», – продолжила она. – Это означает, что он был похоронен так же, как и многие из древних норвежских королей. Перед самой смертью его подняли с кровати и поместили на борт его собственного судна, чтобы он испустил дух там. Затем судно подожгли и вывели в море. Я всегда знала, что он этого хотел. Все это, вероятно, сделал Вальдемар. Я видела пламя на водах фьорда в ту ночь, когда вернулась домой! О, Филип! – Тельма с нежностью устремила взгляд на супруга. – Все это было так ужасно! Я совсем отчаялась! Мне хотелось… Я хотела… Я тоже молила Бога о смерти! Мир опустел – мне казалось, что в нем не осталось никого и ничего!
Филип, который все еще сидел у ног жены, обнял ее и привлек к себе.
– Моя Тельма, – прошептал он, – в мире в самом деле нет ничего, ради чего стоило бы жить, кроме Любви!
– Ах! Но она – это все, – тихонько ответила Тельма.
Так ли это в самом деле? Действительно ли Любовь – это единственное, ради чего стоит жить и за что стоит умирать? Она ли то, что способно сделать нас счастливыми среди сменяющих друг друга множества теней, с которыми мы сталкиваемся во время нашего короткого земного существования? Можно ли именно ее считать самым ярким из всего, что предлагает нам темная, полная борьбы жизнь?
Сигурд думал именно так – и умер, чтобы доказать это. Так же думал и Филип, когда, снова оказавшись дома, в Англии, вместе со своим «сокровищем земли полуденного солнца» – Тельмой. Она, словно роза, омытая дождем, снова засияла красотой и грацией, радуя мужа своим счастьем, которое безошибочно читалось в ее глазах и в подобной летнему солнцу улыбке на ее лице.
Так же считал и лорд Уинслей. Он проводил зиму в Риме с женой и сыном. Там, среди теней Цезаря, закончились его долгие мучения, и он вновь обрел то, что, казалось, потерял навсегда, – любовь и привязанность собственной жены. Клара, мягкая и кроткая, с еще не исчезнувшей из ее когда-то беззаботно сверкающих глаз тенью горя и глубочайшего раскаяния, стала теперь совсем другой Кларой. Она очень сильно отличалась от той дерзкой красавицы, которая занимала такое заметное место в высшем свете Лондона. Она везде демонстрировала чуть ли не застенчивость, постоянно находясь рядом с супругом, словно боялась потеряться, если отойдет от него. А когда его с ней не было, она все свое внимание посвящала сыну, по отношению к которому проявляла нежность, родительское тщеславие и гордость. За эту внезапную перемену, пусть и случившуюся с таким опозданием, сын сторицей платил ей откровенностью, вполне присущей его пылкому характеру. Клара написала Тельме письмо, попросив у нее прощения, и получила его в ответном послании, которое оказалось таким теплым и душевно щедрым, что леди Уинслей прорыдала над ним целый час или даже больше. Тем не менее она чувствовала, что никогда больше не сможет смотреть в прекрасные, честные, бесхитростные глаза Тельмы, выдержать ее присутствие и назвать ее подругой – их отношения закончились. Но даже между ними Любовь все же осталась, пусть даже с несколько увядшими крыльями и с неуверенной, сомневающейся улыбкой. Да, это все же была Любовь…
Любовь, что заставляет хор жизней звучать;
Любовь, что, как кровь, течет по венам времени[28].
Надо сказать, что Любовь, как бы ею ни злоупотребляли и как бы плохо с ней ни обращались, – это очень терпеливое божество. И она способна творить чудеса даже тогда, когда кто-то очень сильно пострадал от незаслуженных душевных обид. Даже несчастный Эдвард Невилл, покинутый супругой муж Вайолет Вер, услышав, что популярная актриса внезапно умерла в Америке во время приступа белой горячки, вызванного злоупотреблением спиртным, сумел благодаря методике, известной только Любви и ему, забыть ее непостоянство. Стерев из памяти тот факт, что он лично много раз видел ее в театре «Бриллиант», он научился думать о ней лишь как о жене, которую когда-то обожал и которая, как он сам себя убедил, умерла в молодом возрасте.
Любовь также показала свою твердую руку и жизнелюбивому Пьеру Дюпре. Он давно уже легкомысленно играл с этим чувством – и в конце концов влюбился всерьез. В самый разгар сезона в Париже он ввел свою невесту в высшее общество французской столицы. Это была очаровательная миниатюрная женщина с искрящимися глазами и на редкость белыми зубами, которая прекрасно говорила по-французски, но, вопреки рекомендациям Бриггза, без «ахсента». В этой маленькой элегантной женщине едва ли удалось бы узнать Бритту, которая с удовольствием смеялась, болтала и танцевала в лучших салонах Парижа, пленяя всех вокруг. Но это тем не менее была она, и вела она себя, в общем, так же, как и всегда. Ее муж исключительно гордился ею – он обожал показывать на нее, как на нечто невероятно ценное, уникальное и говорить:
– Посмотрите на нее! Это моя жена! Она из Норвегии! Да – с самого севера Норвегии! Я люблю свою страну – конечно, это само собой! Но я вам вот что скажу: если бы мне пришлось выбирать жену среди француженок – о боже! Я бы никогда не женился!
А что же Джордж Лоример? Немного ленивый, беспечный «современный» молодой человек, в сердце которого, несмотря на предполагаемую испорченность, вызванную особенностями эпохи, жили рожденные еще в прежние времена рыцарские принципы? Неужели же Любовь не смогла ничего предложить ему? Неужто ему суждено было прожить свою жизнь тайным, молчаливым героем – верным, но так и не получившим возможности рассказать о своем чувстве, невознагражденным, беззаветно преданным своей страсти? Неужели, как сказал Сигурд, для него небеса так и остались пустыми? Очевидно, нет. Потому что, когда он приближался к среднему возрасту, одна молодая леди, проникшись к нему нежными чувствами, стала буквально преследовать его и прямо предложила ему взять ее в жены в любой день, который он назовет подходящим. Она была еще совсем мала, ей не исполнилось и пяти лет. А еще у нее были большие голубые глаза и буйные золотистые кудряшки. Она сделала Джорджу свое предложение однажды в летний день на лужайке в Эррингтон-Мэнор, в присутствии Бо Лавлейса, на колене которого сидел ее маленький братишка Олаф, красивый мальчик всего на год младше ее. Малышка обвила своими руками в ямочках шею Лоримера. Когда она, ничуть на сомневаясь в положительном ответе, предложила «Зорди», как она называла Джорджа, жениться на ней, она потерлась нежной щечкой о его усы. Лавлейс, услышав, что она сказала, громко засмеялся, на что маленькая леди ужасно обиделась.
– Я серьезно! – заявила она с явным вызовом в голосе. – Я правда тебя люблю, Зорди, и я выйду за тебя!
Джордж осторожно взял ее на руки и поднял повыше, поскольку она держала в пальчиках какой-то очень ценный и нежный цветок, на котором нельзя было повредить ни одного лепестка.
– Хорошо! – весело сказал он, хотя его голос немного дрогнул. – Я согласен! Ты будешь моей маленькой женой, Тельма! Считай этот вопрос решенным!
Очевидно, девчушка так и сделала, потому что с этого дня, кто бы ни поинтересовался, как ее зовут, она неизменно отвечала: «Маленькая жена Зорди – Тельма». Это неизменно казалось забавным ее отцу, сэру Филипу, и другой Тельме, для которой материнство стало новым громадным счастьем. Девочка, как и мать, росла такой же невероятно красивой и обладала восхитительно спокойным, безмятежным нравом. Но «жена Зорди» воспринимала свое прозвище весьма серьезно – настолько, что со временем и сам «Зорди» стал относиться ко всему этому вполне всерьез и задумываться о том, что браки, неравные с точки зрения разницы в возрасте между супругами, иногда могут оказываться и удачными. Он страшно ругал себя за подобного рода романтические мысли, когда они приходили ему в голову, и называл себя «старым дураком», хотя на самом деле был мужчиной в расцвете сил, и к тому же исключительно приятной внешности.
Но когда младшая Тельма в возрасте шестнадцати лет вернулась из католической женской школы при монастыре в Арле, той самой, в которой когда-то училась ее мать, она выглядела настолько похожей на Тельму-старшую, что Лоример ощутил ту же знакомую грусть и тоску, с которой, как он полагал, ему удалось справиться навсегда. Какое-то время он боролся со своим чувством, пока наконец не понял, что оно становится сильнее его. И тогда, хотя он убеждал себя в том, что это абсурд, что мужчина старше сорока не может рассчитывать завоевать первую любовь юной девушки, Джордж настолько обезумел, что все же решился испытать судьбу. Поэтому однажды он признался во всем, практически не осознавая, что именно он говорит, и понимая только то, что сердце его бьется с ненормальной, невыносимой быстротой. Девушка слушала его сделанное дрожащим голосом и весьма нерешительным тоном предложение со все нарастающей серьезностью и, казалось, была больше удивлена, чем недовольна. Подняв на Лоримера свои голубые глаза, в которых легко узнавался бесстрашный, безмятежный и благородный взгляд ее матери, она сказала так же просто, как Тельма-старшая, и вполне в ее изысканной манере:
– Не знаю, зачем вы мне говорите все это. Я думала, что все уже давным-давно решено!