– Ну да, несомненно, – расслабленно промурлыкал Лоример, возвращаясь вместе с остальными за стол. – Я помню, что там был какой-то специальный пункт, особо касающийся освященных веками родственных отношений, и сводится он к тому, что человек сам вправе решать, как ему поступать, если эти отношения оказываются плохими и проблемными – как в случае с отношениями между Бриттой и ее бабулей. До чего же омерзительные слова способен изрыгать рот этой старой леди!
– Она норвежская радикалка! – заявил Дюпре. – Наверное, она бы отлично танцевала карманьолу!
Макфарлейн, который на протяжении всего происшедшего неприятного инцидента хранил молчание, поднял голову и сказал:
– Она просто слишком набожна и любит предвещать дурное. Эта женщина напомнила мне о моей тетке из Глазго, которую считали колдуньей. Бывало, сидит она в кресле и водит пальцем по Библии. И вдруг заявляет, что отправится прямиком на небо по специальному приглашению Господа, а все ее кровные родственники будут кричать и визжать, горя в аду. Вот уж она умела сыпать проклятиями при случае! Меня она ругала и проклинала с тех самых пор, с каких я ее помню, и делала это от восхода до заката солнца. Но, как видите, мне это нисколько не повредило. Что же касается тетки, то она, скорее всего, ни на йоту не изменилась к лучшему.
– А все же Ловиса Элсланд когда-то давно была стройной и веселой девушкой, – задумчиво произнес Гулдмар. – Я помню ее еще с тех времен, когда мы оба были молоды. Тогда большая часть моей жизни проходила в море или около него. Я чувствовал себя счастливым только в те моменты, когда волны несли меня и мой корабль от одного берега к другому. Наверное, так во мне проявлялся беспокойный дух моих предков. Я никогда не чувствовал себя удовлетворенным, если хотя бы раз в полгода или около того не видел перед собой какие-нибудь новые, еще незнакомые мне берега. Да! Ну, а Ловиса всегда оказывалась на берегу ближе всех к моему кораблю среди тех, кто приходил проводить меня во время моего отплытия из фьорда. И, как бы долго я ни отсутствовал, она всегда оказывалась на берегу, когда мой корабль возвращался обратно. Мы с ней и ее подружками тогда много шутили. Говорю вам, она была тогда милой девушкой, на нее было приятно смотреть. А теперь она похожа на фигуру из тех, что вырезают на носу судна для украшения – да только после кораблекрушения. Брак испортил ее характер. Ее муж был, наверное, самым угрюмым и злобным типом во всей Норвегии. Когда его рыболовное судно затонуло во время шторма неподалеку от Лофоденских островов, сомневаюсь, что Ловиса пролила по нему много слез. Муж ее единственной дочери утонул во время того же шторма. Молодая женщина, мать Бритты, вышла за него замуж всего за три месяца до этого, а потом все тосковала и тосковала, и даже когда у нее родился ребенок, не нашла утешения в этом. Она умерла через четыре года после рождения малышки. Мне доводилось слышать, что ее смерть ускорило жестокое обращение с ней со стороны Ловисы. Так или иначе, жизнь у бабушки после смерти матери была для девочки очень нелегкой – так ведь, Бритта?
Девушка посмотрела на Гулдмара и в знак подтверждения несколько раз резко кивнула головой.
– И тогда, – продолжил Гулдмар, – когда моя дочь окончательно вернулась из Франции, Бритта как-то раз случайно ее увидела, и ей понравилось лицо Тельмы – вот ведь странно, не правда ли? – Гулдмар хитро прищурился и подмигнул Бритте. – В общем, она стала упрашивать Тельму, чтобы та взяла ее к себе служанкой. И вот она здесь. Теперь вы знаете ее историю – Бритта была бы просто счастлива, если бы ее бабка оставила ее в покое. Но глупая старая женщина почему-то думает, что ее внучку заколдовали и что Тельма – ведьма и занимается такими вещами. – Старый фермер рассмеялся. – Хотя доля правды в этом есть, но совсем не в том смысле, в каком все это понимает Ловиса.
– Все женщины ведьмы! – заявил Дюпре. – Бритта и сама немножко ведьма!
Розовые щечки Бритты порозовели еще сильнее, и она отбросила ладонью со лба свои каштановые кудряшки жестом, который привел француза в восторг. Забыв о своей пораненной щеке и об уродливых бинтах, охватывающих его голову, он не отрывал глаз от небольшой фигурки с округлыми формами, довольно плотно стянутыми алым корсетом. Не могли не привлекать внимания Дюпре и соблазнительные розовые губки, которые находились в опасной близости от него.
«Если бы только не эти красные руки, – думал он. – Боже! Какой очаровательной была бы эта девушка! Любой нормальный человек немедленно укокошил бы противную бабку и расцеловал ее внучку!»
Пока француз с восхищением разглядывал Бритту, она стала хлопотать у стола, обслуживая каждого из сидящих за ним вежливо и умело, но при этом явно с особым пиететом относилась к Тельме. Она подкладывала ей кушанья и подливала вина в бокал не только с максимальной предупредительностью, но и нежностью. Это нетрудно было заметить, и выглядело это весьма трогательно.
Постепенно в общий разговор втянулись все участники застолья. Ничто больше не мешало праздничному ужину – разве что Эррингтон казался немного рассеянным и невпопад отвечал на многие из адресованных ему вопросов, не особенно заботясь о том, были ли его ответы вполне ясными и вразумительными. Мысленно он витал в эмпиреях. Он понял наконец, что хотели сказать поэты в своих мелодичных стихах, которые часто золотистыми нитями вплетались в музыку, превращаясь в песни. Ему казалось, что он ухватил самый смысл собственной жизни, и это доставляло ему странную сладкую боль. У него возникло ощущение, будто у него не пять, а тысячи чувств, и все они мгновенно откликаются на любое, даже самое легкое на них воздействие. Он вдруг ощутил ток и пульсацию крови в своих жилах, и это стало чем-то совершенно новым для него, чем-то таким, что он не мог контролировать. Он был не состоянии сдержать свое сердце, которое начинало биться чаще от звуков голоса Тельмы, от движения воздуха, которое он чувствовал, когда она проходила рядом с ним в своем белом платье.
Какой смысл ему и дальше пытаться обманывать себя? Он любит ее! Ужасный и в то же время прекрасный ураган любви наконец ворвался и в его жизнь. От захватившего Эррингтона вихря страсти не было спасения, это походило на невероятной силы грозу с ослепительными молниями и оглушительным громом.
Он коротко вдохнул и выдохнул. Веселые голоса вокруг него слились в шумовой фон, в котором он уже не различал ни слова, и соединились со звуком набегавших на недалекий берег волн. Филип снова посмотрел на Тельму – такую красивую, такую совершенную не только телом, но и душой. В его глазах она поднялась на недосягаемую высоту и теперь обладала в его воображении достаточной властью, чтобы ниспослать ему смерть или спасение. Какой спокойной она казалась! Девушка молча терпеливо слушала длинную историю, которую ей рассказывал Макфарлейн, чей шотландский акцент она понимала с трудом. Пожалуй, Тельма была все же чуть бледна, да еще в глубине ее глаз затаилось беспокойство. Но она, слушая Макфарлейна, время от времени улыбалась – и что это была за улыбка! Наверное, так могли бы выглядеть безупречно выполненные в мраморе «зовущие к поцелуям» губы греческой богини Афродиты, если бы каким-то чудом в них вдохнули жизнь. Наблюдая за Тельмой, Эррингтон ощущал и некое подобие благоговейного страха. Ведь, по сути, она держала в руках его судьбу. А что, если она его не полюбит? Что, если он навсегда потеряет ее? Эта мысль была для Филипа непереносимой. У него закружилась голова. Он резко отодвинул от себя бокал с еще не попробованным вином и резко встал из-за стола, не понимая, что это его действие вызывает у остальных удивление.
– Эй, Фил, вы что задумали? – окликнул его Лоример. – Подождите меня!
– Вы устали от нашей компании, мой мальчик? – беззлобно осведомился Гулдмар. – У вас был длинный день, вы бродили по горам на свежем воздухе, так что вам, наверное, хочется отправиться спать.
– Клянусь жизнью, сэр, – ответил несколько смущенный Эррингтон, – я сам не знаю, почему я вскочил! Просто я задумался – должен сказать, я иногда бываю довольно задумчив, и…
– Он попросту заснул за столом, но не хочет этого признавать! – перебил друга Лоример. – Извините его – он хотел как лучше! Он выглядит очень усталым. Думаю, мистер Гулдмар, нам пора возвращаться на яхту. Кстати, вы ведь завтра отправитесь вместе с нами в плавание, не так ли?
– О да, – сказала Тельма. – Мы с вами обогнем остров Сёрёйа – это место таинственное, о нем почти ничего не известно, но там очень красиво. И существует множество историй и легенд про эльфов и еще один местный народец – говорят, они живут там в глубоких ущельях. Вы ничего не слышали о нем? – спросила Тельма, обращаясь к Эррингтону и совершенно не осознавая, с каким трудом ему удается сохранять хладнокровие в ее присутствии. – Нет? Тогда я вам завтра про них расскажу.
Гости и хозяева вышли из дома на крыльцо. Пока отец Тельмы прощался с остальными, сама Тельма внимательно всмотрелась в мрачное лицо Эррингтона, и на ее губах появилась заботливая улыбка.
– Боюсь, вы в самом деле очень устали, мой друг, – негромко сказала она. – Или все дело в головной боли? Она вас мучает?
Филип схватил ее руки и поднес их к губам.
– Вы хотите сказать, что вам было бы не все равно, если бы я страдал от боли? – спросил он совсем тихо.
Затем, прежде, чем девушка успела ответить, он отпустил ее пальцы и со своей обычной непринужденной вежливостью обратился к Гулдмару:
– Так значит, мы обязательно ждем вас завтра, сэр! Доброй ночи!
– Доброй ночи, мой мальчик!
После этого Эррингтон и его друзья, продолжая оглашать ночной воздух словами прощания и размахивая шляпами, отдавая тем самым должное уважение Тельме, стали удаляться по извилистой тропинке, ведущей от дома к берегу моря. Девушка стояла рядом с Гулдмаром до тех пор, пока звук шагов гостей не затих вдали, а затем крепко прижалась к отцу и положила голову ему на грудь.
– Что, замерзла, моя птичка? – спросил старый фермер. – Эй, да ты дрожишь, дитя – и это при том, что от солнечного света воздух все еще остается теплым, словно вино. Что тебя беспокоит?