Сигурд от всей души громко рассмеялся. Затем он заметил стоящую в дверном проеме Бритту, на которую его эксцентричное поведение не произвело никакого впечатления. Он подошел к ней и взялся пальцами за угол ее передника.
– Пусти меня в дом, дорогая Бритта – красавица Бритта! – попросил он с умоляющими интонациями в голосе. – Сигурд голоден! Бритта, сладкая маленькая Бритта, поговори со мной и спой мне! До свидания, толстяк! – добавил он неожиданно, снова повернувшись к Дайсуорси. – Вы никогда не догоните и не захватите судно, которое ушло по водам и унесло на своем борту Тельму. Тельма вернется – да! Но в один прекрасный день она уедет и не вернется уже больше никогда. – Голос Сигурда упал до таинственного шепота. – Прошлой ночью я видел, как из бутона розы появился маленький дух. Он держал в руках крохотный золотой молоточек и золотой же гвоздик. А еще скатанный в клубочек, словно нить, золотистый солнечный луч. Этот маленький дух улетел так быстро, что я не смог за ним последовать, но я знаю, куда он направился! Он вбил маленький золотой гвоздик в сердце Тельмы – глубоко, так, что даже показались несколько капелек крови. А затем привязал к нему солнечный лучик и стал тянуть куда-то другой его конец – куда, к кому? Он ведь должен соединить лучом сердце Тельмы еще с чьим-то сердцем. С чьим?
Лицо Сигурда казалось хитрым и грустным одновременно. Он глубоко вздохнул. У преподобного Дайсуорси рассказ маленького человечка явно вызывал раздражение и отвращение.
– Очень жаль, – сказал он голосом, выражающим бесконечное терпение, – что этот несчастный, проклятый Богом и людьми, не находится в стенах какой-нибудь обители, предназначенной для ему подобных, где его могли бы излечить от его душевного недуга. А вы, Бритта, будучи любимой прислугой э-э, скажем так, странной хозяйки, должны уговорить ее отправить это… это существо куда-нибудь в такое место, где странности его поведения никому не смогут причинить вреда.
Бритта с большой симпатией посмотрела на Сигурда, который все еще держался за угол ее передника с видом доверчивого ребенка.
– Он не более опасен, чем вы, – коротко бросила она в ответ на слова священника. – Сигурд хороший, добрый, и, хотя он говорит странные вещи, он может приносить пользу – в отличие от кое-каких других людей, про которых такого не скажешь. Он может пилить и колоть дрова, заготавливать сено, кормить скот, управляться с лодкой и ухаживать за садом. Верно ведь, Сигурд? – Бритта положила ладонь на плечо карлика, и он старательно кивнул, подтверждая, что она права, перечисляя его умения и навыки. – А еще он может быть проводником в горах и показать вам дорогу куда угодно, даже сумеет по руслам малых ручьев довести вас до больших водопадов – никто другой не сделает этого лучше. Ну а что до того, что он странный, то моя хозяйка отличается от других людей – я знаю, что это так, и меня это только радует. Она слишком добра, чтобы отправить этого бедного парнишку в сумасшедший дом! Без вольного воздуха он просто умрет.
Бритта замолчала – она слегка задохнулась, произнося свою тираду. Мистер Дайсуорси в изумлении поднял обе ладони.
– Вы болтаете как заводная, милочка, вас прямо не остановишь, – сказал он. – Я должен, не теряя времени, проинструктировать вас по поводу того, как вы должны говорить и вести себя в присутствии тех, кто занимает более высокое положение, чем вы.
Бац! Дверь резко захлопнулась перед самым носом мистера Дайсуорси с оглушительным грохотом, и в тишине нагретого солнцем воздуха разнеслось эхо, а пораженный священник еще какое-то время молча пялился на дверную филенку. Разгневавшись, он собирался было снова постучать, требуя, чтобы ему немедленно открыли; но, поразмыслив немного, решил, что препираться с прислугой, а тем более с такими ненормальными, как Сигурд, будет ниже его достоинства. Поэтому он счел за благо вернуться к своей лодке, мрачно думая о том, что ему предстоит тяжкий труд – грести обратно в Боссекоп.
Впрочем, когда он снова принялся устало работать веслами, его мучило и тревожило еще одно соображение, из-за которого он пришел в совершенно недопустимое для христианина состояние уныния. Будучи лгуном и лицемером, он, тем не менее, не был глупцом и прекрасно понимал психологию людей и сложившуюся на данный момент ситуацию. Он осознавал тот факт, что Тельма Гулдмар исключительно красива, и совершенно не сомневался в том, что ни один мужчина не может смотреть на нее без восхищения. В то же время до сих пор она оставалась вдали от людских глаз – вблизи владений Олафа Гулдмара из людей мужского пола появлялись лишь заготовщики сена и рыбаки, которых совсем немного. Он, Дайсуорси, был исключением. Располагая рекомендательным письмом от священника, постоянно обслуживающего приход, и заменив его на какое-то время, он довольно активно навязывал свою компанию старому фермеру и его дочери, хотя и знал, что является для них крайне нежеланным гостем. Он по крупицам собрал о них всю информацию, какую только возможно. Выяснил, что Олаф Гулдмар, исходя из каких-то своих интересов, избавился от жены, убив ее; что никто не знал, откуда была родом его жена и откуда она вообще взялась; что Тельма каким-то таинственным образом получила образование и знала много разных вещей о других странах и землях, о которых никто из местных жителей и понятия не имел; что ее считали ведьмой и верили, что она заколдовала несчастного Сигурда, лишив его рассудка; и, наконец, что никто не мог сказать и того, откуда взялся сам Сигурд.
Выслушав с большим интересом все эти местные байки, мистер Дайсуорси, который в душе всегда был больше материалистом, пришел к выводу, что сложившаяся ситуация предоставляет ему широкое и весьма удобное поле для действий. Он мог попытаться покорить и сломить злой дух, поселившийся в ведьме; обратить ее в святую и созидательную лютеранскую веру; спасти ее душу для Господа, а также воспользоваться ее прекрасным телом – в личных целях. Таковы были благочестивые цели мистера Дайсуорси. Он не имел конкурентов, которые могли бы ему помешать, и к тому же располагал большим количеством времени для обдумывания и реализации своих планов. Так он считал. Он не был готов к появлению на сцене сэра Филипа Брюса-Эррингтона – молодого, привлекательного, хорошо воспитанного мужчины, к тому же обладающего большим состоянием, которое могло послужить серьезной поддержкой любым его намерениям, если бы таковые появились.
«Как он мог узнать о ней и найти ее? – напряженно раздумывал преподобный Чарльз Дайсуорси, налегая на весла и выбиваясь из сил. – А этот грубый мужлан, язычник Гулдмар, еще делает вид, что терпеть не может иностранцев!»
От этих размышлений в душе священника закипало праведное возмущение, отчего его обрюзгшее лицо, и без того красное от физических усилий, краснело еще больше.
– Пусть она бережется, – негромко пробормотал он себе под нос с неприятной ухмылкой. – Пусть бережется! Есть много способов сбить с нее спесь, сделать так, чтобы она умерила свою гордость! Сэр Филип Эррингтон, должно быть, слишком богат и чересчур известен в своей стране, чтобы захотеть жениться на девушке, которая, в конце концов, всего лишь дочь фермера. Он может позабавиться с ней, да! И тем самым он мне поможет. Чем больше грязи будет выплеснуто на ее имя, тем лучше для меня. Чем больше позора на ее голову, тем больше она будет нуждаться в спасении и очищении, и тем большую благодарность она будет испытывать по отношению ко мне. Одно слово Ульрике – и скандал распространится по всей округе. Терпение, терпение!
Немного ободренный собственными рассуждениями, хотя и все еще ощущая болезненную обиду из-за того, что его оскорбили и унизили, священник продолжал грести, то и дело поглядывая, не вернулась ли «Эулалия», но место стоянки яхты все еще пустовало.
Между тем, пока священник обдумывал свои замыслы, совсем другие планы обсуждались в маленькой полуразрушенной каменной хижине, стоящей позади группы деревьев на унылом склоне холма на самой окраине Боссекопа. Место в самом деле выглядело весьма тоскливо – на сухой почве почти ничего не росло, даже вся трава вокруг пожелтела, а строение выглядело так, словно в него ударила молния. Эту жалкую лачугу в качестве места встречи выбрали две женщины. Одной из них была служанка священника, угрюмолицая Ульрика. Она в подобострастной позе сидела на земляном полу, у ног другой участницы разговора – высокой дамы в возрасте весьма импозантной внешности, которая стояла над Ульрикой и смотрела на нее сверху вниз со смешанным выражением злости и презрения. В хижине царил полумрак, поскольку крыша все же была недостаточно сильно разрушена, чтобы пропускать дневной свет. Солнечные лучи проникали внутрь строения сквозь отверстия в кровле, имевшие разный размер и форму. Они довольно ярко освещали осанистую фигуру стоящей женщины и ее увядшее лицо с резкими чертами. Ее глубоко запавшие глаза, чем-то напоминавшие глаза хищной птицы, злобно сверкали.
– Как долго? – заговорила она суровым, повелительным тоном. – Как долго я еще должна видеть проделки Сатаны в этих местах? Поля оскудели, земля перестала родить. На всех нас лежит проклятие нищеты и запустения, и только он, этот язычник Гулдмар, процветает и собирает богатые урожаи, в то время как все вокруг голодают! Разве я не понимаю, когда вижу все это, что это работа дьявола? Я ведь недаром богоизбранная служительница Господа! – И женщина с силой ударила об пол длинным посохом, чтобы подчеркнуть свои слова. – Разве я не осталась в одиночестве в моем почтенном возрасте? Малышка Бритта, единственная дочь моей единственной дочери – разве ее не украли и не удерживают вдали от меня? Разве ее сердце не оторвали от моего? И все из-за этой поганой ведьмы, проклятой Богом и людьми. Это она накликала запустение на наши земли; она делает руки наших мужчин неуклюжими, а сердца беспечными, так что даже рыбаки лишились удачи. А ты все еще колеблешься, все откладываешь, не выполняешь свое обещание! Говорю тебе, в Боссекопе есть люди, которые готовы бросить ее голой в воды фьорда и оставить там – чтобы она утонула или уплыла куда-нибудь подальше, как ей и положено по ее природе!