не глупец!
На этот раз в кои-то веки Бриггз был прав. Обычно он ошибался в оценке как людей, так и событий. Но так уж случилось, что в этом конкретном случае у него сложилось совершенно правильное мнение.
Глава 19
Разве прекрасный взгляд ее нельзя пить, как вино?
Так что ж ты, молча и безвольно
Лишь растворяешься в красоте ее,
Словно одна мелодия в другой?
Утром двадцать пятого мая Тельма, леди Брюс-Эррингтон, и ее муж сидели в залитой солнцем комнате своего дома за завтраком. В помещении, наполненном ароматом цветов, звучало мелодичное щебетание ручного дрозда, сидевшего в позолоченной клетке. У птицы была забавная привычка сначала высвистывать ту или иную трель, словно стихотворную строфу, вполголоса, как будто репетируя, и уж потом исполнять ее в полную силу. Пернатый поэт со смышлеными глазами был любимцем своей доброй хозяйки, которая, сидя на стуле, время от времени слегка откидывалась назад, чтобы взглянуть на птицу и сказать ей что-нибудь одобрительное – вроде «хороший, хороший!». После этих слов дрозд топорщил пестрые перья на грудке, как будто это помогало ему справиться с вызванным похвалой приливом радости и благодарности.
Филип делал вид, что читает номер «Таймс», но на самом деле огромный газетный лист его совершенно не интересовал. Глаза Эррингтона бесцельно блуждали по колонкам текста, то и дело фокусируясь на золотистых волосах супруги, сияющих в проникавших через окно лучах солнца. Наконец он засмеялся и отшвырнул газету.
– Никаких новостей, – объявил он. – Их никогда не бывает!
Тельма улыбнулась, и ее ярко-голубые глаза сверкнули.
– Совсем? – поинтересовалась она. Затем взяла из руки мужа опустевшую чашку, чтобы снова наполнить ее кофе, и добавила: – Мне кажется, ты просто не даешь себе достаточно времени, чтобы найти какие-то новости, Филип. Ты всегда читаешь газеты не больше пяти минут.
– Моя дорогая девочка, – весело ответил Филип, – по крайней мере, я человек более сознательный и серьезный, чем ты, потому что ты их вообще не читаешь!
– Да, но не забывай, – нарочито мрачным тоном ответила Тельма, – что это все потому, что я не понимаю ничего из того, что в них написано! Я ведь не особенно умна. Мне кажется, что там говорится сплошь об ужасно скучных вещах – если только нет сообщений о каком-нибудь жутком убийстве или о несчастном случае. Но об этом мне вообще ничего знать не хочется. Я всегда предпочитаю газетам книги, потому что в них говорится о важных вещах, которые существуют в жизни всегда. А новости так скоротечны, вечно толком не проверены и могут вообще оказаться неправдой.
Муж посмотрел на супругу с обожанием. Было видно, что на самом деле мыслями он очень далеко от газет и их содержания.
Когда Тельма встретила его взгляд, на ее щеках проступил очаровательный румянец. Красавица застенчиво опустила глаза, опушенные густыми, длинными ресницами. Для нее любовь еще не стала иллюзией, яркой игрушкой, которой можно поиграть короткое время, а затем отшвырнуть в сторону, как сломанную или надоевшую. Это чувство казалось ей самым чудесным, самым замечательным даром Божьим, придававшим каждому дню ценность и красоту, обогащающим душу, освещающим жизнь и наполняющим ее смыслом. Она догадывалась, что никогда не будет способна до конца постичь это чувство, но страстное обожание, которое щедро дарил ей Филип, вызывало у нее искреннее и благодарное изумление, а ее собственные чувства любви и нежности по отношению к мужу, которые захлестывали ее с головой, иногда удивляли и даже несколько пугали ее. Для нее он был самым замечательным, самым сильным, благородным и прекрасным мужчиной – ее властелином, ее королем, и ей доставляли огромное удовольствие живущие в ее душе преклонение и нежность по отношению к нему, а также ее полное и вполне добровольное подчинение своему любимому. Она не была ни слабой, ни слишком застенчивой – эти черты не соответствовали ее характеру, который выковывался твердым пониманием чувства долга, знанием законов природы в их истинном свете. Тельма принимала как должное и то и другое. Ей казалась совершенно ясной и справедливой роль мужчины как лидера, а женщины – как ведомой, и она не могла помыслить о возможности неподчинения жены своему мужу, даже в мелочах.
С самого дня свадьбы ни одно темное облачко не омрачило ее ощущение счастья, хотя в первое время она была смущена и даже озадачена достатком и роскошью, которыми с восторгом окружил ее Филип. Они поженились в Осло, и церемония выглядела довольно скромно. Тельма надела одно из своих простых белых платьев без всяких украшений, если не считать букета бледно-розовых роз, подарка Лоримера. В качестве свидетелей на свадьбе присутствовали ее отец и друзья Эррингтона, и после окончания торжества все разъехались в разные стороны. Старый Гулдмар отправился «проветриться» в Бискайский залив. Яхта «Эулалия» с Лоримером, Макфарлейном и Дюпре на борту пошла обратно в Англию. По прибытии туда каждый из трех перечисленных джентльменов убыл к себе домой. Что же касается Эррингтона и его супруги, а также Бритты, которая с восторгом выступала в роли прислуги Тельмы, то они поехали прямиком в Копенгаген, оттуда в Гамбург, а затем через Германию в Шварцвальд. Там молодожены провели медовый месяц в маленьком тихом отеле, расположенном в самом сердце большого зеленого леса.
Это были дни полного и ничем не омраченного счастья – такие, о которых человек может только мечтать. Филип и Тельма гуляли по изумрудно-зеленым лужайкам под соснами, испускающими изумительный смолистый аромат, внимали шуму водопадов, любовались малиновыми закатами, вспыхивавшими над кронами леса, лунными вечерами сидели под деревьями, слушая завораживающие местные мелодии, романсы и вальсы, исполняемые венгерским струнным ансамблем. От этих чудных звуков Тельме казалось, будто сердце ее в наслаждении словно зависает над пропастью на тончайшей золотой нити. Молодые чувствовали себя как в раю, удовольствие от пребывания в котором просто невозможно описать. Это были дни высочайшего любовного экстаза, запредельного кипения страсти, которая порой причиняла даже душевную боль. Любовь! Любовь! Это слово, казалось, порхало и пульсировало в воздухе, наполненном птичьим щебетанием. В какие-то моменты Тельма, совсем потерявшая голову и пораженная сладостью любовного нектара, которым щедро угощал ее улыбающийся огнекрылый Эрос, начинала сомневаться, наяву ли происходит все переживаемое ею – или же это всего лишь сладкий сон, слишком прекрасный, чтобы быть продолжительным? И даже когда руки ее мужа крепко сжимали ее в объятиях, в реальности которых уж никак нельзя было усомниться, а губы Тельмы и Филипа сливались в невыразимо нежных поцелуях, она все же часто спрашивала себя – заслуживает ли она столь полного, столь безмятежного счастья? И, отвечая на этот вопрос, в глубине души молила Бога сделать так, чтобы она была достойна этого чудесного дара любви, этого апофеоза счастья, которое временами казалось ей даже слишком огромным и безоблачным.
С другой стороны, страсть Эррингтона по отношению к супруге была столь всепоглощающей, что она стала смыслом, движущей силой самого его существования. Мало того что он не переставал восхищаться внешней красотой Тельмы – его еще больше восхищала кристальная чистота ее души, ее ум, простота и прямота. Окружающая жизнь приобрела для него новое качество, когда он научился смотреть на нее глазами Тельмы. Реальность перестала, как раньше, быть для него всего лишь рутиной, и превратилась в сокровище непостижимой ценности, полное событий зачастую скрытого, неочевидного значения, по которым подчас можно угадать волю Всевышнего. Постепенно свойственный его мировосприятию налет цинизма, который грозил со временем испортить его характер, стал уходить из его души, как оболочка из листьев сползает с кукурузного початка. Мир в его глазах во всех своих проявлениях начал обретать яркие, разнообразные цвета, и это было хорошо – нет, просто прекрасно.
С таким мировосприятием, с подобным здоровым отношением ко всему его окружающему и происходящему в его жизни Филип становился более спокойным и жизнерадостным. В глазах его появился блеск, его походка приобрела энергию и гибкость и в целом он стал выглядеть как мужчина, находящийся в расцвете сил, – именно таким, каким и должен быть и каким его замыслил Всевышний. То есть не вечно фрондирующим, чем-то смутно недовольным индивидуумом, готовым презрительно фыркать даже при виде лучей солнца, а храбрым, умным, сильным и уравновешенным по темпераменту человеком, не только довольным жизнью, но и искренне радующимся ей во всех ее проявлениях, счастливым от одного только ощущения того, как в жилах его течет горячая кровь, и благодарным мирозданию за то, что он способен видеть окружающее и дышать.
С каждым прожитым днем по мере того, как между Филипом и Тельмой как мужем и женой росли и крепли самые теплые чувства, они становились все ближе друг другу и напоминали участников дуэта, пение которых приобретало все большую гармоничность и слаженность. Разумеется, многое из этого взаимного встречного движения, притирки характеров и сближения в отношении к жизни проистекало из кротости Тельмы и ее способности мягко приноравливаться к окружающему. Но именно эта способность, нисколько не унижая ее, возвела ее в глазах сэра Филипа на пьедестал, на трон, превратив ее для мужа в настоящую королеву, перед которой Эррингтон готов был в любой момент преклонить колени (хотя сама Тельма об этом даже не подозревала). Он стал горячим обожателем и поклонником таких ее женских качеств, как доброта, мягкость и смирение. Тельма всегда без каких-либо вопросов или возражений безоговорочно подчинялась всем его желаниям – хотя, как уже говорилось, в первое время она чувствовала себя несколько подавленной и изумленной свидетельствами финансового могущества своего супруга и подчас не знала, что делать со всеми теми роскошными подарками, которыми осыпал ее Филип. Предсказания практичной Бритты сбылись – простые платья, которые ее госпожа носила в Альтен-фьорде, вскоре сменились более дорогими нарядами, хотя сэру Филипу нравился прежний, норвежский гардероб супруги. В душе он считал, что те платья ничем не хуже, а может быть, и лучше, чем продукция парижских модисток.