Миссис Раш-Марвелл тоже здесь – во всем своем блеске. Ее благодушное лицо с небольшим аккуратным носом сияет от удовольствия. Внушительный шлейф ее платья, сшитый из черного атласа и украшенный блестками, всем мешает, ее объемистый бюст колышется, словно неспокойное море. Его движения ограничивает лишь прозрачная кружевная вставка. Но все же миссис Раш-Марвелл – сама скромность в сравнении с хозяйкой особняка, чьи прелести выставлены напоказ с такой бесстыдной откровенностью, словно она балетная танцовщица. Впрочем, надо признать, что с нее берет пример и большинство остальных съехавшихся на прием дам. А присутствует ли на мероприятии мистер Раш-Марвелл? О да – с некоторым трудом мы находим его. Он прижат к стене и отделен от остальных роялем. Мистер Раш-Марвелл занят тем, что внимательнейшим образом изучает большой альбом, с почти нездоровым интересом рассматривая портреты людей, которых он никогда в жизни не видел и никогда не увидит. Рядом с ним стоит какой-то унылый прыщавый коротышка с длинными волосами, который смотрит на продолжающую расти толпу в комнате почти с ужасом в глазах. Раз-другой он бросает нерешительный взгляд на мистера Марвелла, словно намеревается заговорить – и наконец в самом деле к нему обращается, похлопав поглощенного изучением альбома мужа миссис Раш-Марвелл по плечу с несколько неожиданной энергией.
– Я здесь для того, чтобы ихрать! – объявляет он. – Ихрать на бианино! Я великий музыкант! – Мужчина закатывает глаза кверху и, словно сдерживая рвущийся наружу восторг, начинает перечислять, загибая пальцы: – Бариж, Вена, Рим, Берлин, Санкт-Бетербург – меня знают везде! И уважают! Понимаете? – Он указывает на петлицу, в которую продета миниатюрная красная ленточка. – Это от Имбератора! Кайзера Вильгельма! А это от русского царя! – Человечек показывает перстень на мизинце. Затем он еще одним быстрым движением достает из жилетного кармана на глазах пораженного собеседника массивные золотые часы. – А это от моих барижских учеников! Я бианист! И я здесь, чтобы ихрать!
Произнеся эту тираду, коротышка расчесывает растопыренными пальцами свои длинные локоны и с вызывающим видом оглядывается вокруг. Мистер Раш-Марвелл слегка испуган. Ему кажется, что такого эксцентричного человека следует как-то успокоить. Совершенно очевидно, что его просто необходимо каким-то образом угомонить!
– Да, да, я все прекрасно понимаю! – блеет он, глядя на раздраженного гения и старательно кивая. – Вы здесь, чтобы играть. Именно! Да, да! Мы все скоро получим удовольствие от вашей игры. Уверен, это будет великолепно! Вы ведь прославленный герр…
– Махтенклинкен! – высокомерно произносит пианист. – Прославленный Махтенклинкен!
– Да … о, да! – Мистер Марвелл в отчаянии пытается произнести эту фамилию и с ужасом понимает, что ему это не под силу. – О да! Я слышал о вас, вы очень известны, герр… э-э… Махтен… Да-да, конечно! Умоляю, извините меня, я на минутку!
С благодарностью поймав повелительный взгляд супруги, мистер Раш-Марвелл отходит от рояля и присоединяется к ней. Она разговаривает с семейством Ван Клаппов и хочет, чтобы он увел куда-нибудь мистера Ван Клаппа, седобородого пожилого мужчину c лукавым лицом. Миссис Раш-Марвелл нужно спокойно и без помех обсудить с миссис Ван Клапп и Марсией подробности скандала.
В этот вечер найти место, где можно было бы присесть, во всем весьма просторном особняке семейства Уинслей практически невозможно – все диваны, оттоманки, стулья и кресла заняты полнеющими пожилыми дамами. Поэтому большая и лучшая часть собравшихся общается стоя, вежливо улыбаясь друг другу льстивыми улыбками и разговаривая с такой скоростью, словно их жизни зависят только от того, сколько слов им удастся произнести в течение ближайших двух минут. Миссис Раш-Марвелл, миссис Ван Клапп и Марсия медленно пробираются сквозь плотную толпу тараторящих и без конца улыбающихся людей, пока не оказываются рядом с леди Уинслей. Тут четверо дам образуют плотный кружок. Как только ей представляется такая возможность, миссис Марвелл шепчет на ухо хозяйке:
– Они пришли?
– Современный Парис и новая Елена Прекрасная? – со смехом уточняет леди Клара и пожимает белыми как снег плечами. – Нет, еще нет. Возможно, они вообще не появятся. Марсия, дорогая, вы выглядите совершенно очаровательно! А где лорд Алджи?
– Насколько мне известно, он не в тысяче миль отсюда! – отвечает Марсия, многозначительно прикрыв на мгновение свои темные глаза. – Сейчас он болтается где-то здесь! Ну надо же! Я вижу в дверях несколько разгоряченного мистера Лоримера!
Слово «разгоряченный» вряд ли можно считать подходящим для описания состояния Джорджа Лоримера, который со свойственным ему хладнокровием, но весьма решительно локтями прокладывает себе дорогу среди голых дамских плеч и спин, толстых обнаженных рук и длинных шлейфов, которые серьезно затрудняют его продвижение. Однако в конце концов, предприняв для этого немалые усилия, он все же добирается до хозяйки, которая встречает его с довольно холодным выражением лица, надменно приподняв тонкие выщипанные брови.
– Ну надо же, мистер Лоример, мы уже вас почти забыли! – с явной иронией говорит она. – Мы думали, что вы решили навсегда поселиться в Норвегии!
– Вы серьезно? – парирует Лоример с вялой улыбкой. – Это меня удивляет – ведь вы знали, что я вернулся оттуда в августе прошлого года.
– И с тех пор, как я понимаю, вы вели жизнь отшельника? – равнодушно осведомляется ее светлость, раскрывая веер из страусиных перьев и медленно обмахиваясь им.
– Ничего подобного! Я побывал в Шотландии с моим другом, Алеком Макфарлейном, и там прекрасно поохотился. Затем, поскольку я никогда не позволяю моей почтенной матушке проводить зиму в Лондоне, я свозил ее в Ниццу. Из этого замечательного места мы вернулись три недели назад.
Леди Уинслей издает смешок.
– Я вовсе не просила вас давать подробные объяснения по поводу ваших передвижений, мистер Лоример, – беспечным тоном произносит она. – Надеюсь, вы хорошо провели время?
Лоример степенно кивает.
– Да, спасибо! Странно, что я говорю это, но я действительно смог в некоторых случаях получить определенное удовольствие, хотя в целом все было не слишком весело.
– Вы видели вашего друга, сэра Филипа, после того, как он приехал в город? – спрашивает миссис Раш-Марвелл обычным для себя спесивым тоном.
– Неоднократно. В последнее время я довольно часто обедал с ним и леди Эррингтон. Насколько я понимаю, они будут здесь сегодня?
Движения руки леди Уинслей, обмахивающейся веером, становятся чуть быстрее. Ее губы, накрашенные малиновой помадой, зло сжимаются в тонкую линию.
– Ну, вообще-то я их, конечно, пригласила – скорее для проформы, – небрежно замечает она. – Но, если честно, я бы испытала облегчение, если бы они не пришли.
На лице Лоримера проступает выражение любопытства и удивления.
– Вот как! Могу я спросить, почему?
– Мне кажется, причина должна быть для вас совершенно очевидна, – говорит леди Уинслей, и глаза ее враждебно сверкают. – Что касается сэра Филипа, то с ним все в порядке – он джентльмен по рождению. Но женщина, на которой он женился, не леди, и для меня принимать ее у себя – это очень неприятная обязанность.
Лоример чуть приподнимает брови, притворяясь, что слегка шокирован.
– Я полагаю, – медленно говорит он, – я полагаю, что вы вскоре убедитесь, что ошибаетесь, леди Уинслей. Мне кажется…
Тут Лоример делает паузу, и миссис Раш-Марвелл устремляет на него немигающий взгляд, ожидая продолжения.
– Вы хотите сказать, что она – женщина образованная? – холодно осведомляется она. – По-настоящему хорошо образованная?
Лоример смеется.
– Ну, не так, как того требуют принятые в современном обществе стандарты! – отвечает он.
Миссис Марвелл презрительно фыркает, леди Клара снова поджимает губы. Как раз в этот момент все начинают уважительно реагировать на появление одного из наиболее важных гостей вечера – широкоплечего мужчины, довольно небрежно одетого, с всклокоченными волосами, приятным лицом и внимательным, лукавым взглядом. При его появлении многие из сидящих с благоговением встают со своих мест. Это Бофорт Лавлейс, или, как его часто называют, «Бо» Лавлейс, блестящий писатель-романист, критик и безжалостный сатирик. Для него высшее общество – это что-то вроде своеобразной игрушки, заводной юлы, которую он время от времени по своему желанию раскручивает у себя на ладони ради собственного удовольствия. Когда-то он начинал как чердачный бумагомаратель, питавшийся одним лишь хлебом с сыром и надеждами на успех. Теперь же он более шести месяцев в году проводит в своем сказочно красивом дворце, стоящем на берегу озера Комо. Именно его в свое время презирали, всячески насмехаясь над ним, светские дамы, поскольку он был плохо и неряшливо одет. Тем не менее, сейчас те же самые дамы используют все приемы и ухищрения, которые существуют в арсенале слабого пола, в бесплодных попытках очаровать его и расположить к себе. Он же смеется на ними и их жалкими потугами – и делает это без всякой пощады. Своим зорким взглядом он мгновенно замечает пудру на их якобы цветущих щеках, кармин на их губах, сурьму на их бровях и тушь на их ресницах. Он легко отличает парики и шиньоны от натуральных волос, от него невозможно скрыть попытки дам с помощью шнуровок и утяжек сделать свои фигуры стройнее, отчего они выглядят неестественно. И, как жизнерадостный сатир, веселящийся на лесной лужайке, он издевательски вышучивает все эти разнообразные формы лжи с помощью своего обладающего большим влиянием и весьма язвительного пера. Он – своеобразный английский Гейне, который ежедневно собирает богатый и ничуть не уменьшающийся с течением времени урожай с делянки общества, богато засеянной глупцами. По мере приближения к ней этого язвительного, обладающего острейшим умом человека леди Уинслей выпрямляется, вся словно подобравшись, хотя она, безусловно, красавица и знает, что ее внешность практически безупречна. Миссис Раш-Марвелл делает слабую попытку чуть ослабить шнуровку у себя на груди, чтобы рвущийся наружу массивный бюст не так выпирал из декольте. Марсия кокетливо улыбается, а миссис Ван Клапп нарочито выставляет напоказ свой бриллиантовый кулон стоимостью в тысячу гиней. Бедняжка! Она наивно думает, что богатство всегда производит на деятелей литературы более сильное впечатление, нежели что-либо другое! Окинув одним коротким взглядом трех женщин, Бо Лавлейс сразу понимает, чем вызваны их позы и не слишком явные