– А ты не будешь больше иметь дела со своей бабкой! – с улыбкой сказала Тельма, снова усаживаясь за прялку и раскручивая ее колесо.
Бритта в восторге рассмеялась.
– Да! Вряд ли она так легко найдет дорогу в Англию! О, как же счастлива я буду! А вы… – Девушка умоляюще посмотрела на Тельму. – Вы не будете возражать, если я останусь вашей служанкой? Я вам не разонравлюсь?
– Разонравишься? – переспросила Тельма, глядя на Бритту с нежной укоризной. – Ты же знаешь, как я тебя люблю, Бритта! И потом, оставшись со мной, ты будешь как бы частью моей прежней жизни, которая мне очень дорога.
Бритта поцеловала руку Тельмы и, не говоря более ничего, снова принялась за работу. Комната опять наполнилась жужжанием колес двух прялок. Правда, теперь на его фоне время от времени звучали реплики, которыми девушки обменивались, размышляя о новой и необычной жизни, которая им предстояла.
Их представления об этой жизни были довольно примитивными. Бритта никогда не выезжала за пределы Норвегии. Что же касается Тельмы, то весь ее опыт, помимо жизни дома, ограничивался жесткими рамками монастырской дисциплины, где ее учили, что тщеславие и соблазны, так распространенные в мире, ничего не стоят, что все это преходяще и что ничто не может порадовать Господа больше, чем чистота и праведность души. Ее характер сформировался на весьма прочной основе – гораздо более прочной, чем думала она сама. Монашки, которые занимались ее воспитанием и образованием, в этом смысле выполняли свои обязанности старательнее, чем обычно – они вкладывали в эту норвежскую девочку все, что могли, прежде всего ради ее матери, которая когда-то была у них на попечении. Одна пожилая монашка проявила в этом еще большее рвение, чем другие. Видя необычайную красоту девочки, она без труда поняла, сколько опасностей и искушений ожидают воспитанницу, обладающую столь выдающейся внешностью. Поэтому она, что было весьма мудро с ее стороны, смогла еще в детском возрасте заложить в Тельме такие черты личности, которые, словно броня, защищали ее от лести. Монашка просто и прямо объяснила девочке, что она очень красива, но в то же время внушила, что красота – вещь, довольно распространенная в мире. Красивы и птицы, и цветы, и деревья, и многое другое из всего, что существует в природе. Так что хвастаться красотой не имеет смысла – тем более что она уязвима и отнюдь не вечна.
– Представь себе глупую розу, которая хвастается своими красивыми листьями, – сказала как-то добрая монашка. – Но ведь все они в скором времени пожелтеют, высохнут и опадут на землю. Только запах розы, то есть ее душа, существует долго.
Эти аргументы, возможно, не были бы усвоены человеком менее думающим и восприимчивым, чем Тельма. Но она отнеслась к ним не только как к красивым словам, а приняла как руководство к действию, и в результате стала считать свою красоту и здоровье лишь капризом природы – не более того. Ее научили, что три главные добродетели женщины – это целомудрие, скромность и послушание. Ей внушили, что таков закон, созданный Богом, вечный и незыблемый, который никто не может нарушить, не совершив при этом тяжкого и несмываемого греха. Так постепенно сложилось ее мировоззрение, и она стала жить, исходя из привитых ей принципов. С каким же странным, незнакомым миром ей предстояло столкнуться теперь, после всего, что давно стало привычным в ее прежней жизни! Ей придется иметь дело с миром интриг и обмана, вероломства и фальши! Как она перенесет это? Впрочем, сама она не задавалась этим вопросом. Тельма представляла Лондон похожим на Осло, только намного больше, или, в лучшем случае, подобием Арля, но тоже гораздо масштабнее. Она слышала, как отец говорит о Лондоне, но он делал это вскользь, и она не смогла сформировать более или менее четкого представления о громадном мегаполисе, в котором живет множество людей со своими радостями и горестями, работящих и бездельников, целые миллионы богачей и бедняков. Англия представлялась ей огромным островом с обилием зелени, с плодородной землей, той самой страной, где когда-то творил Шекспир – и то, что она будет жить в Англии и та в будущем станет для нее домом, наполняло душу Тельмы восторгом. Поместье Филипа, Эррингтон-Мэнор, находилось в графстве Уорикшир, том самом, где в прошлом жил Шекспир. В каком обществе ей предстояло вращаться, Тельма понятия не имела. Она была готова лишь к тому, что ей придется держать в порядке дом своего мужа – в самом простом, примитивном смысле этого слова, то есть стирать белье и выполнять тому подобную работу, а также по возможности избавлять супруга от волнений, неприятностей и лишних расходов. И, само собой, полностью посвящать всю себя ему – и душой, и телом. Разумеется, картины ее будущей замужней жизни, которые она себе представляла и которые в тот день, когда они с Бриттой остались вдвоем, она изложила своей служанке, очень сильно отличались от того, что ее ждало в действительности. Но так или иначе, с каждым днем эта действительность все приближалась.
Между тем, пока две девушки спокойно сидели в фермерском доме, участники экскурсии в горы, ведомые Сигурдом, уже прошли значительную часть расстояния, отделявшего их от большого водопада Ньедегорзе. Они совершили трудное восхождение по крутому горному склону у самого русла реки Алтен. Им пришлось карабкаться вверх по неровным валунам и скользким скалам, иногда погружаясь по колено в воду. Останавливаясь ненадолго, чтобы передохнуть, они видели, как из реки то и дело выпрыгивает лосось. Крупные рыбы взвивались в воздух над поверхностью воды, сверкая чешуей, делали несколько сальто и снова со всплеском падали в искрящуюся на солнце воду. Путешественники пытались отгонять усталость песнями и смехом, а также разными фантастическими легендами и историями, особенно преуспел в этом Сигурд. Несчастный человечек на этот раз прибывал в ясном и здравом уме и не выказывал никакой неприязни даже к Эррингтону. Лоример, который из собственных соображений старался внимательно приглядывать за Сигурдом с самого времени помолвки его друга и Тельмы, был приятно удивлен положительными изменениями в его поведении и всячески поощрял его в этом. Что же касается Эррингтона, то он радовался тому, что Сигурд, судя по всему, сменил гнев на милость, и потому большую часть пути к водопаду шел рядом, дружески болтая с ним. Дорога оказалась долгой и исключительно трудной, а в некоторых местах и попросту опасной. Однако Сигурд доказал, что он и в самом деле достоин тех хороших рекомендаций, которые дал ему как проводнику старый фермер, и вел всех наиболее легкими и безопасными тропинками. Наконец, около семи часов вечера, путники услышали шум и рев бурных потоков, бурлящих ниже водопада, а еще через час и вовсе увидели их – но пока еще не сам водопад. Однако и сами по себе потоки воды, стекающей откуда-то сверху, заслуживали того, чтобы на них посмотреть. Чтобы как следует разглядеть их, участники экскурсии остановились над клокочущими, покрытыми белой пеной массами воды, которая с оглушительным шипением двигалась по кругу, а затем, словно рассвирепев от того, что попала в ловушку, переливалась через преграждавшие путь валуны и ветки и присоединялась к руслу реки, где текла уже спокойнее.
Шум стоял оглушительный. Люди могли расслышать друг друга, только если кричали на пределе возможностей, но даже тогда их голоса едва различались на фоне плеска и рева. Однако Сигурд, который, похоже, знал это место как свои пять пальцев, ловко вспрыгнул на скальный выступ и, приложив обе ладони ко рту, издал странный, резкий, далеко разнесшийся по воздуху крик. Он ясно прозвучал на фоне шума воды и несколько раз эхом отразился от окружающих скал и горных склонов. Сигурд ликующе рассмеялся.
– Вот видите! – воскликнул он и снова расположился во главе колонны экскурсантов, собираясь вести их дальше. – Они все меня знают! Они обязаны отвечать мне, когда я их окликаю, и не смеют ослушаться!
После этих слов в голубых глазах карлика внезапно вспыхнул опасный огонь, который обычно свидетельствовал о том, что у него начинается очередное помутнение рассудка.
Эррингтон заметил это и, стремясь успокоить его, сказал:
– Конечно, не смеют, Сигурд! Никто и мечтать не может о том, чтобы вас ослушаться! Вы видите, как мы сегодня идем за вами – мы точно выполняем все то, что вы нам говорите.
– Мы как овцы, Сигурд, – лениво протянул Лоример, – а вы – словно наш пастух!
Сигурд поочередно посмотрел на обоих молодых людей – хитро и с некоторым сомнением в глазах, а затем улыбнулся.
– Да! – сказал он. – Вы ведь и дальше пойдете за мной, правда? До самой вершины водопада?
– Обязательно, – весело ответил сэр Филип. – В любое место – куда вы решите, туда мы и отправимся!
Сигурда, казалось, удовлетворили эти слова Эррингтона, и он снова стал вести себя спокойно, как и весь день до этого. Он повел группу дальше. На этот раз все двигались молча, поскольку разговаривать, тем более на ходу, было практически невозможно. Чем ближе путешественники подходили к пока все еще невидимому водопаду, тем более громким становился его шум и грохот – казалось, люди приближались к месту битвы между двумя сражающимися армиями. Неподалеку словно раздавалась артиллерийская канонада и ружейная пальба. Подъем сделался круче, двигаться вперед стало труднее. Временами каменные завалы казались почти непреодолимыми, и путешественникам приходилось из последних сил карабкаться по скальным обломкам и огромным валунам, сквозь которые местами, пробивая себе дорогу, под большим напором хлестала вода. Однако глазомер не подводил Сигурда – он умело и ловко прыгал с камня на камень, всякий раз находя, куда можно надежно поставить ногу, и показывал пример остальным. Наконец, взобравшись на очередную груду камней, путешественники вслед за проводником резко свернули в сторону и увидели огромную белую тучу брызг и водяной пыли, которая, казалось, поднимается вверх, вращаясь по спирали и раскачиваясь, свивается в кольца, словно чудовищных размеров змея. Впечатление было такое, будто ее держит чья-то гигантская невидимая рука и встряхивает в воздухе, словно громадную вуаль. Сигурд, сделав паузу, указал рукой вперед.