[14]!
Как только дочь и отец Гулдмары взошли на борт, матросы, помогая себе ритмичными возгласами, напоминавшими веселую песню, подняли якорь. В крепких руках Вальдемара Свенсена брашпиль вращался быстро. Вскоре «Эулалия», оставляя за собой белоснежный пенный след, вышла из гостеприимного для нее фьорда и направилась в открытое море, легко прокладывая себе путь среди многочисленных живописных островов. Каждый местный житель с небольшой фермы или из крохотной деревушки, разбросанных по берегам, ненадолго останавливался, чтобы проводить взглядом прекрасное судно. При этом они невольно завидовали богатству англичан, которые могли позволить себе проводить летние месяцы в праздности, да еще в таких роскошных условиях. Тельма сразу же уселась рядом с Дюпре и, казалось, была рада возможности переключить всеобщее внимание со своей персоны на француза.
– Вам лучше, месье Дюпре, не так ли? – мягко поинтересовалась она. – Сегодня утром мы видели Сигурда. Он вернулся домой ночью. Он очень, очень расстроен тем, что поранил вас!
– Ему нет нужды извиняться, – жизнерадостно сказал Дюпре. – Я просто в восторге от того, что он обеспечил мне это рассечение, потому что, если бы не это, я уверен, что он выбил бы глаз Филипу. А вот это уже было бы несчастье! Что сказали бы леди в Лондоне, если бы красавец Эррингтон вернулся из путешествия одноглазым! Mon Dieu! Это привело бы их всех в отчаяние!
Тельма взглянула на Эррингтона. Филип в этот момент стоял неподалеку рядом с Олафом Гулдмаром и Лоримером, и все трое, говоря о чем-то, весело смеялись. Он слегка сдвинул назад козырек своей кепки, и лучи солнца играли на его густых темно-каштановых волосах. Его лицо, разрумянившееся от солнца и морского ветра, дышало радостью, он обнажал ровные белые зубы в неотразимой улыбке, которая яснее ясного свидетельствовала о развитом чувстве юмора. С точки зрения внешности он был просто идеальным типом англичанина, находясь во всем блеске своей молодости, здоровья и хорошего настроения.
– Я полагаю, у всех этих прекрасных дам он является фаворитом? – подчеркнуто спокойным тоном поинтересовалась она.
Какой-то неуловимый оттенок обреченности, который, тем не менее, уловил в этом вопросе молодой француз, вызвал у него вспышку рыцарских чувств. Если бы Тельма была обыкновенной женщиной, проигравшей в состязании за мужчину, он, пожалуй, с удовольствием придумал бы длинный список женщин, которые якобы влюблялись в Эррингтона из-за его внешности. Однако невинное лицо молодой норвежской красавицы вызвало у него совсем другое желание.
– Ну конечно! – воскликнул он совершенно откровенно. – Филип везде ходит в фаворитах! Но, пожалуй, не столько среди женщин, сколько среди мужчин. Я, например, его ужасно люблю – он такой очаровательный молодой человек! Видите ли, дорогая мадемуазель, он богат, очень богат. А на свете очень много хорошеньких девушек, которые очень бедны. Естественно, они поддаются чарам нашего Эррингтона – понимаете?
– Нет, не понимаю, – сказала Тельма, приподняв одну бровь. – Не верю, чтобы они влюблялись в него по причине его богатства. Ведь без денег он был бы тем же мужчиной, которым является и при деньгах, – какая же тут разница?
– Для вас, наверное, никакой, – с улыбкой заметил Дюпре. – Но для многих разница огромная! Дорогая мадемуазель, иметь много денег – это очень хорошо, поверьте мне!
Тельма пожала плечами.
– Может, и так, – равнодушно произнесла она. – Но человек не так уж много может потратить на себя, в конце концов. Монашки в Арле учили меня, что бедность – это добродетель и что быть очень богатым плохо. Эти монашки, все эти замечательные женщины, были бедными – и они всегда находились в хорошем настроении.
– Монашки! О, mon dieu! – воскликнул Дюпре. – Эти милые создания не знают вкуса радости и веселья – они говорят о том, в чем ничего не понимают! Откуда им знать, что значит быть счастливым или несчастным, если они наглухо запирают двери своих монастырей при первом же упоминании о любви!
Тельма посмотрела на француза и слегка порозовела.
– Вы все время говорите о любви, – сказала она с некоторой укоризной, – как будто это что-то совершенно обычное! Но вы ведь знаете, что это нечто святое! Почему же вы делаете из нее объект для шуток?
Сердце Пьера дрогнуло от странной эмоции, которую можно назвать восхищенным удивлением. Он являлся исключительно импульсивным и впечатлительным человеком.
– Простите меня! – пробормотал он с раскаянием. – И тут же внезапно добавил: – Вам надо было родиться много веков назад, моя дорогая, – современный мир для вас не подходит! Он причинит вам очень много горя, уверяю вас – здесь не место для добродетельных женщин!
Тельма рассмеялась.
– Вы очень мрачно настроены, – сказала она. – Это на вас не похоже! Ни про кого нельзя сказать, что он хорош – мы все живем, стараясь стать лучше.
– Что это за высокоморальную беседу вы здесь ведете? – вмешался в разговор Лоример, неторопливо, с ленцой подходя к Тельме и французу. – Вы что, делаете Дюпре выговор, мисс Гулдмар? Для него это лишним не будет – как и для меня. Пожалуйста, поругайте и меня тоже!
И Джордж жестом, выражающим скромность и смирение, сложил вместе ладони.
В глазах девушки заплясала солнечная улыбка.
– Вечно вы дурачитесь! – сказала она. – Никто никогда не знает, когда вы шутите, а когда говорите серьезно. Я уверена, что вы никому не показываете, какой вы на самом деле. Нет, ругать я вас не буду. Но мне хочется распознать вас!
– Распознать меня! – повторил Лоример. – Господи, что вы имеете в виду?
Девушка кивнула своей прекрасной головкой с заговорщическим видом.
– Да. Я часто за вами наблюдаю! Вы что-то скрываете. Вы как мой отец – у него иногда слезы выступают на глазах. Он в таких случаях пытается сделать вид, что смеется. Но слезы никуда не деваются. Я хочу разобраться в вас.
Тельма умолкла и заглянула в глаза Лоримеру пытливо и серьезно.
– Это интересно! – сказал Лоример, лениво пододвигая к себе раскладной стул. Он установил его напротив Тельмы и опустился на него. – Я понятия не имел, что представляю собой человека-загадку. Думаете, вы можете читать в моей душе, мисс Гулдмар?
– Да, – ответила Тельма задумчиво, немного поразмыслив. – Ну, немножко. Но я не стану ничего говорить. Скажу только одно – вы совершенно не такой, каким кажетесь.
– Скорее, Фил! – окликнул Лоример друга, увидев, что Эррингтон рука об руку с Олафом Гулдмаром медленно приближаются к нему и Тельме. – Идите сюда – и вы получите возможность восхититься проницательностью мисс Гулдмар. Она утверждает, что я не такой дурак, каким выгляжу!
– Вот что, – сказала Тельма, погрозив Джорджу пальцем, – вы прекрасно знаете, что я сказала иначе. Но разве это неправда, сэр Филип? – Тельма коротко посмотрела на Эррингтона, но тут же отвела глаза под его пристальным взглядом. – Разве это неправда, что многие люди скрывают свои истинные чувства и стараются выглядеть совершенно не такими, какими являются на самом деле?
– Я бы сказал, что этим грешат очень многие, – ответил Эррингтон. – Это своеобразное средство самозащиты от назойливого любопытства посторонних. Но Лоример свободен от этой привычки – ему скрывать нечего. В любом случае, от меня у него нет секретов – в этом я уверен!
И Филип дружески хлопнул Джорджа по плечу.
Лоример слегка покраснел, но промолчал. В этот самый момент из кают-компании на палубу вышел Макфарлейн, запоздавший немного по причине заполнения своего дневника. После того, как он обменялся с собравшимися рукопожатиями и приветствиями, беседа приняла иное направление, чему Лоример оказался очень рад. Дело было в том, что его лицо весьма красноречиво отражало обуревавшие его чувства, и он очень боялся, что ему не удастся скрыть их от пытливого взгляда Эррингтона. «От души надеюсь, что он поговорит с нею сегодня, – подумал Джордж с досадой. – Терпеть не могу находиться в подвешенном состоянии! Мне станет легче, когда я узнаю, что он добился своей цели и что для любого другого мужчины не осталось даже призрачного шанса на успех!»
Между тем яхта шла вдоль пустынного скалистого берега острова Сейланн. Солнце сияло все так же ослепительно, но все же в воздухе можно было заметить легкую дымку, словно где-то в небе таилась непролитая влага. Где-то у темных заостренных пиков горного хребта Альтенгард, который в этот момент находился к югу от судна, продолжавшего следовать намеченным курсом, неподвижно висели облака. Стоял полный штиль. Флаг на мачте был почти неподвижен и лишь иногда, благодаря ходу яхты, лениво хлопал. Тельме стало жарко в малиновом капюшоне – она расстегнула и откинула его, позволив солнечным лучам вволю поиграть с ее золотистыми волосами. Собравшиеся на яхте получили возможность насладиться великолепным видом на ледник Джедке, весь в зазубринах и промоинах – в каких-то местах он был черным, в каких-то белым благодаря нерастаявшему снегу. Вздымаясь почти отвесно вверх, к небесам, он казался величественным памятником какому-то великану-викингу. На этот раз Эррингтон, поддавшись просьбам Тельмы, решил показать ей свои эскизы видов Норвегии. В большинстве своем они были прекрасно выполнены и вызвали нескрываемое восхищение у отца девушки.
– Это то, что казалось мне чудом всю мою жизнь, – сказал он, – искусство передавать образ окружающего мира с помощью кисти и красок. Картины поражают мое воображение так же сильно, как стихи. Все-таки люди – замечательные существа, если понимают, что они именно люди, а не животные! Один из таких людей способен взять несколько слов и выстроить их так гармонично, что из них получается песня или стихотворение, которые живут вечно. Другой смешает несколько красок, нанесет их на холст и подарит миру картину, на которую толпы других людей будут любоваться многие столетия. Это и называется гений. Гений – это разновидность чуда. И все же я думаю, что появление гениальных лю