И преподобный изобразил на лице оскорбленное достоинство и грустную задумчивость.
При упоминании имени Эррингтона Тельма густо покраснела, но вскоре краска сбежала с ее лица, и оно, наоборот, стало очень бледным.
– Так вот, значит, что обо мне говорят? – спокойно, без явных эмоций уточнила она.
– Да, да, к огромному сожалению! – подтвердил священник, горестно покачивая своей массивной головой, словно китайский болванчик. – Но ничего! – заявил он тут же, изображая оживление и оптимизм. – Есть время все это поправить. Я намерен поставить надежный барьер распространению неприятных слухов. Разве меня можно назвать эгоистичным или невеликодушным? Господь запрещает подобное поведение! Как бы это меня ни скомпрометировало, какие бы ложные представления обо мне ни породило у других людей, я по-прежнему намерен взять вас в законные жены, фрекен Тельма. Но только… – Священник с наигранным добродушием погрозил Тельме пальцем. – Я больше не позволю вам общаться с сэром Филипом Эррингтоном. Нет, нет! Я не могу этого допустить! В самом деле не могу!
Тельма продолжала смотреть преподобному прямо в лицо. Грудь ее бурно вздымалась и опускалась от учащенного дыхания, а черты ее так явно выражали презрение к преподобному, что он даже поморщился, словно его хлестнули бичом.
– Вы не стоите моего гнева! – медленно произнесла девушка ровным голосом. – Сердиться можно на кого-то, но вы – ничто! Вы не мужчина и не животное – мужчины храбры, а животные не лгут! Я – ваша жена? – Тельма громко расхохоталась, а затем, повелительным жестом вытянув руку, воскликнула: – Уходите! И сделайте так, чтобы я никогда больше не видела вашего лица!
Презрительный смех Тельмы и ее повелительные интонации уязвили бы любого мужчину с высоким самомнением – даже того, кто привык скрывать свои истинные чувства за маской лицемерия и чванства. К тому же при всем своем умении сдерживаться мистер Дайсуорси был весьма самолюбив и не слишком хладнокровен. В этот момент он оказался доведенным до белого каления. Кровь отхлынула от его лица, он смертельно побледнел. Его пухлые руки угрожающе сжались в кулаки, что выглядело особенно омерзительно. Тем не менее он все же сумел взять себя в руки и сдержать рвущиеся наружу эмоции.
– Увы, увы, – негромко произнес он. – Как больно ранит мою душу то, что я вижу вас такой, фрекен! Я поражен и очень расстроен! Слышать такие слова из ваших уст! Тьфу, тьфу! Надо же, до чего все дошло! И что мне делать в этой ситуации? Должен ли я сохранить надежду на спасение вашей бедной души, которая у меня была? Или же мне следует отказаться от попыток вашей духовной защиты? – Священник вопросительно осклабился, с усилием растянув свои обиженно поджатые губы. – Что ж, придется мне следовать моему долгу и совести. А мои долг и совесть в сложившейся ситуации позволяют мне лишь молиться за вас! И еще, в соответствии с моим долгом, а также проявляя терпение и благородство, поговорить с сэром Филипом и предупредить его …
Тельма, однако, не позволила преподобному закончить фразу. Она бросилась вперед, словно пантера, и, резко взмахнув рукой, указала ему на садовую тропинку, ведущую прочь от дома.
– Прочь с моих глаз, трус! – крикнула она и замерла в ожидании, что ее приказ будет выполнен. Девушка вся дрожала от возмущения, словно арфа, по струнам которой кто-то слишком грубо провел рукой. В этот момент Тельма была так невероятно красива, а ее простертая рука так ясно и недвусмысленно выражала ее волю, что преподобный, которого тоже всего трясло от разочарования и гнева, счел, что благоразумнее всего для него будет удалиться.
– Конечно, фрекен, я уйду! – с показной кротостью сказал он, ощерив зубы в улыбке, которая больше напоминала волчий оскал. – Будет лучше, если вы останетесь одна и придете в себя после таких… таких… ненужных переживаний! Я не стану повторять свое… свое… предложение. Но я уверен, что со временем вы поймете, насколько поторопились и как были несправедливы и … и пожалеете об этом! Да, именно! Я совершенно уверен, что пожалеете! Желаю вам хорошего дня, фрекен Тельма!
Девушка ничего на это не ответила, и священник, развернувшись, пошел прочь от дома вдоль проложенной через заросли цветов тропке, делая вид, будто он пребывает в прекрасном настроении и совершенно доволен собой и окружающим миром. Однако, уходя, он пробормотал себе под нос страшную клятву, которая никак не вязалась с тем деланым благодушием, которое он всячески пытался продемонстрировать.
Один раз он на ходу обернулся и увидел, что девушка, которую он теперь вожделел больше, чем когда бы то ни было прежде, стоит на крыльце, гордо выпрямив стан, непоколебимая в своем отказе от его предложения, и выглядит при этом словно императрица, прогнавшая презренного и недостойного вассала. Подумать только! Фермерская дочь с презрением отказала мистеру Дайсуорси! Он с трудом сдержал желание погрозить ей кулаком.
«Надменного следует унизить, а упрямого – усмирить, – подумал он и злобным ударом своего посоха сбил благоухающую пурпурную головку цветка клевера. – Кичливая дура! Судя по всему, надеется стать «миледи». Лучше пусть побережется!»
Вдруг он резко остановился, словно ему в голову пришла неожиданная мысль. Глаза его засветились злобным торжеством, и он грозно потряс посохом в воздухе.
– Ничего, она еще будет моей, – сказал он уже вслух, но вполголоса. – Я натравлю на нее Ловису!
Мрачное лицо преподобного прояснилось. Он снова двинулся вперед, значительно ускорив шаги, как человек, который торопится сделать какое-то важное дело, и вскоре уже сидел в своей лодке и с непривычной для него энергией работал веслами, направляясь обратно в Боссекоп.
Тельма же еще долго неподвижно стояла там, где она была в тот момент, когда окончательно прогнала священника – она наблюдала за тем, как ее весьма дородный «жених» шагает прочь, пока он окончательно не исчез вдали, а потом, положив ладонь на грудь, вздохнула и негромко рассмеялась. Глядя на распятие, которое вернулось к ней, она осторожно прикоснулась к нему губами и повесила его на тонкую серебряную цепочку, которая была у нее на шее. Затем словно темная тень упала на ее лицо, которое разом приобрело печальное и усталое выражение. Губы девушки жалобно задрожали. Она прикрыла пальцами глаза так, словно защищала их от слишком яркого солнечного света, а затем повернулась спиной к цветущему и благоухающему саду и, слегка пошатываясь, ушла в дом. Она чувствовала себя взбешенной и оскорбленной и в глубине души считала, что презрение, с которым она отреагировала на предложение мистера Дайсуорси, вполне уместно. Однако омерзительные грубые намеки на сэра Филипа Эррингтона ранили ее очень больно, хотя она и не готова была признаться в этом даже себе. Оказавшись в гостиной, она встала коленями на кресло отца, положила руки на его спинку, уронила на них очаровательную головку с золотыми волосами и, уткнувшись лицом в собственные предплечья, бурно разрыдалась.
Кто сможет разгадать тайну женского плача? Кто сможет точно сказать, вызваны ли слезы болью и печалью или же тем, что перегруженное негативными эмоциями сердце облегчает свою тяжкую ношу? Реки слез способны быстро растворить все достоинство королевы, несмотря на то, что голова ее украшена короной, особенно когда ее сердце жжет огонь любви, способный ускорять или замедлять его биение. Тельма же рыдала, как испокон веков делают многие другие женщины – не зная, что является тому причиной, но внезапно почувствовав себя одинокой и всеми покинутой, как голубка, описанная Сент-Бёвом:
Голубка плакала о любимом своем,
Далеком от нее, далеком.
Глава 12
Но воля та подложна;
То воля женщины, злой бабки воля[13].
– Боже правый!
Негромко пробормотав эти слова неясного содержания, Лоример, испытывающий глубокое отчаяние, надолго замолчал. Сомнения и колебания мешали ему принять какое-либо решение, и он продолжал неподвижно стоять у открытой двери гостиной дома Гулдмара. Зрелище, которое предстало перед ним, было весьма тревожным: Тельма, красавица Тельма, со скорбным видом сидела на полу в комнате, издавая сдавленные горестные рыдания. Да, Тельма плакала! Задержав дыхание, он, не решаясь издать ни звука, долго смотрел на нее, крайне изумленный и озадаченный. Он был не готов к такому и к тому же вообще не привык к женским слезам. Что ему следовало сделать в этой ситуации? Негромко кашлянуть, чтобы привлечь внимание девушки? Или, развернувшись, на цыпочках удалиться и позволить ей предаваться горю столько, сколько ей заблагорассудится, не предпринимая никаких попыток ее утешить? Последний вариант казался почти жестоким, но все же Джон уже почти остановился на нем, когда дверь, к которой он слегка прислонился, негромко скрипнула, и девушка резко подняла голову. Увидев Джорджа, она быстро встала на ноги и устремила на него взгляд лихорадочно блестевших глаз. Щеки ее при этом залились густым румянцем.
– Мистер Лоример! – воскликнула она, изобразив на дрожащих губах едва заметную улыбку. – Вы здесь? А где же остальные?
– Они сейчас подойдут следом за мной, – ответил Лоример, шагая в комнату и дипломатично не замечая попыток девушки скрыть слезы, которые, казалось, грозили вот-вот снова обильно потечь по ее щекам. – Просто меня отправили вперед, чтобы вы не испугались. Произошел небольшой несчастный случай …
Тельма побледнела.
– Что-то с моим отцом? – дрожащим голосом спросила она. – Или с сэром Филипом…
– Нет, нет! – успокоил ее Лоример. – Ничего серьезного, правда, клянусь честью! Ваш отец в порядке и Фил тоже – жертвой стал наш веселый друг Пьер. Понимаете, у нас возникли некоторые неприятности с Сигурдом. Я не знаю, что нашло на этого парня! Поначалу он был сама любезность, но после того, как мы преодолели половину подъема на гору, он вдруг вбил себе в голову, что нам надо заняться швырянием камней. Сказал, что это просто забава. Ваш отец пытался его образумить, но он проявил упрямство. В итоге, вконец разыгравшись, он схватил здоровенный кусок кремния и им чуть не выбил Филу глаз. Фил увернулся, камень угодил прямо в Дюпре и здорово рассек ему щеку. Не пугайтесь так, мисс Гулдмар, ничего страшного на самом деле не произошло!