Эррингтон скептически относился к историям о всяческих необычных приключениях, считая их плодом фантазии рассказчиков. И если бы он сам прочел в какой-нибудь книге о том, как вполне уважаемый яхтсмен девятнадцатого века встретился и разговаривал с неким сумасшедшим в таинственной пещере на морском побережье, он бы рассмеялся, хотя вряд ли смог бы объяснить, почему подобное событие, с его точки зрения, невероятно. Теперь же, когда это случилось с ним самим, произошедшее казалось ему удивительным и забавным, но отнюдь не невозможным. Более того, этот факт его заинтересовал, и теперь его грызло любопытство и желание как следует во всем разобраться.
Тем не менее, наводя порядок в той части пещеры, которая предстала перед его взором первой, он ощутил некое подобие облегчения. Эррингтон снова поставил лампу на вырубленную в скале полку, откуда взял ее, и вышел на берег, где царил уже не рассвет, а великолепное утро во всей красе. Он ощутил на коже восхитительно приятный, благоуханный ветерок. Каждое его дуновение колыхало длинные стебли травы, испускающие тысячи ароматов, среди которых выделялись запахи дикорастущего тимьяна и восковницы.
Оглядевшись, сэр Филип увидел «Эулалию», бросившую якорь на прежнем месте стоянки во фьорде. Яхта вернулась, пока он отсутствовал, занятый изучением пещеры. Собрав свою накидку, мольберт, краски и кисти, он громко свистнул в свисток три раза. С яхты ему ответили, и вскоре по направлению к нему по воде плавно заскользила шлюпка с двумя матросами-гребцами. Через короткое время она достигла берега. Эррингтон забрался в нее, и шлюпка, подгоняемая ударами весел, стала быстро удаляться от того места, где на рассвете с ним приключились удивительные события, унося сэра Филипа по направлению к его плавучему дворцу. Его друзей нигде не было видно – по всей вероятности, они спали.
– Как насчет ледника Джедке? – поинтересовался сэр Филип, обращаясь к одному из матросов. – Они взобрались на него?
Загорелое лицо матроса медленно расплылось в улыбке.
– Благослови вас бог, нет, сэр! Мистер Лоример только взглянул на него – и уселся в тенечке. А другой джентльмен все время играл морскими камешками в расшибалочку. Потом они оба здорово проголодались и съели по порядочной порции ветчины с маринованными огурцами. А потом взошли на борт и сразу улеглись в койки.
Эррингтон рассмеялся. То, как быстро иссяк внезапный энтузиазм Лоримера, его позабавило – но не удивило. Впрочем, его мысли занимало нечто совсем другое. Поэтому дальше последовал вопрос, касающийся совершенно иной темы.
– А где наш лоцман?
– Вы имеете в виду Вальдемара Свенсена, сэр? Как только мы бросили якорь, он тоже отправился в койку – сказал, что хочет вздремнуть.
– Хорошо. Если он выйдет на палубу раньше меня, скажите ему, чтобы ни в коем случае не сходил на берег, пока я с ним не поговорю. Я хочу сделать это после завтрака.
– Ладно, ладно, сэр.
После этого сэр Филип спустился в свою каюту. Он зашторил иллюминатор, чтобы отсечь ослепительные лучи солнца, которые заливали помещение светом, хотя было всего около трех часов утра. Затем он быстро разделся и рухнул в койку, испытывая ощущение сильнейшей, но при этом довольно приятной усталости. Когда его веки уже сонно смыкались, у него в мозгу мелькнуло воспоминание о плеске воды у входа в зияющую в скале пещеру. И еще отчаянный невнятный крик Сигурда. Затем все это слилось воедино с легким шумом волн, ударяющих в борт «Эулалии». Последнее, что пронеслось в его сознании, прежде чем сон окончательно сморил его и он перестал что-либо слышать и ощущать, было имя Тельма.
Глава 3
«…Гостья неземная,
Как среди смертных ты наречена?
Заздравный кубок алого вина
Поднимут ли друзья твои высоко,
Родные соберутся ль издалека?»[2]
– Это совершеннейший абсурд, – пробормотал спустя семь часов Лоример слегка уязвленным тоном, сидя на краю койки и глядя на Эррингтона. Тот, полностью одетый и пребывающий в приподнятом настроении, внезапно обрушился на своего приятеля с упреками в лени из-за того, что он, Лоример, видите ли, все еще толком не проснулся и не успел облачиться в достойное джентльмена одеяние и привести себя в порядок. – Говорю вам, дорогой мой, есть испытания, которые не в состоянии выдержать даже самая крепкая дружба. Я сижу тут перед вами в рубашке, брюках и только одном носке, а вы осмеливаетесь заявлять мне, что пережили какое-то приключение! Да даже если бы вам удалось отрезать кусок солнца, вы все равно должны были подождать, пока я побреюсь, прежде чем сообщать мне об этом.
– Не будьте таким сварливым, старина! – радостно рассмеялся Эррингтон. – Надевайте второй носок и слушайте. Я пока не хочу говорить об этом остальным, потому что они могут начать наводить о ней справки…
– О, так значит, в вашем приключении присутствовала еще и некая «она», не так ли? – широко раскрыл глаза Лоример. – Слушайте, Фил! Мне казалось, у вас и так уже было достаточно, и даже более чем достаточно, интрижек с женщинами.
– Это не такая женщина, с которой можно завести интрижку! – горячо и страстно заявил сэр Филип. – По крайней мере, мне такие женщины еще никогда не встречались! Это какая-то лесная повелительница, или морская богиня, или солнечный ангел! Я не представляю, что это за создание, клянусь своей жизнью!
Лоример смерил друга взглядом, в котором явственно читались обида и упрек.
– Не продолжайте – пожалуйста, не надо! – умоляюще воскликнул он. – Я этого не вынесу – правда, не вынесу! Болезненная поэтичность – это для меня чересчур. Лесная повелительница, морская богиня, солнечный ангел – господи боже! Что дальше? Вы явно пошли по неверной дорожке. Если я правильно помню, у вас была с собой фляжка с зеленым шартрезом хорошей выдержки. Ага! Так вот в чем дело! Хороший напиток, но, пожалуй, слишком крепкий.
Эррингтон расхохотался и, нисколько не смущенный добродушными шутками своего друга, с горячностью продолжил свой изобиловавший красочными подробностями рассказ об утренних событиях. Лоример терпеливо слушал его со снисходительным выражением на открытом, румяном лице. Дождавшись окончания повествования, он поднял взгляд на сэра Филипа и спокойно поинтересовался:
– Значит, все это не выдумка, так?
– Выдумка?! – воскликнул Эррингтон. – Вы полагаете, я стал бы выдумывать такое?
– Не знаю, – невозмутимо произнес Лоример. – Вы вполне на это способны. Причем звучит все весьма правдоподобно – благодаря шартрезу. Такой вымысел вполне достоин Виктора Гюго – это вполне в его духе. Место действия, обстановка – все очень подходит. Норвегия, полночь. Таинственная красавица-девушка выходит из пещеры, садится в лодку и уплывает вдаль; мужчина, герой рассказа, забирается в пещеру, находит каменный гроб и бормочет себе под нос: «Что бы это могло быть? О боже! Это сама смерть!» Какой ужас! Перепуганный мужчина, чувствуя, как его спина покрывается липким потом, осторожно пятится и сталкивается с сумасшедшим карликом, держащим в руке горящий факел. Этот сумасшедший карлик оказывается весьма говорливым – у ненормальных это очень часто бывает, – а потом испускает вопль и убегает в неизвестном направлении. Мужчина же выбирается из пещеры и … и … и отправляется удивлять своим рассказом друзей. Но один из этих друзей, как выясняется, нисколько не удивлен – это я.
– Думайте, что хотите, – сказал Эррингтон. – Но все, что я рассказал – это правда. Только еще раз прошу: не говорите остальным. Пусть это будет нашим с вами секретом…
– Браконьерам на территорию поместья «Солнечный ангел» ходу нет! – мрачно промолвил Лоример. Сэр Филип, не обратив на это внимания, продолжил:
– После завтрака я расспрошу Вальдемара Свенсена. Он всех здесь знает. Когда я дам вам знак, выходите покурить на палубу, и мы с вами вместе с ним поговорим.
Было видно, что Лоример все еще настроен скептически.
– И какой в этом смысл? – вяло спросил он. – Даже если все правда, вам следует оставить эту самую богиню, или как там вы ее называете, в покое – особенно если у нее в округе есть сумасшедшие друзья или родственники. Чего, собственно, вы от нее хотите?
– Ничего! – заявил Эррингтон, заметно повысив тон. – Ничего, уверяю вас! Мной движет простое любопытство. Мне хочется узнать, кто она такая – только и всего! Дальше этого дело не пойдет.
– С чего вы взяли? – поинтересовался Лоример и стал энергичными движениями приглаживать свои растрепавшиеся жесткие, кудрявые волосы. – Как вы можете говорить так? Я не спиритуалист и вообще не из тех шарлатанов, которые заявляют, что могут предсказывать будущее. Но иногда у меня бывают предчувствия. Еще до того, как мы отправились в этот круиз, ко мне привязалась строчка из старинной мрачной баллады «Сэр Патрик Спенс»: «Узнать, как имя дочки короля норвежского – вот в чем твой долг!» И вот теперь вы ее нашли – во всяком случае, мне так кажется. И что, интересно, из этого выйдет?
– Ничего! Ничего из этого не выйдет, – со смехом ответил Филип. – Как я вам уже говорил, она сказала, что принадлежит к крестьянскому сословию. Так, вот и звонок – пора завтракать! Поторопитесь, старина, я голоден как волк!
Не дожидаясь, пока его друг закончит одеваться, Эррингтон отправился в кают-компанию, где поприветствовал двух других своих товарищей – Алека, или, как его чаще называли, Сэнди Макфарлейна, и Пьера Дюпре. Первый из них был студентом Оксфорда, второй – молодым человеком, с которым Филип познакомился в Париже и с тех самых пор поддерживал постоянный дружеский контакт. Трудно представить себе более непохожих друг на друга людей, чем эти двое приятелей Эррингтона. Долговязый Макфарлейн, мосластый и неуклюжий из-за крупных и выступающих суставов, походил на складную линейку. Дюпре же был невысоким, худощавым, но в то же время крепким и жилистым, не лишенным определенного изящества. Макфарлейн отличался грубоватыми манерами и неистребимым акцентом уроженца Глазго. При этом говорил он медленно и монотонно, так что выслушивать его было весьма утомительно. В свою очередь, невероятно подвижный Дюпре постоянно жестикулировал, сопровождая свои движения весьма выразительной мимикой. К тому же он явно гордился своим знанием английского и в разговоре то и дело бесстрашно переходил на него, что делало его манеру выражать свои мысли какой-то беспечной и легкомысленной, хотя временами и весьма колоритной. Макфарлейн был обречен стать видным деятелем официальной Шотландской церкви и по этой причине относил