– Я знаю, – робко пробормотала Ульрика, чуть приподнявшись, – я хорошо это знаю! Но, Ловиса, имейте терпение! Я делаю все, что могу! Мистер Дайсуорси сделает для нас больше, чем мы сами сможем сделать для себя. Он мудр и осторожен…
Ловиса резким взмахом руки прервала собеседницу.
– Дура! – выкрикнула она. – К чему здесь осторожность? Ведьма есть ведьма. Сожгите ее, утопите ее! Другого пути нет! Всего два дня назад сынишка моей соседки Энглы прошел мимо нее на берегу фьорда. И теперь бедный мальчик заболел какой-то странной болезнью, и говорят, что он умрет. Или вот еще – стадо, принадлежащее Хильдмару Бьорну гнали домой, а она прошла мимо. И вот теперь животных поразил ящур, начался падеж! Расскажи об этом святому отцу Дайсуорси. Если он не сможет найти средство против всего этого, то я смогу – и найду!
Ульрика слегка вздрогнула и поднялась во весь рост, кутаясь в шаль.
– Почему вы так ненавидите ее, Ловиса? – спросила она почти застенчиво.
Лицо Ловисы потемнело, а ее желтые пальцы, чем-то похожие на ястребиные когти, крепко и грозно сжали рукоятку посоха.
– Да, я ненавижу ее, – тихо произнесла она. – Ненавижу с самого ее рождения! А прежде я ненавидела ее мать! Душа каждой из них – гнездо дьявола, обитель нечисти. И на всех нас будет лежать проклятие, пока она находится здесь, на нашей земле…
Помолчав немного, женщина устремила на Ульрику пристальный взгляд.
– Запомни, – сказала она со злобной ухмылкой на устах, – я знаю твой секрет, и для тебя будет лучше, если о нем никому не станет известно! Я даю тебе еще две недели – в течение этого времени ты должна все сделать! Уничтожь ведьму и сделай так, чтобы ко мне вернулась моя внучка, Бритта, а если нет – настанет моя очередь.
И она беззвучно засмеялась. И без того бледное лицо Ульрики побледнело еще больше, а рука, сжимающая край шали, задрожала, словно в лихорадке. Тем не менее она, сделав над собой усилие, попыталась взять себя руки.
– Я поклялась повиноваться вам, Ловиса, – сказала она, – и я буду это делать. Но скажите мне одно – откуда вы знаете, что Тельма Гулдмар в самом деле ведьма?
– Откуда я знаю? – резко переспросила, почти выкрикнула Ловиса. – Разве я даром прожила свою жизнь? Посмотри на нее! Разве я на нее похожа? А ты на нее похожа? Хоть одна честная женщина в нашей округе похожа на нее? Попробуй встретиться с ней в холмах, прихватив с собой нож или булавку, и кольни ее – думаешь, у нее потечет кровь? Вот увидишь – не вытечет ни капельки! Ни единой капельки, клянусь! Посмотри на ее кожу. Она у нее слишком белая – в ее жилах нет крови, только пламя! Взгляни на ее румяные щеки, на ее прекрасную плоть, на блеск в ее глазах, на ее золотистые волосы – все это дело рук дьявола, все нечеловеческое, все обман! Я подглядывала за ней, подглядывала за ее матерью и всякий раз, когда видела их, проклинала, насколько у меня хватало дыхания…
Ловиса внезапно умолкла. Ульрика взглянула на нее с максимальным удивлением, какое только могло выразить ее простое грубое лицо. Перехватив ее взгляд, Ловиса мрачно улыбнулась.
– Можно подумать, будто ты никогда не знала любви и не представляешь, что это такое! – сказала она с издевательской насмешкой в голосе. – Даже ты с твоей куриной душонкой однажды ощутила на себе этот огонь! Но я… в молодости я была красавицей, такой, какой ты не была никогда, и я любила Олафа Гулдмара.
Ульрика издала возглас изумления.
– Вы! И теперь вы так его ненавидите?
Ловиса царственным жестом подняла руку.
– Я вырастила ненависть в своей груди, как растят цветок, – сказала она с нажимом. – Я пестовала ее год за годом, и теперь она стала такой сильной, что мне тяжело сдерживать ее! В молодости Олаф Гулдмар говорил мне, что я красавица. Однажды, прощаясь, он поцеловал меня в щеку! Именно за эти слова и за этот поцелуй, за которые когда-то я любила его, теперь я его ненавижу! Когда я узнала о том, что он женился, я прокляла его. В день моей собственной свадьбы с другим мужчиной я продолжала презирать и проклинать его! Я проклинала его и всех, кто его окружал, ежедневно множество раз! Я смогла немного отыграться – да! – Ловиса мрачно рассмеялась. – Но я хочу большего! Бритта заколдована злой магией дочери Гулдмара. Но Бритта моя, и я должна ее вернуть. Пойми меня как следует, наконец! Сделай то, что ты должна сделать, безотлагательно! Ведь это совсем несложно – погубить доброе имя женщины!
Ульрика, встав, казалось, на какое-то время задумалась и молчала. Наконец, она сказала словно бы самой себе:
– Мистер Дайсуорси мог бы сделать много… если…
– Тогда попроси его об этом, – повелительным тоном сказала Ловиса. – Скажи ему, что она наводит страх на поселок. Скажи, что если он будет продолжать бездействовать, то в дело вступим мы. Если же ничего не выйдет, приходи ко мне снова. И помни! Я буду не только действовать – я буду говорить!
Сделав акцент на последнем слове так, что оно прозвучало как угроза, Ловиса повернулась и вышла из хижины.
Ульрика медленно последовала за ней, но затем отправилась в другом направлении. Вернувшись в дом священника, она обнаружила, что мистер Дайсуорси все еще не вернулся из своей поездки на лодке. Она не стала никак объяснять свое отсутствие двум другим слугам и пошла прямо к себе в комнату, расположенную на чердаке под самой крышей. Там она аккуратно сняла платье и обнажила плечи и грудь. Затем встала на колени прямо на жесткие доски пола и стала корчиться, словно ее тело вдруг начали сводить судороги. Она стонала, а из глаз ее катились слезы. Затем она принялась щипать себя так, что на ее теле появились синяки, и царапать кожу ногтями до крови. При этом Ульрика одними губами шептала молитву, и весь ее облик говорил о том, что она пребывает в отчаянии. Иногда ее движения становились лихорадочно-хаотичными, иногда она словно о чем-то умоляла. Однако все это происходило практически беззвучно и никак не могло привлечь внимание других обитателей дома. Грубоватые черты лица Ульрики были искажены выражением физической и моральной боли. Она казалась заблудшей монахиней, которая по каким-то причинам ненавидела свою веру, за какое-то неизвестное преступление наложила сама на себя епитимью и при этом испытывала угрызения совести от того, что не смогла наказать себя еще более сурово.
За этим странным занятием Ульрика провела четверть часа или двадцать минут. Затем, поднявшись с колен, она вытерла слезы и снова оделась, приняв свой обычный спокойный, бесстрастный вид, хотя и испытывала сильную боль от нанесенных себе повреждений. Она спустилась в кухню, чтобы со всей тщательностью приготовить для мистера Дайсуорси чай и подать его на стол вместе с закусками, подходящими для такого замечательного, почти святого человека.
Глава 10
Она верила, что, если будет обращаться достойно со всеми, то и все будут вести себя достойно; так что, что бы она ни делала, это шло ей на пользу.
Когда длинный день уже начинал клониться к вечеру и ослепительный солнечный диск, смещаясь вдоль горизонта, на какое-то время, казалось, замер на месте, «Эулалия» с наполненными прохладным, освежающим бризом парусами изящно вошла во фьорд и расположилась на прежнем месте стоянки. Ее якорь, падая в воду, издал приятный всплеск, за которым последовали лязг и грохот сползающей в воду якорной цепи. Как раз в этот момент мистер Дайсуорси, усталый, вспотевший и раздраженный тем, что день для него прошел неудачно, вошел в свой дом. На борту яхты сели обедать. Это был весьма утонченный обед, состоящий из самых изысканных блюд – сэр Филип Эррингтон очень хорошо знал, как нужно организовывать подобные мероприятия. Тельма, сидевшая чуть откинувшись на фиолетовые бархатные подушки, для удобства подложенные ей под спину, выглядела как настоящая королева пира, каковой, собственно, и являлась. Макфарлейн и Дюпре были изумлены и даже сконфужены ее невероятной красотой. С того самого момента, когда она поднялась на борт в сопровождении отца, одетая в простое белое платье c малинового цвета легким капюшоном, наброшенным на светлые волосы, она бесповоротно пленила их. Оба в глубине души превратились в ее смиренных рабов, хотя и пытались изо всех сил демонстрировать свою мужскую независимость и невозмутимость. Каждый из присутствующих на борту мужчин по-своему старался заинтересовать или позабавить ее – кроме, как ни странно, самого Эррингтона. Он, впрочем, проявляя глубочайшие вежливость и почтение к гостье, в то же время, казалось, больше был озабочен тем, чтобы произвести приятное впечатление на старого Олафа Гулдмара, нежели снискать благосклонность прекрасной дочери фермера. Девушка между тем пришла в восторг от всего, что увидела на борту яхты, и восхищалась с детской непосредственностью красотой и изяществом самого судна. Она открыто упивалась скоростью, с которой сверкающий заостренный нос яхты разрезал волны, и хлопала в ладоши от радости, когда пена с шипением обтекала корпус, оставляя позади стремительно несущегося вперед судна ослепительно-белый след. Тельма была настолько искренней и непосредственной во всех своих реакциях, что даже осторожный и хладнокровный Макфарлейн не мог не проникнуться по отношению к ней такой нетипичной для него эмоцией, как восхищение. Когда Тельма еще только поднялась на борт, Эррингтон, приветствуя ее, всерьез извинился за то, что на яхте нет ни одной женщины, которая могла бы составить ей компанию. Но девушка, казалось, даже не поняла смысла этих извинений. Ее простодушная улыбка и бесхитростный взгляд тут же развеяли всю неловкость по поводу несоблюдения каких-то принятых в обществе стандартов и правил.
– А зачем здесь другая женщина? – просто, как ни в чем не бывало, спросила Тельма. – Разве это обязательно?
– Конечно, нет! – торопливо и с явной радостью заявил Лоример. – Я уверен, что мы сможем развлечь вас, мисс Гулдмар.
– Вот как? – сказала она и слегка пожала плечами жестом, чем-то напоминающим тот, который характерен для француженок. – Вообще-то я привыкла развлекаться сама! Мне уже весело, так что вам не стоит беспокоиться!