ты любишь больше всех? Ты мне как-то говорила, но я забыл!
Тельма повернула к мужу прекрасное лицо с сияющими глазами и, глядя в его смеющиеся глаза, улыбнулась.
– Сколько раз я могу тебе это говорить! – негромко, мягко сказала она. – Наверное, тебе никогда не надоест это слышать! Ты ведь знаешь, что больше всех на свете я люблю тебя, и без тебя весь мир стал бы для меня пустым! О, муж мой, мой дорогой! Не заставляй меня говорить тебе, как сильно я тебя люблю! Я не смогу это сделать – мое сердце слишком полно тобой.
Оставшаяся часть их пути домой прошла в молчании – бывают моменты, когда оно куда более красноречиво, чем слова.
Глава 21
Маленькая тучка, крохотная, всего лишь едва заметная крапинка на голубых просторах неба, была единственным предупреждением, которое мы получили.
После того вечера в мирной прежде жизни Тельмы наступили большие изменения. У нее появились враги, или, по крайней мере, так казалось – хотя все выглядело так, словно общество в целом вопреки всем существующим барьерам приняло ее с распростертыми объятиями. Приглашения так и сыпались на нее – от их обилия она уставала и чувствовала себя озадаченной. Лондонская жизнь утомляла ее – она предпочитала уединение Эррингтон-Мэнор, чудесного старого загородного дома в Уорикшире. Но сезон накладывал на нее свои обязательства – ни один домашний прием не считался удавшимся, если на нем не присутствовала она. Она стала центром большого и все время расширяющегося социального круга, в который входили художники, поэты, писатели, гениальные ученые и другие знаменитые люди. Они то и дело наполняли комнаты особняка Эррингтонов, пытаясь произвести на нее впечатление как выдающиеся личности с помощью бессодержательных светских разговоров и сплетен, к которым, увы, слишком часто прибегают даже самые умные из нас. В этих условиях Тельма стала узнавать много странных и неприятных вещей, о которых в своей прежней жизни в Норвегии она, на ее счастье, и понятия не имела.
Например, она когда-то считала, что все культурные, образованные мужчины и женщины, владеющие сложными профессиями, должны составлять что-то вроде своеобразного «веселого братства», объединяющего их и не принимающего в свои ряды людей менее одаренных. Пребывая под этим ложным впечатлением, она поначалу стремилась познакомиться с так называемыми великими людьми, которые особенно отличились в литературе и изящных искусствах. Ей представлялось, что все они широко образованны, приятны в общении, великодушны и благородны. Увы! Как же сильно она разочаровалась! К своему огорчению, она обнаружила, что столпы современного искусства несут на себе, в переносном смысле, лишь очень немного розовых бутонов, но при этом очень много острых шипов, что «веселое братство» на самом деле совсем не веселое и, более того, склонно к ипохондрии и недовольству всем и вся. Она узнала, что даже поэты, о которых она восторженно думала, что они являются проводниками добра и света в мир живущих на земле людей, в большинстве своем болезненно самолюбивы, эгоистичны и интеллектуально весьма ограниченны. Более того, выяснилось, что они зачастую настолько лишены истинного дара и вдохновения, что способны на зависть и ненависть друг к другу, словно озлобленные и истеричные женщины. Что писатели, которые притворяются, будто они заодно с лучшими умами человечества, на самом деле не общаются между собой, разве что на людях, и презирают творчество друг друга. Что представители науки счастливы только тогда, когда им удается разрушить теорию кого-нибудь из своих коллег. Что деятели из религиозных кругов готовы в любой момент броситься в бой, чтобы не оставить камня на камне от веры представителей других конфессий. И что, по большому счету, среди представителей так называемого высшего общества господствуют зависть, ревность, мелочные устремления и скука.
Как-то раз Тельма в наивном неведении пригласила на одно из своих домашних мероприятий двух женщин-писательниц, чтобы дать им возможность пообщаться между собой. Она встретила обеих мужеподобных дам сияющей улыбкой и представила их друг другу, сказав: «Вам будет так приятно познакомиться лично!» Но каменные взгляды, холодные кивки, высокомерное хмыканье и презрительные улыбки, с которыми две незаурядные женщины поприветствовали друг друга, – всего этого было более чем достаточно, чтобы даже у самой гостеприимной на свете хозяйки опустились руки. Так что нет ничего удивительного в том, что, когда они расселись по разным углам гостиной спиной друг к другу, бедная Тельма пришла в отчаяние и ужасно расстроилась из-за полного провала своей инициативы.
– Они даже не пытались общаться! – пожаловалась она после всего этого леди Уинслей. – Наоборот, они нарочно старались вести себя как можно грубее по отношению друг к другу!
– Конечно! – рассмеялась леди Уинслей. – А вы чего ожидали? Если вы и впрямь хотите получить удовольствие, пригласите молодую, хорошенькую и умную писательницу – таких немного, но они есть – встретиться со старой, уродливой и безвкусно одетой представительницей той же профессии, каковых более чем достаточно, и понаблюдайте за выражением лица последней! Гамма эмоций, которую вы увидите, доставит вам наслаждение, уверяю вас!
Тельма, однако, не стала пытаться провести этот рискованный эксперимент. Фактически она вместо этого стала избегать представителей литературы – за исключениеь Бо Лавлейса. Он действительно был гением и весьма приятным человеком и, более того, обладал манерами, которые делали его неотразимым. Он вовсе не был книжным червем, то есть литератором в обычном смысле слова, и к тому же совершенно равнодушно относился как к похвалам, так и к недовольству публики. Он был, как сам говорил, «слугой и обожателем собственно литературы», а есть огромная разница между тем, кто действительно служит литературе, повинуясь внутреннему зову, и тем, кто использует ее в основном как инструмент для служения самому себе.
Однако больше всего в Лондоне, при всех ее неожиданных и не всегда приятных открытиях, Тельму удивили и озадачили женщины, с которыми ей довелось встречаться. Ее простые северные представления о том, что женщины должны быть добродетельны и добры, были смяты и опрокинуты – она просто не могла понять лондонских леди. Одних из них, казалось, не интересовало ничего, кроме балов и нарядов. Другие относились к своим мужьям, законным хранителям и защитникам их репутаций, с пренебрежительным равнодушием, словно они предметы мебели. Были среди них и такие, кто, не придумав ничего лучше, увлекались спиритизмом – в самом плохом, примитивном его варианте, который подразумевает вращение столов и передвижение буфетов и прочих элементов интерьера. Да, да, речь шла именно об этом, а не о спиритуализме более высокого толка, включающем в себя высокодуховный, совершенный образ жизни, похожий на образ жизни святых. Нет, эти с крикливой настойчивостью заявляли, что являются сторонницами так называемой теории прохождения и, более того, говорили, что способны протолкнуть письмо или коробку сквозь стену, не оставив на ней ни следа, ни тем более отверстия. Все эти утверждения делались с таким агрессивным упрямством, что у Тельмы не раз возникали опасения по поводу здравости их рассудка. Были еще женщины-атеистки. Эти создания по собственной доброй воле лишили свои тела, свой внешний облик всего того прекрасного, что свойственно женщинам. Они напоминали Тельме глупые человеческие цветы без запаха, которые нарочно отворачиваются от солнца и отрицают его существование, предпочитая бессмысленно сохнуть и увядать, опираясь стебельками на безводную, сухую твердь своей теории. Время от времени Тельме приходилось сталкиваться с аристократками, которые с презрением отворачивались от тех, кто действительно нуждался в помощи, но при этом с легкостью тратили сотни фунтов на устройство частных театров и театральных постановок, где они могли сами выступать в экстравагантных костюмах. И еще существовали «профессиональные» красавицы. Эти, лишившись элегантных нарядов и косметики, разом теряли всю свою красоту и превращались в весьма заурядных и неумных женщин.
– Каково точное значение термина «профессиональная красавица»? – спросила как-то раз Тельма у Бо Лавлейса. – Я полагаю, что это очень красивые, но бедные женщины, которые берут деньги за демонстрацию себя перед публикой, а также за продажу их портретов в магазинах. Но кто им платит?
Лавлейс разразился хохотом.
– Поверьте мне на слово, леди Эррингтон, – сказал он, немного придя в себя, – вы изложили эту тему самым оригинальным образом и, несомненно, самым корректным из возможных. Вы спрашиваете, кто такие «профессиональные красавицы»? Что ж, в случае с миссис Смит-Грэшэм, с которой вы встречались на днях, ей платит несколько тысяч фунтов в год некий герцог. Когда она ему надоест – или он ей, – она найдет кого-нибудь еще. А может, пойдет играть на сцену, пополнив ряды плохих актеров-любителей. Она как-нибудь проживет – пока будет способна в нужный момент найти дурака, который сможет оплачивать счета ее портного.
– Я не понимаю! – сказала Тельма, сдвинув брови к переносице и мрачно глядя на Лавлейса, который стал проводить в ее компании довольно много времени. Она все время задавала ему вопросы, касающиеся тех элементов устройства общества, которые были ей непонятны, но делала это все реже. Например, почему религиозные деятели практически не используют на практике исповедуемые ими теории? Почему существуют эксцентричные чудаки с мрачными глазами, которые восхищаются странными картинами Уоттса и простым до примитивности стилем Уолта Уитмена? Почему члены парламента так много говорят и так мало делают? Почему общество не принимает молодых поэтов, какими бы одаренными они ни были, если у них нет влиятельных друзей в прессе? Отчего художники вечно женятся на своих моделях или кухарках, а после этого их стыдятся? И почему это люди так часто говорят не то, что они на самом деле имеют в виду? Потрясенная и запутанная всеобщей неискренностью, Тельма – бедное дитя! – стала также обращаться за советами к леди Уинслей. Той хватило ума и притворства скрыть от молодой, неопытной женщины свои истинное лицо. А также понять, насколько чиста душой была сама Тельма – словно горный источник. Всего одна капля яда, капнутая в такой источник, а уж тем более, конечно, несколько капель, или порции яда, коварно подмешиваемые в него время от времени, – и вода в нем изменит вкус и потеряет прежнюю прозрачность. Чем более невинна и доверчива душа женщины, тем скорее она, подобно нежным лепесткам нильской лилии, завянет и засохнет от прикосновений жестокой, грубой руки. А именно такую цель и поставила себе леди Уинслей – отчасти из желания отомстить Эррингтону, чья холодность к ней ранила ее душу, отчасти из личной ревности и зависти к красоте и привлекательности Тельмы.