произойти. Но только не благодаря вам или какому-то еще человеческому вмешательству, чьей-то воле. Современное общество само таит в себе семена собственного разрушения. Но даже самому ярому нигилисту, который произносит страшные клятвы, обещая покончить со всем этим, придется терпеливо ждать, пока эти семена созреют и прорастут. Потому что справедливость Всевышнего подобна жерновам, которые мелют медленно, и по этой причине проходит много времени, прежде чем они с безжалостной силой уничтожают то или иное зло. Так что у тех людей, которых не устраивают действующие законы общества, при всем их благородстве и стремлении к справедливости нет никакой возможности ни ускорить, ни замедлить действие воли Божьей, Провидения. А потому пусть легкомысленные представители рода человеческого делают, что хотят, и давайте не будем пугать их рассказами о будущих землетрясениях и прочих катаклизмах. Поверьте мне, они так жалки в своем тщеславии! Их ценности настолько ненадежны и недолговечны и могут так легко улетучиваться, что их в самом деле впору пожалеть! А Улицы, Затянутые Полосатыми Тентами, украшенные диковинными растениями и искусственным освещением, чаще всего возникают по воле самых скверных людишек, которые привыкли, словно избалованные дети, играть со всем тем, что должно быть свято, – любовью, честью, верой и надеждой. И они быстро сходят в могилу без всякого утешения, если не считать энного количества денег, почитаемых ими за ложный эталон счастья, но и их они, умирая, не в силах взять с собой и вынуждены оставлять на земле.
Так что одноногий нищий мальчишка, подметающий улицу рядом с домом семейства Уинслей, вполне может оказаться счастливее хозяина этого внушительного особняка. У него новая метла, и к тому же мистер Эрнест Уинслей дал ему два апельсина и большой кусок сахарного леденца. Подметальщик – любимец и протеже Эрнеста. Умный и симпатичный Эрнест считает, что иметь только одну ногу – это «ужасно стыдно», и много раз прямо и недвусмысленно говорил об этом. И хотя сам маленький калека никогда не думал о своем физическом недостатке в таком свете, он безмерно благодарен за помощь и сочувствие со стороны юного джентльмена, высказанные столь прямо и непосредственно. Сегодня вечером, когда в особняке семьи Уинслей проводится большой домашний прием, он стоит, опираясь на рукоятку метлы и облизывая свой леденец, и с восторгом смотрит на все, что происходит на Парк-лейн. На великолепные экипажи, гарцующих лошадей, блестящие ливреи лакеев, возбужденных кебменов, прекрасные туалеты прибывающих на прием дам, с иголочки одетых мужчин с царственной осанкой. Он никому из них не завидует. Нет, только не он! С какой стати? Подаренные ему два апельсина лежат у него в кармане, все еще нетронутые. И вряд ли кто-либо из толпы разряженных гостей на приеме в особняке Уинслеев получит такое же удовольствие от деликатесов, загромождающих столы в господском доме, как он, мальчишка-подметальщик – от скромного, но приятного и освежающего десерта, который он прячет в своей одежде. Его восхищает разворачивающееся перед ним зрелище, и он то и дело шепотом отпускает комментарии по поводу его участников, обозначая их личными местоимениями «он» или «она». Мальчишка впитывает происходящее, не обращая ни малейшего внимания на следящего за порядком полисмена с суровым взглядом. Между делом, словно бы проявляя чрезмерную активность, он обмахивает метлой край расстеленной на мостовой и тротуаре малиновой ковровой дорожки из мягкого фетра – это позволяет ему время от времени на несколько секунд заглянуть в распахнутую входную дверь особняка и увидеть, «что там и как».
А заодно рассмотреть людей, находящихся там, внутри! Судя по виду джентльменов, которых можно разглядеть в вестибюле и на лестнице, им мероприятие не доставляет большого удовольствия – во всяком случае, лица у них весьма серьезные, а не радостные, а если судить по тому, как небрежно и утомленно они опираются на лестничные перила, они вообще весьма недовольны и ощущают в первую очередь глубокую усталость. Часть гостей принадлежит к представителям молодого поколения аристократических фамилий. Они не столь опытные и прожженные, как их родственники и знакомые постарше, но их тоже никак нельзя назвать невинными. Их заманила в ловушку домашнего приема в доме леди Уинслей надежда на то, что им удастся добиться близости с хозяйкой и получить возможность похваляться этим. Другие (представителей этой категории можно, пожалуй, назвать самыми несчастными из гостей) являются никем, а именно мужьями, отцами и братьями общепризнанных «красавиц», которых они были вынуждены сопровождать по обязанности – в противном случае их наверняка просто не пригласили бы на это мероприятие. Эти люди на подобных приемах большую часть времени проводят на лестнице в отрывочных разговорах с товарищами по несчастью. Они то и дело устало зевают, а в это время где-то неподалеку профессиональная оперная певица упражняет свой голос, исполняя в зале этажом выше хроматические гаммы и трели. На прием каждую минуту приходит и уходит масса людей. На лестницах и в помещениях особняка стоит несмолкающее шуршание шелка и атласа. В помещениях невыносимо жарко, воздух пропитан ароматами духов, источаемых кружевами и носовыми платками. Везде стоит несмолкающий гул голосов, прерывающийся только перед тем, как представители знати соизволят весьма приличным образом рассмеяться – дамы выдыхают бесцветное хихиканье, а мужчины производят напряженное «ха-ха-ха!», которое кажется жалкой пародией настоящего веселья.
Наконец из женской гардеробной появляются две приметные фигуры. Одна из них заметно расплывшаяся – она принадлежит пожилой женщине с седыми волосами, на весьма объемной шее которой блестит бриллиантовое ожерелье. Другая – стройная девушка в бледно-розовом платье, с темными глазами и восхитительной фигурой. Расположившиеся на лестнице мужчины тут же поспешно и уважительно расступаются, чтобы дать им дорогу.
– Как поживаете, миссис Ван Клапп? – интересуется один из них.
– Рад вас видеть, мисс Марсия! – произносит другой, молодой человек с волосами песочного цвета и с большой гарденией в петлице. В глазу молодого человека поблескивает монокль.
Услышав его голос, мисс Марсия останавливается и одаряет его удивленной улыбкой. Она весьма миловидна – да что там, просто волшебно хороша и двигается с поистине очаровательными грацией и изяществом. Почему, ну, почему бы, спрашивается, ей не говорить больше ничего и на этом закончить общение с молодым человеком, прервав его на полуслове. Но она снова заговаривает, и все ее очарование разом исчезает.
– А-а-а, вот оно как! Ну и ну! – восклицает она. – А я думала, что вы в Па-а-а-риже! Ма, ты представляешь, лорд Алджи здесь! И это так замечательно! Если бы я знала, что вы будете здесь, я бы осталась дома – да, так бы я и сделала!
Девушка весьма кокетливо кивает своей изящной головкой с блестящими каштановыми волосами. Ее мать, непрерывно сияя дежурной улыбкой, начинает подниматься по лестнице и жестом манит дочь за собой. Марсия идет за ней, а следом устремляется и лорд Алджернон Машервилл.
– Вы… что вы такое сказали! – жалобно бормочет он. – Вы… Вы ведь не возражаете против моего присутствия здесь, правда? Что до меня, то я… я ужасно рад видеть вас снова, знаете ли… ну, и все такое!
Марсия бросает на него короткий внимательный взгляд, который чем-то напоминает взгляд сороки – оценивающий и хладнокровный.
– О да! Пожалуй! – говорит Марсия с плохо скрываемым презрением. – Ну-у-у, вы что же, думаете, я вам верю? Вот дела! А вы хорошо провели время в Па-а-а-риже?
– Да, можно так сказать! – отвечает лорд Машервилл довольно равнодушно. – Я вернулся всего два дня назад. Леди Уинслей случайно встретила меня в театре и пригласила заглянуть к ней сегодня – как она сказала, «чтобы немного повеселиться». У вас есть хоть какое-то представление о том, что она имела в виду?
– Конечно! – отвечает Марсия, уроженка Нью-Йорка, с несколько гнусавым смешком. – А вы что же, этого не знаете? Мы все здесь для того, чтобы поглядеть на какую-то рыбачку с диких просторов Норвегии, на которой в прошлом году женился сэр Филип Эррингтон. Я так думаю, она всем нам устроит веселую жизнь. Как вы полагаете?
После этих слов собеседницы лорд Машервилл колеблется. Ему явно мешает монокль в глазу, и он теребит прикрепленный к нему черный шнурок. Он не блещет особым умом и вообще является едва ли не самым кротким и застенчивым из смертных. Но он джентльмен на свой бесхитростный лад и манер, и в его душе живут некие рыцарские понятия, а это все же лучше, чем совсем ничего.
– Я ничего не могу сказать по этому поводу, мисс Марсия, – говорит он с оттенком нервозности. – Я слышал в клубе, что… что леди Брюс-Эррингтон настоящая красавица.
– Да ну! – восклицает Марсия и разражается визгливым хохотом. – Неужели? Но, полагаю, ее красота в любом случае не позволит ей как следует овладеть правилами английской грамматики!
Лорд Машервилл ничего на это не отвечает. К этому моменту они с Марсией и ее матерью уже добрались до заполненной людьми гостиной, где леди Уинслей, облаченная в наряд из рубинового бархата, в украшениях из розовых бриллиантов, принимает гостей. Просто знакомых она встречает прохладной улыбкой и кивком. На близких друзей и подруг она устремляет многозначительный взгляд своих темных глаз. Она вся, от макушки до пят – живое воплощение высокомерия и сознания собственного совершенства. Рядом с ней стоит ее муж, несколько мрачный, но одинаково вежливый и доброжелательный по отношению ко всем прибывающим – он выполняет обязанности хозяина дома безукоризненно. Еще ближе к леди Уинслей, чем он, расположился сэр Фрэнсис Леннокс, который в паузах между волнами гостей находит время для того, чтобы шептать в ее розовое ушко какие-то малозначимые мелочи. В какой-то момент он даже рискует чуть поправить маленький венок бледных роз на ее плече, прикрепленный к одной из бретелек (их из вежливости называют рукавами), которые каким-то чудом удерживают корсет платья хозяйки дома там, где ему положено быть.