Потом она на какое-то время погрузилась в болезненные размышления, поигрывая ручкой, которую держала в руке, будучи не в состоянии решить, что делать дальше. Наконец она придвинула к себе лист бумаги и снова принялась писать, начав со слов: «Мой дорогой мальчик». Когда эта фраза появилась на белой, чистой странице из-под пера ее ручки, решимость и деланое хладнокровие едва не покинули ее. С губ Тельмы сорвался мучительный стон. Выронив из пальцев ручку, она встала и заходила взад-вперед по комнате, прижимая одну руку к сердцу, словно надеялась таким образом замедлить его беспокойные частые удары. Она еще раз обдумала намеченный ею нелегкий план – он состоял в том, чтобы попрощаться с мужем, который был для нее в жизни всем. Страстные, но горестные слова – нежные, трогательные, полные любви и абсолютно свободные от каких-либо упреков – быстро нашлись в ее разрывающемся от боли сердце. Она совершенно не представляла, когда писала это прощальное послание, сколько боли и отчаяния вызовут эти слова у адресата!
Когда Тельма закончила, она немного успокоилась – ей даже показалось, что она сумела частично овладеть собой. Она сложила и запечатала второе письмо, а затем убрала их, чтобы они не привлекали внимания, и позвонила Бритте. Маленькая горничная вскоре появилась и, судя по всему, удивилась, увидев, что ее госпожа до сих пор не переоделась из уличной в домашнюю одежду.
– Вы что, только что пришли, фрекен? – рискнула она поинтересоваться.
– Нет, я вернулась уже некоторое время назад, – спокойно ответила Тельма. – Просто я беседовала с леди Уинслей в гостиной. А поскольку сегодня вечером я снова собираюсь выходить, то решила не переодеваться. Я хочу, чтобы ты отправила для меня это письмо, Бритта.
И Тельма протянула девушке конверт с адресом своего отца, Олафа Гулдмара. Бритта взяла его, но ее все еще занимал вопрос о наряде ее хозяйки.
– Если вы собираетесь провести вечер с друзьями, – сказала она, – не лучше ли все-таки будет переодеться?
– На мне бархатное платье, – усталым, но терпеливым тоном ответила Тельма. – Оно вполне подойдет для того места, куда я собираюсь.
После этих слов Тельма умолкла. Бритта вопросительно поглядела на нее.
– Вы устали, фрекен Тельма? – спросила гувернантка. – Вы такая бледная!
– У меня немного болит голова. Ничего страшного – все скоро пройдет. Я хочу, чтобы ты отправила письмо прямо сейчас, Бритта.
– Очень хорошо, фрекен, – сказала девушка, но было видно, что она почему-то все еще колеблется. – Вы собираетесь на какую-то вечеринку? То есть вас дома не будет?
– Да.
– Тогда вы, может быть, не станете возражать, если я пойду и повидаюсь с Луизой, а заодно и поужинаю с ней? Она пригласила меня. А возможно, будет и мистер Бриггз. – Бритта засмеялась. – Он сказал, что если я выберусь, то и он, скорее всего, придет. Говорит, что проводит меня!
И в комнате снова зазвенел смех девушки.
Тельма с трудом выдавила из себя улыбку.
– Конечно, можешь сходить, Бритта! Но я думала, что ты не любишь горничную леди Уинслей.
– Она мне и в самом деле не очень нравится, – подтвердила Бритта. – Но все же, как мне кажется, она старается быть доброй и любезной. И потом… – тут девушка окинула Тельму таинственным и многозначительным взглядом. – Я хочу задать ей вопрос на одну очень интересную тему.
– Что ж, тогда сходи в гости и оставайся там так долго, как только сможешь, дорогая, – сказала Тельма и, ощутив прилив симпатии к девушке, легонько погладила ее по каштановым кудряшкам. – Я вернусь очень, очень поздно. А когда ты вернешься с почты, я уже уйду, так что до свидания!
– До свидания! – радостно воскликнула Бритта. – Куда же вы собрались? Можно подумать, что вам предстоит какое-то долгое путешествие. Вы так странно говорите, фрекен!
– Хочу повидаться кое с кем из друзей, – хладнокровно ответила Тельма. – А теперь не задавай больше вопросов, Бритта, отправляйся на почту и отправь письмо. Мне хочется, чтобы отец получил его как можно скорее, а если ты не поторопишься, почта закроется.
После этих слов Тельмы Бритта отправилась выполнять ее поручение. Она решила, что будет бежать всю дорогу, чтобы успеть вернуться до ухода ее хозяйки из дома. Тельма, однако, собралась слишком быстро. Как только Бритта ушла, она взяла письмо, которое написала Филипу, и вложила его между страниц небольшого томика стихов, который читала в последнее время. Это была недавно изданная книга под названием «Гледис-певица». В основном содержащиеся в ней произведения касались извечной темы верной женской любви, предательства и отчаяния. Когда Тельма открыла обложку, ее взгляд совершенно случайно упал на несколько стихотворных строк, полных безнадежной грусти, но весьма благозвучных. Как и после услышанной ею недавно печальной песни, у нее вдруг защипало в горле, а на глаза навернулись слезы. Вот эти строки:
О! Могу я утонуть, как сломанная лира,
Быть брошенной на землю иль в огонь,
Почувствовать могу я муки смерти,
И все же продолжать дышать, обманутая трюком,
Который называем мы Существованьем,
Когда в нас умирает то, что именуем Честью.
Есть много способов меня язвить по-новому,
что днем что ночью,
Причинив страдание и боль притворною улыбкой,
Остатком жалким той прежней нежности,
что раньше знала я…
– Ах! – всхлипнула Тельма. – «…Остатком жалким той прежней нежности, что раньше знала я»! Да, теперь ей остается только это – если она останется и будет готова удовлетвориться этим. Но нет, она не останется!
Тельма рассеянно перевернула страницу томика, практически не осознавая, что делает, – и вдруг, словно поэтесса, присутствуя рядом с ней, решила подвергнуть ее душу испытанию и для этого решила огласить всему миру ее самые потаенные мысли, прочла:
Все потому, что нелюбима я сегодня
И нежеланна, словно водоросли в море!
Да! Именно это «потому» окончательно надломило ее потрясенную, полную горя душу. Это слово объясняло все – потому что сегодня она перестала быть любимой и желанной.
Больше она не колебалась. Закрыв книгу, между страниц которой осталось ее прощальное письмо, Тельма положила ее на прежнее место – на маленький столик, стоящий рядом с креслом Филипа. Затем она задумалась о том, как ей привлечь к томику внимание мужа. Сняв с шеи тоненькую золотую цепочку с подвешенным к ней небольшим бриллиантовым крестиком с выгравированными на обратной его стороне именами «Филип» и «Тельма», она обернула ее вокруг небольшого томика и оставила в таком виде – драгоценные камни ярко сверкали на обложке. Что еще оставалось сделать? Тельма сняла с себя все дорогие украшения, оставив только обручальное кольцо и браслет с бриллиантами, который составлял с кольцом единый комплект. Потом она извлекла из своего кошелька все деньги, оставив лишь на дорогу. Надела шляпу и начала медленно застегивать свою длинную мантию. Пальцы ее были ледяными и странно дрожали. Стоп, подумала она. Взгляд ее упал на портрет мужа – пожалуй, следует забрать его с собой, с трогательным смущением подумала Тельма. Это была миниатюра, выполненная на слоновой кости. Ее изготовили специально для нее. Тельма спрятала портрет под платьем, у себя на груди.
– Он был слишком добр ко мне, – пробормотала она, – а я была слишком счастлива – счастливее, чем того заслуживала. Избыток счастья в конечном итоге всегда приносит горе.
Она задумчиво поглядела на пустой стул Филипа. Как ей хотелось бы увидеть его сидящим там! Она вздохнула, вспомнив его лицо, которое она так любила, страсть, которую она видела в его глазах, нежность, которую она читала в его улыбке. Затем Тельма тихонько поцеловала то место на спинке стула, где обычно покоилась его голова, после чего развернулась и решительно вышла из комнаты.
Она думала, что оставляет все другой женщине, и считала, что именно эту другую женщину Филип, каким невероятным ни казался бы этот факт, любил больше, чем ее. Его письмо это доказывало. А значит, никакого другого выбора не оставалось. Главными для Тельмы были желания Филипа. По ее мнению, все должно было подчиняться этому принципу. Ее собственная жизнь, согласно ее убеждениям, для нее ничего не значила – во всяком случае, по сравнению с желаниями Филипа. Такая самоотверженность, конечно же, выглядела абсурдной. Ее можно было бы счесть самопожертвованием, которое многие замужние женщины, само собой, расценили бы как невероятную глупость. Они, обещая в ходе церемонии бракосочетания «во всем повиноваться» мужу, с самого начала были готовы при любом удобном случае нарушить свою клятву. Тельма же не могла изменить своей природе и характеру – для нее повиновение супруги мужу было высшим законом. Покидая комнату, которую она еще так недавно считала своей, она прошла в вестибюль особняка. Морриса там не оказалось, и она не стала вызывать его. Сама открыв входную дверь, она шагнула за порог и закрыла дверь за собой. Потом она немного постояла одна в холодной мгле. Туман сгустился настолько, что даже фонарные столбы были почти не видны. Тельма сделала несколько шагов, пораженная пронизывающим холодом окружающего воздуха, а затем, сделав над собой усилие, остановила проезжающий мимо кеб и попросила кучера отвезти ее на вокзал Чаринг-Кросс. Она не успела как следует изучить Лондон, и Чаринг-Кросс был единственным известным ей железнодорожным вокзалом.
Когда она приехала, станция оказалась ярко освещена электрическими фонарями. По платформам сновали прибывшие в город и отъезжающие пассажиры. Вокруг стоял крик носильщиков и кебменов. Все это, однако, Тельму нисколько не смутило. А вот восхищенные взгляды, то и дело бросаемые на нее окружающими мужчинами, толпящимися у дверей ресторана и отеля, заставили ее ежиться от неловкости. До этого она никогда не путешествовала в полном одиночестве и вдруг почувствовала испуг и дискомфорт из-за чрезмерного внимания к ней окружающих. Однако у нее и мысли не возникло о том, чтобы вернуться. Ей даже не пришло в голову отправиться к кому-то из ее лондонских друзей или знакомых – хотя бы потому, что, узнав о ее проблемах, они могли так или иначе упрекнуть Филипа, а этого Тельма допустить не могла. По