– Не обвините его? – нетерпеливо выкрикнула леди Уинслей. – Вы не обвините его в неверности?
Краска выступила на лице Тельмы – она ненавидела слово «неверность». Но ответила она твердо и ясно:
– Нет. Потому что это будет моя вина, а не его. Когда человек долго держит в руке цветок, пока он не перестает пахнуть, а потом по этой причине бросает на землю, на нем нет вины. Человеку естественно хотеть чего-то свежего, с приятным ароматом. Так что это вина цветка, который не смог сохранить свой аромат достаточно долго, чтобы доставить удовольствие человеку. Так вот, если выяснится, что Филип больше не любит меня, я буду таким же цветком. И в чем же, спрашивается, он виноват? Он будет таким же замечательным, как всегда, а я – я, значит, перестану казаться приятной и желанной для него, вот и все!
Тельма изложила свою странную точку зрения совершенно спокойно, так, словно это было единственно возможное решение проблемы. У леди Уинслей, выслушавшей ее, эта тирада одновременно вызвала, с одной стороны, презрительное веселье, а с другой – отчаяние.
«Что я могу поделать с такой женщиной, как эта? – невольно подумала она. – А Ленни еще воображал в какой-то момент, что он, он может получить какую-то власть над ней!»
Вслух же Клара сказала:
– Тельма, вы самое странное существо на свете – языческое дитя из Норвегии! Вы сделали из своего мужа идола, и вы все время стоите на коленях перед ним. Может быть, кому-то это покажется очень милым, но все равно это полный абсурд. Женам-ангелам приходится хуже всех, и вы в этом убедитесь! Неужели вы об этом не слышали?
– Да, я слышала об этом, – с легкой улыбкой ответила Тельма. – Но только уже после того, как приехала в Лондон. В Норвегии считается, что для всех мужчин лучшие жены – те, которые терпеливы и послушны. Здесь все не так. Но я вовсе не жена-ангел, Клара, так что «хуже всех» мне не станет. Собственно, я не знаю, чего не смогу вытерпеть ради Филипа.
Леди Уинслей несколько секунд молча всматривалась в прекрасное лицо Тельмы, на котором без труда читалась любовь и по которому было сразу видно, что она говорит чистую правду. В душе у Клары шевельнулось чувство вины. Стоить ли рушить эту прекрасную веру? Нужно ли больно ранить такую цельную, доверчивую душу? Но это длилось всего мгновение.
«Филип действительно бегает за Вер, – сказала она себе. – Это правда, тут не может быть ошибки, и Тельма должна об этом узнать. Но она не поверит в это без доказательств. Интересно, какие доказательства я могу раздобыть?»
И изобретательный мозг Клары занялся решением этой проблемы.
Надо признать, что в ее пользу было много такого, что принято называть косвенными доказательствами. Общество связывало имя сэра Филипа с именем звезды бурлеска, и далеко не одна леди Уинслей – многие стали шептаться, отпуская игривые комментарии по поводу его «амуров» с актрисой. Делалось это за его спиной, так что он об этом даже не догадывался. Никто не знал, откуда изначально пополз слух об этой истории. Похоже, об этом много знал сэр Фрэнсис Леннокс, а он завсегдатай в кругу людей, входивших, так сказать, в орбиту Вер и достаточно близко с ней общавшихся. Но, сколько бы они ни болтали об этом, никому даже в голову не могло прийти рискнуть сказать что-либо на эту тему самому сэру Филипу. Единственные двое его друзей, которые могли говорить с ним полностью откровенно, были Бо Лавлейс и Лоример.
Однажды вечером, вопреки своей обычной привычке, сэр Филип выехал в город после позднего обеда. Перед тем как покинуть дом, он нежно поцеловал жену и предупредил, чтобы она его не ждала – они с Невиллом собирались заняться кое-какими делами, которые могли задержать их на неопределенно долгое время. После того, как Эррингтон и его секретарь уехали, Тельма, поняв, что ей предстоит провести вечер в одиночестве, разожгла как следует в гостиной камин и уселась рядом с ним. Поначалу она развлекалась тем, что перечитывала письма, полученные за последнее время от отца. Затем, повинуясь внезапному порыву, выдвинула из угла свою прялку, которая давно уже стояла там большей частью без применения, и привела ее в действие. У нее теперь было слишком мало времени, чтобы прясть, но она все же никогда не бросала полностью этого занятия. Сейчас, снова услышав приятное знакомое жужжание, она улыбнулась, подумав о том, каким старомодным и даже нелепым кому-то может показаться это приспособление среди роскошной мебели и дорогих антикварных безделушек.
– Надо надеть одно из моих старых платьев, – тихонько пробормотала она и посмотрела на бело-голубое шелковое чудо, которое было на ней. – Я слишком нарядная, чтобы прясть!
Почувствовав, что колесо прялки послушно выполняет все ее манипуляции, Тельма чуть не засмеялась от радости. Прислушиваясь к равномерному жужжанию, она едва расслышала, как кто-то постучал в дверь, и была очень удивлена, когда дворецкий Моррис объявил:
– Сэр Фрэнсис Леннокс!
Изумленная, она привстала со своего места у прялки со слегка надменным видом. Сэр Фрэнсис, которому никогда в жизни не доводилось видеть женщину с титулом и одетую по лондонской моде за таким примитивным занятием, как прядение вручную, пришел в восторг от открывшейся ему картины. Высокая, сказочной красоты золотоволосая богиня в переливающемся перламутровыми бликами голубом одеянии гордо стояла рядом с простым деревянным устройством, словно бы символизирующим семью и дом.
– Сэра Филипа нет дома, – сказала Тельма и с трудом выдержала испытание, когда гость взял ее руку в свою и поцеловал.
– Я знал об этом! – как ни в чем не бывало заявил Леннокс. – Я видел его некоторое время назад у дверей театра «Бриллиант».
Лицо Тельмы резко побледнело. Невероятным усилием сдержав отчаянно заколотившееся сердце, она изобразила беспечную улыбку и храбро сказала:
– Правда? Я очень рада – он там хоть немного развлечется, возможно, это пойдет ему на пользу. Он столько работает в последнее время!
Тельма немного помолчала. Гость ничего не сказал, и тогда она продолжила еще более жизнерадостно:
– Сегодня вечер не такой уж плохой, погода не слишком дождливая! Да! А вы, должно быть, замерзли. Хотите выпить чаю?
– Спаси-ибо! – протянул сэр Фрэнсис, глядя на собеседницу с восхищением. – Если только это не причинит вам слишком много хлопот…
– О нет! – сказала Тельма. – С чего бы?
Она позвонила в звонок и отдала необходимые распоряжения. Сэр Фрэнсис лениво опустился на легкий стул и медленным движением погладил свои усы. Он знал, что его нанесенный наугад удар с упоминанием театра попал в цель – но Тельма вытерпела попадание стрелы в тело и, возможно, в самое сердце, не показав ни малейшего внешнего признака того, что ей больно.
«Отважная женщина!» – подумал он и стал раздумывать над своим следующим ходом. Тельма между тем, приветливо улыбаясь ему, легонько раскрутила рукой колесо прялки.
– Смотрите! – сказала она. – Я сегодня вечером развлекалась, представляя себе, что я снова дома, в Норвегии.
– Молю, не прерывайте из-за меня своего занятия, – отреагировал на ее слова сэр Фрэнсис, бросив на нее удовлетворенный полусонный взгляд из-под век. – Продолжайте прясть, леди Эррингтон! Я никогда прежде не видел, как люди прядут.
В этот момент появился Моррис с чаем и вручил чашку сэру Фрэнсису. Тельма пить чай не стала. Слуга удалился, и она возобновила свое прежнее занятие. Какое-то время в комнате стояла тишина, нарушаемая только жужжанием прялки. Сэр Фрэнсис с задумчивым видом прихлебывал чай из чашки и разглядывал сидящую перед ним женщину с таким вниманием, словно перед ним была картина из музея.
– Надеюсь, я вам не мешаю? – внезапно спросил он. Тельма посмотрела на него с удивлением.
– О нет! Вот только жаль, что Филипа нет и он не может поговорить с вами. Это было бы намного приятнее.
– Правда? – негромко спросил ее собеседник с сомнением и улыбнулся. – Что ж, я буду совершенно удовлетворен, если со мной поговорите вы, леди Эррингтон!
– Да, но я не очень-то умею вести беседы, – совершенно серьезно сказала Тельма. – Уверена, что вы, как и многие другие, это уже заметили. У меня никогда не получается сказать что-то такое, что понравилось бы всем без исключения. Это ничего?
Сэр Фрэнсис негромко рассмеялся.
– Хотел бы я посмотреть, как именно вы не можете угодить всем, – сказал он, понизив голос и придав ему ласковый оттенок. – Кто, скажите, из тех, кто видит вас, не испытывает восхищения и… и не любит вас?
Тельма встретила вялый, апатичный взгляд собеседника без всякого смущения. Сэр Леннокс же, заглянув в открытые, честные, почти по-детски наивные глаза собеседницы ощутил легкое смущение и даже стыд.
– Вы говорите о восхищении мной? О да! – сказала Тельма несколько грустно. – Именно от этого я очень устала, так устала! Как будто Бог создал только одну женщину, красивую телом и лицом, – чтобы все разглядывали ее, и шептались о ней, и копировали ее платья! Но все это так мелко, так гадко и так сильно меня раздражает!
– Это ваша плата за то, что вы красивы, – медленно проговорил сэр Фрэнсис, изумляясь про себя вопиющему несоответствию общепринятым стандартам женщины, которая, похоже, в самом деле устала от всеобщего восхищения собой.
Тельма ничего не ответила на его утверждение, раскручивая колесо прялки все быстрее и быстрее. Наконец Леннокс опустошил чашку, придвинул стул поближе к Тельме и спросил:
– Когда Эррингтон вернется?
– Этого я не могу вам сказать. Он говорил, что может быть поздно. С ним поехал мистер Невилл.
Наступила еще одна длинная пауза.
– Леди Эррингтон, – заговорил наконец сэр Фрэнсис, – умоляю простить меня, но я говорю как друг и забочусь о ваших интересах. Сколько времени это будет продолжаться?
Колесо прялки остановилось. Тельма подняла на гостя глаза – взгляд их был мрачен и почти неподвижен.
– Я вас не понимаю, – сказала она негромко. – Что вы имеете в виду?
Гость немного поколебался, а затем продолжил, опустив веки и изобразив на губах полуулыбку.