Однако девушка, смущенная тем, что они с Филипом остались одни, занервничала и от этого на какое-то время утратила свою природную ловкость. Она заторопилась в надежде как можно скорее догнать остальных и в результате поскользнулась и едва не упала. В ту же секунду Филип подхватил ее и страстно прижал к груди.
– Тельма! Тельма! – горячо зашептал он. – Я люблю вас. Мой дорогая – я вас люблю!
Девушка задрожала в его крепких объятиях и попыталась освободиться. Но он привлек ее еще ближе к себе, не осознавая этого, но чувствуя, что сейчас держит в руках все – жизнь, время, счастье, спасение прекрасной девушки, которую полюбил всем сердцем. В голове у него все смешалось, сверкающие сталактиты стали казаться ему непрерывно вращающейся каруселью из драгоценных камней. Все сущее, даже сама вселенная – все словно куда-то исчезло. Осталась только любовь, любовь, одна любовь, мощно пульсирующая в каждой клеточке его тела. Подняв голову, он увидел удаляющиеся силуэты остальных – они уже почти достигли выхода из пещеры. Дойдя до него, они наверняка должны были оглянуться, и тогда…
– Быстрее, Тельма! – прошептал он, обдавая горячим дыханием щеку девушки. – Дорогая моя! Моя любовь! Если вы не сердитесь – поцелуйте меня! Я все пойму!
Тельма заколебалась всего на несколько мгновений. Но Филипу эти мгновения показались долгими, долгими годами. Наконец она застенчиво приподняла голову. Девушка была очень бледна, грудь ее вздымалась от частого дыхания. Эррингтон смотрел на нее в немом ожидании – и увидел, как ее сияющие глаза приближаются к его лицу. Потом ему показалось, что его губ коснулись лепестки розы – нежно, едва ощутимо. На какой-то краткий миг Филип полностью потерял способность адекватно воспринимать окружающее – ему показалось, что он, словно Гомеров Парис, очутился в золотом облаке и не может понять, на земле он или в раю.
– Вы любите меня, Тельма? – прошептал он словно в горячечном бреду. – Я не могу поверить в это, милая! Скажите же – вы меня любите?
Девушка взглянула Эррингтону в глаза. Все ее лицо выражало невозможное, непередаваемое счастье, а в глазах светилась просыпающаяся всепоглощающая страсть.
– Люблю ли я вас? – переспросила она тихонько таким чудесным голосом, который, наверное, можно услышать только в сказках. – Да! Больше жизни!
Глава 14
Милые ручки, милые волосы, милые щечки,
милые глазки, милые губки;
Всего этого я добивался – и добился!
– Хилло, хо! – громко выкрикнул Гулдмар, оглянувшись на вход в пещеру, в арке которого только сейчас появились его дочь и Эррингтон. – Что вас так задержало, мой мальчик? Мы думали, что вы идете следом за нами. А где ваш факел?
– Потух, – мгновенно нашелся Эррингтон, с образцовой вежливостью помогая Тельме преодолеть скользкие камни. – Из-за этого мы не сразу нашли обратный путь.
– Но вы ведь могли позвать на помощь нас – мы же ваши друзья, – с подозрением сказал Макфарлейн. – Мы подсветили бы вам дорогу своими факелами и вывели вас оттуда.
– О, это не понадобилось! – воскликнула Тельма с очаровательной улыбкой. – Мне кажется, сэр Филип без труда понял, куда нужно идти, и к тому же там было не так уж темно!
Лоример, взглянув на Тельму, сразу же все прочитал по счастливому выражению ее лица. Сердце его упало. Но, заметив, что старый фермер наблюдает за дочерью с легким удивлением и даже некоторым недовольством, Джордж, как верный друг, тут же принялся отвлекать внимание от Тельмы, ее румянца и искрящихся счастьем глаз.
– Что ж, – беспечным тоном сказал он, – как бы то ни было, вы оба теперь здесь, с нами. И мне кажется, что всем на сегодня пора закончить попытки изучения острова Сёрёйа. Посмотрите на небо. Совсем недавно мы слышали раскат грома.
– Грома? – недоверчиво воскликнул Эррингтон. – Но лично я ничего такого не слышал!
– Что ж, возможно! – сказал Лоример с улыбкой. – Но вот мы слышали его совершенно отчетливо, и я думаю, что нам лучше вернуться на яхту.
– Хорошо! – согласился Филип и ловко вскочил в баркас, чтобы как следует разложить подушки на корме для Тельмы. Пожалуй, он впервые в жизни пребывал в таком приподнятом настроении, и все окружающие это заметили.
– С нашим Филипом произошло что-то хорошее, – сказал Дюпре полушепотом. – Он как будто в воздухе парит!
– А вот с мистером Гулдмаром, наоборот, произошло что-то нехорошее, – заметил Макфарлейн. – Старик выглядит словно в воду опущенный.
Лицо фермера и в самом деле казалось грустным и мрачным. Усевшись в баркас рядом с дочерью, он почти не разговаривал – лишь один раз, взяв ее руку в свою, он поднес ее к губам и нежно поцеловал.
Вскоре все были на борту «Эулалии», которая легла на обратный курс. Море к этому времени приобрело свинцовый цвет и покрылось белыми барашками волн. Небо быстро затянули тучи, и хотя сквозь них кое-где еще проникали солнечные лучи, вокруг становилось все темнее и темнее, особенно с северной стороны горизонта. Шторм накрывал небосвод черным крылом, по краям которого временами возникали медно-красные всполохи. Когда путешественники забирались на борт яхты, небеса рассек серебристый всполох молнии и сверху начали падать крупные дождевые капли. Эррингтон торопливо проводил Тельму по палубе в кают-компанию. Друзья Филипа и Гулдмар последовали за ними, и вскоре судно, набрав ход, уже приподнималось на довольно крупных волнах и ныряло в промежутки между ними, направляясь обратно в сторону Альтен-фьорда. В момент отплытия от острова Сёрёйа раздался мощный удар грома, похожий на артиллерийский залп. Тельма, услышав этот звук, задрожала.
– Вы нервничаете, мадемуазель Гулдмар? – спросил Дюпре, заметив это.
– О нет, – ответила Тельма. – Нервничаю? Но это в данной ситуации то же самое, что бояться. Нет, я не боюсь шторма, но мне это явление природы просто не нравится. В нем есть жестокость, какая-то необузданная сила. А мне бы хотелось, чтобы сегодня весь день светило солнце – во всем его великолепии!
И глаза Тельмы затуманились дымкой грусти и слегка увлажнились.
– Так, значит, сегодня вы были счастливы? – поинтересовался Лоример очень тихо и вежливо.
Девушка из глубин бархатного дивана, на который ее усадил Эррингтон, ответила:
– Счастлива? Не думаю, что я когда-нибудь была счастливее, чем сегодня! – Тельма сделала небольшую паузу, и ее щеки залил румянец. Затем, увидев, что у пианино откинута крышка, она вдруг спросила: – А хотите, я вам спою? Или вы все устали и предпочтете просто отдохнуть?
– Музыка – это и есть отдых, – мечтательно произнес Лоример, наблюдая за тем, как Тельма поднимается с дивана – высокая, стройная, с чудесной фигурой – и направляется к инструменту. – А тут еще и ваш голос. Мисс Гулдмар, ваш голос усладит и успокоит любую душу из всех, какие когда-либо обитали в человеческих телах.
Девушка обернулась к Джорджу, удивленная печальным тоном, которым были сказаны эти слова.
– Ах, вы очень, очень утомлены, мистер Лоример, я уверена в этом! Я спою вам норвежскую колыбельную песню, чтобы вы отправились спать. Правда, слов вы не поймете. Как вы полагаете, это будет иметь значение?
– Ни малейшего! – с улыбкой ответил Лоример. – Лондонские девушки поют на немецком, итальянском, испанском и английском языках. Как правило, никто не понимает, о чем их песни, боюсь, что и они сами тоже, но это никому не мешает, и такое пение считается очень модным.
Тельма весело рассмеялась.
– Как смешно! – воскликнула она. – Я думаю, они делают это просто для того, чтобы развлечь других людей! Ну что ж, слушайте.
Тельма сыграла короткую прелюдию, и в кают-компании зазвучало ее сочное контральто. Мелодия песни оказалась чудесной – нежной и страстной, и в то же время грустной. Она так проникала в сердце, что даже хладнокровный и практичный Макфарлейн заслушался. Дюпре, не докурив сигарету, вертел в пальцах окурок, а Лоримеру стоило больших усилий сдержать слезы, которые норовили выступить на глазах. Закончив одну песню, девушка запела другую, потом третью. Казалось, что благодаря каким-то особым душевным качествам она исключительно глубоко понимает и чувствует музыку, сам ее дух. Тем временем Эррингтон, повинуясь жесту старого Гулдмара, вышел вместе с ним из кают-компании. Как только оба оказались за ее дверью, фермер сказал довольно возбужденным голосом:
– Я хочу поговорить с вами, сэр Филип, с глазу на глаз и без каких-либо помех, если это возможно.
– Разумеется! – ответил Филип. – Пойдемте в мое «логово», то, куда вход с палубы. Там мы будем совершенно одни.
Он зашагал впереди, а Олаф Гулдмар молча последовал за ним.
Шел сильнейший дождь, и большие зеленые волны с шумом разбивались о корпус яхты, всякий раз с шипением обдавая палубу соленой белой пеной. В небе то и дело раздавались раскаты грома, раз за разом сверкали вспышки молний, словно клинки, разрубающие небо, и снова прятались в невидимые ножны. Однако с южной стороны небо уже светлело, и в промежутках между тучами время от времени появлялись бледно-золотистые лучи солнца, хотя самого его пока не было видно, и их отблески на поверхности моря внушали надежду на то, что разбушевавшиеся воды вскоре успокоятся.
Гулдмар внимательно всмотрелся в лицо Эррингтона и испустил глубокий вздох облегчения. Его взгляд с любовью скользнул по гуляющим за бортом яхты водяным валам. Старик с наслаждением подставил седую голову дождю и ветру.
– Вот она, жизнь, настоящая жизнь, достойная мужчины! – сказал он с искренним восторгом в глазах. – Бороться со стихией, смеяться над гневом волн, чувствовать на лице штормовой ветер – вот радости мужской части человечества! Но, увы, лишь немногие из современных так называемых мужчин в состоянии их почувствовать и оценить.
Эррингтон мрачно улыбнулся.
– Вероятно, вы правы, сэр, – сказал он. – Но, возможно, вы в то же время забываете, что все мы за последние сто лет или около того потеряли вкус к жизни. Возможно, сам мир стареет и приедается людям, а может, дело в нас. Но совершенно очевидно, что сегодня на свете нет по-настоящему счастливых людей – за теми редкими исключениями, когда…