легантность и достоинство, с которыми она держалась в обществе, сделали бы честь самой королеве. В конце концов, с задумчивым видом размышлял Дюпре, вполне могло оказаться так, что правила и принципы, действовавшие в парижском обществе, являлись ошибочными – да, это было возможно! Вероятно, в самом деле в природе существуют женщины, которым свойственна настоящая женственность, красивые девушки, свободные от тщеславия и не ведущие себя фривольно. Да что там – видимо, на свете существовали представительницы прекрасного пола, рядом с которыми самые утонченные парижские кокетки выглядели бы всего лишь как размалеванные куклы. Все это было ново для легкомысленного француза. Незаметно для себя самого он стал вспоминать романтические истории, случавшиеся в давно ушедшие времена французских шевалье, когда пуще всего остального почитались любовь, верность и благородство и когда Франция могла гордиться тем, что прославилась во всем мире своей приверженностью этим ценностям. Для Пьера Дюпре такой поворот мыслей был странным и совершенно нетипичным. Он никогда не задумывался ни о прошлом, ни о будущем и вполне довольствовался возможностью получать максимум удовольствия от настоящего. Единственной причиной того, что это все же случилось, видимо, было присутствие на борту яхты Тельмы. Оно, конечно же, как-то необычно влияло на всех остальных, хотя сама Тельма этого не осознавала. Не только Эррингтон, но и каждый из его товарищей в течение дня оказался глубоко убежденным в том, что, несмотря на всю обыденность и «негероичность» современной жизни, даже в ней можно найти возможности проявить добрые чувства и благородство – нужно только сделать определенные усилия в нужном направлении.
Таков был эффект воздействия не замутненного ничем лишним, наносным, разума Тельмы, зеркалом которого было ее лицо, на всех молодых людей на борту яхты, разных по характеру и темпераменту. При этом она не понимала этого и всем улыбалась, со всеми весело и дружелюбно беседовала. Ей даже в голову не приходило, что, общаясь со всеми с искренней доброжелательностью и удивительной непосредственностью, она способствовала тому, что в умах и душах тех, кто слушал ее, зарождались весьма серьезные намерения совершить благородные и бескорыстные поступки! Так уж получилось, что под ясным взглядом глаз цвета морской волны, принадлежавших прекрасной молодой женщине, молодые мужчины внезапно осознавали всю бесполезность своего существования. Макфарлейн, задумчиво наблюдая за красавицей из-под своих светлых ресниц, вдруг вспомнил о матримониальных претензиях мистера Дайсуорси, и на его тонких губах появилась язвительная улыбка:
– Ну как же! Ведь этот тип очень высокого мнения о себе, – пробормотал он себе под нос. – С таким же успехом он мог бы предложить руку королеве – шансы на успех были бы такими же.
Тем временем Эррингтон, узнав все, что хотел, по поводу Сигурда, весьма искусно пытался выведать у Олафа Гулдмара, каковы в целом его взгляды на жизнь и жизненные принципы. В решении этой задачи к нему присоединился Лоример.
– Значит, вы не считаете, что мы, то есть человечество, сейчас идем по пути прогресса? – спросил последний с выражением интереса на лице. В голубых глазах Лоримера при этом в самом деле зажглась искорка ленивого любопытства.
– Прогресс! – воскликнул Гулдмар. – Да ничего подобного! Человечество пятится назад. Возможно, это неочевидно, но это так. Англия, например, утрачивает ту великую роль, которую она когда-то играла в мировой истории. И такие вещи всегда случаются с разными нациями, когда деньги становятся для людей, их представляющих, важнее, чем чистота души, совесть и честь. Алчность – вот что я считаю самой отвратительной особенностью нынешних времен. Она приведет ко всеобщему хаосу и катастрофе, последствия которых человеческий рассудок не в силах даже представить. Мне говорят, что доминирующей силой на земле в будущем станет Америка, но я в этом сомневаюсь! Ее политики слишком продажные, а темп жизни американцев слишком высок – они жгут свечку сразу с обоих концов, что является неестественным и очень нездоровым. Мало того, в Америке практически не существует искусства в его высших выражениях. Так что говорить, если там все подвластно «его величеству Доллару»? И такая страна рассчитывает подчинить себе весь мир? Нет, говорю вам, нет – десять тысяч раз нет! Америка лишена практически всего того, что в истории человечества делало нации великими и могущественными. И я верю, что то, что уже было, повторится, а то, чего не было, не случится никогда.
– То есть, я полагаю, тем самым вы хотите сказать, что в мире не может произойти ничего нового, такого, что ознаменует собой движение человечества в каком-то другом, возможно, более перспективном, но еще не изведанном направлении? – уточнил Эррингтон.
Олаф Гулдмар с решительным видом покачал головой.
– Этого не может быть, – уверенно заявил он. – Все на свете когда-то уже начиналось и заканчивалось, а затем забылось – чтобы когда-нибудь снова начаться и закончиться и снова быть предано забвению. И так далее – до нового цикла. Ни одна нация в этом смысле не лучше любой другой. Так уж все устроено – ничего нового произойти не может. У Норвегии, например, тоже был период величия. Вернутся ли те времена, я не знаю, но в любом случае я до них не доживу и потому их не застану. Но все же, какое у этой страны прошлое!
Гулдмар умолк и устремил в пространство задумчивый взгляд.
– Если бы вы жили в прежние времена, вы были бы викингом, мистер Гулдмар, – с улыбкой сказал, глядя на него, Лоример.
– В самом деле! – ответил старый фермер и совершенно неосознанно гордо вскинул голову. – И для меня не могло бы быть лучшей судьбы! Бороздить моря, преследуя врагов или в поисках новых земель, которые стоило бы покорить, чувствовать напор ветра и лучи солнца и ощущать, как в твоих жилах пульсирует живая, горячая кровь – да, вот это удел мужчины, настоящего мужчины! Гордость, сила, ощущение собственной непобедимости – это и есть жизнь. Насколько же это лучше, чем жалкое, ничтожное, скучное существование мужчин сегодняшних! Я стараюсь жить как можно дальше от них, дышать вольным воздухом, делать так, чтобы мое тело и мой ум могли наслаждаться радостями природы. Но часто я чувствую, что герои прежних времен намного превосходят меня во всем. Мужчины были другими, когда Горм Храбрый и Неистовый Зигфрид захватили Париж и устроили стойла для своих лошадей в часовне, где когда-то был похоронен Шарлемань!
Пьер Дюпре поднял голову и с легкой улыбкой сказал:
– Ах, простите! Но ведь это наверняка случилось очень давно!
– Это правда! – спокойно согласился Гулдмар. – И вы, конечно, не поверите в то, что было много веков назад. Скоро настанет день, когда люди оглянутся, чтобы оценить историю вашей империи или вашей республики, и скажут: «Конечно же, все эти события – мифы. Да, возможно, когда-то это и произошло, но даже если и так, все это произошло слишком давно!»
Последние слова были сказаны уже гораздо громче и с нажимом.
– Месье философ! – дружелюбно заметил Дюпре. – Я бы не решился с ним спорить.
– Видите ли, мой мальчик, – продолжил Гулдмар, снова успокаиваясь, – многие факты, происходившие в древней истории Норвегии, сегодняшними студентами забыты или просто игнорируются. Путешественники, которые сюда приезжают, интересуются только нашими ледниками и фьордами. Но они знают очень мало или вообще ничего о племени героев, которые когда-то владели этой землей. Если вы знаете историю Греции, вы, вероятно, слышали о Пифее, который жил за триста пятьдесят лет до Христа. Он был захвачен в плен войском норманнов и увезен ими с собой – они захотели, чтобы он увидел «землю, где зимой солнце спит». Весьма вероятно, что он побывал именно здесь, в Альтен-фьорде. Так или иначе, древние греки хорошо отзывались о так называемых «внешних северянах», как они именовали норвежцев – по их отзывам, эти «внешние северяне» были «людьми, живущими в мире со своими богами и самими собой». Скажу еще вот что: в давние времена одно из самых древних в мире племен, финикийцы, тесно общались с нами – среди нас до сих пор сохранились остатки их традиций и обычаев. Да! Нам есть на что оглянуться, испытывая при этом как гордость, так и печаль. Поэтому всякий раз, когда я слышу о чудесах Нового Света, о диковинах цивилизации американцев и ее стремительном развитии, я думаю о том, что лучше уж я буду норманном, чем янки.
Произнеся эту тираду, Гулдмар рассмеялся.
– Во всяком случае, на слух первое кажется куда более достойным и благозвучным, чем второе, – заметил Лоример. – Однако, должен вам сказать, мистер Гулдмар, что в том, что касается истории, вы осведомлены намного лучше, чем я. Историю моей страны мне довелось изучать в нежном возрасте, так что теперь у меня в голове осталось лишь весьма туманное представление о ней. Я хорошо помню разве что Генриха Восьмого, который придумал быстрый и удобный способ избавляться от своих жен, да еще знаю, что королева Елизавета стала женщиной, которая первой в мире надела шелковые чулки и даже станцевала в них нечто вроде джиги с графом Лестерским. Когда-то, на заре туманной юности, эти вещи казались мне интересными, и потому сейчас намертво отпечатались в моей памяти – в отличие от многих других, вероятно, намного более важных фактов.
В ответ на эти слова старый Гулдмар улыбнулся, а Тельма, сверкая глазами, громко рассмеялась.
– Ага, теперь я вас раскусила! – заявила она и несколько раз с заговорщическим видом кивнула. – Вы совсем не такой, каким пытаетесь казаться! Да, теперь я буду намного лучше вас понимать. Вы настоящий эрудит, очень много знаете, но вам нравится казаться невежей!
Лоример просиял и бросил на Тельму взгляд, в котором можно было прочесть благодарность и тихое восхищение.
– Уверяю вас, мисс Гулдмар, я вовсе не пытаюсь казаться болваном. И никакой я не эрудит. Вот Эррингтон, если хотите, да – про него можно это сказать. Если бы не он, я бы вообще никогда не закончил Оксфордский университет. В учебе он всегда шел прямо на препятствие и преодолевал его, в то время как я предпочитал без конца топтаться перед ним и, глядя на него, убеждать себя в том, что оно непреодолимо. Фил, не перебивайте меня – вы знаете, что так оно и есть! Он во всем преуспел – в греческом, в латыни, в остальных предметах. Мало того, он, я считаю, прекрасно пишет стихи и даже опубликовал несколько поэм – но только теперь он никогда не простит мне того, что я об этом упомянул.