той же причине она ничего не сказала Бритте.
В том состоянии, в котором она находилась тогда, ей казалось, что у нее есть только один путь – отправиться домой, в Альтен-фьорд. Она решила, что никто не сможет предъявить ей претензии по поводу того, что она отправилась туда в одиночку, – зато Филип будет свободен. Примерно так она рассуждала – если, конечно, она вообще могла в той ситуации рассуждать. В душе у нее словно что-то замерзло, обледенело. Все ее чувства как будто онемели от внутренней боли, и она с трудом осознавала происходящее и свои действия. Тельма словно находилась во сне, но горькое пробуждение было еще впереди.
В какой-то момент с одной из платформ в ее сторону устремился целый поток людей и багажных тележек. Послышались зычные крики: «Эй, с дороги! В сторону, отойдите в сторону!» Как выяснилось, на вокзал только что прибыл поезд с континента.
Придя в отчаяние от нарастающего вокруг шума и толкотни, Тельма обратилась к одному из железнодорожных служащих с золотистым кантом на фуражке.
– Вы не могли бы сказать мне, – смущенно спросила она, – где я могу купить билет до Халла?
Служащий взглянул на обеспокоенное лицо молодой красивой женщины и весело улыбнулся.
– Вы прибыли не на ту станцию, мисс, – сказал он. – Вам нужно направление, ведущее в центральные графства.
– В центральные графства? – переспросила Тельма, чувствуя, что окончательно запуталась.
– Да, в центральные, – повторил мужчина в фуражке с некоторым раздражением. – Станция Мидлэнд, с которой нужно ехать туда, довольно далеко отсюда – чтобы добраться туда, вам лучше нанять кеб.
Тельма, поблагодарив, отошла в сторонку, но тут же насторожилась и спряталась в каком-то темном закоулке, услышав неподалеку красивый, ласкающий слух голос. Она, покраснев, сразу же узнала его – не могла не узнать.
– Как я уже отмечал, мой дорогой друг, – вещал голос, – я не сторонник двусмысленности и неопределенности. Если у человека есть мысль, которую он хочет огласить, дайте ему такую возможность. Пусть выскажет ее свободно и связно. Не надо заставлять его заворачивать свои мысли в множество слоев никчемного словоблудия! Такого словоблудия сейчас вокруг очень много – во всяком случае, в Англии. Существует своеобразная имитация искусства, которое искусством совсем не является, – злобная, желчная, плохая имитация. Приблизиться к настоящему, божественному искусству можно только в Италии. Жаль, что мне не удается уговорить вас съездить туда со мной и провести там зиму.
Это говорил Бо Лавлейс и обращался он при этом к Джорджу Лоримеру. Мужчины встретились в Париже – Лавлейс возвращался в Лондон, куда его на несколько дней призвали какие-то дела, а Лоример, несколько устав от французской столицы, решил вернуться в Англию с ним. И вот они только что прибыли на вокзал Чаринг-Кросс и, беседуя, шли к выходу со станции, держа друг друга под руку и не подозревая, кто именно наблюдает за ними сквозь стекло дверей одного из залов ожидания голубыми глазами, в которых плескалось горе. Они остановились почти напротив Тельмы, чтобы закурить сигары, и она совершенно отчетливо разглядела лицо Лоримера и услышала его ответ Лавлейсу.
– Что ж, я посмотрю, что с этим можно поделать, Бо! Вы знаете, моя матушка всегда хочет выбраться из Лондона зимой. Но я не уверен, что нам следует навязываться вам – вы ведь, помимо всего прочего, писатель, и…
– Чепуха. По крайней мере, моему литературному вдохновению вы нисколько не помешаете, – рассмеялся Бо. – А что касается вашей матушки, то вы ведь знаете, что я ее обожаю! Я восхищаюсь ею почти так же, как леди Брюс-Эррингтон – а это о многом говорит! Между прочим, если Фил сумеет разобраться с делами этой страны, он мог бы привезти свою красавицу-жену Тельму на озеро Комо на какое-то время. Я поговорю с ним об этом!
Закурив свои гаванские сигары, мужчины снова зашагали по платформе и вскоре исчезли. В какой-то момент Тельма испытала сильное искушение броситься вслед за ними, как потерявшийся маленький ребенок, и рассказать обо всех своих несчастьях Джорджу, который наверняка бы ей посочувствовал и всю в слезах препроводил обратно к мужу, которому она больше была не нужна. Но Тельма преодолела это желание. Вместо этого она предпочла следовать рекомендациям официального лица, к которому обратилась до этого. Поэтому она покинула огромный, великолепно освещенный вокзал и, наняв экипаж, попросила отвезти ее на станцию Мидлэнд. Там все оказалось гораздо мрачнее и непригляднее, так что она была шокирована не меньше, чем сиянием Чаринг-Кросса. Однако она испытала облегчение, узнав, что поезд на Халл отправится через десять минут. В спешке отыскав кассу, она заняла очередь за женщиной с добрым лицом с ребенком на руках, которая покупала билет третьего класса до Халла. Чувствуя себя одинокой и сконфуженной, Тельма тут же решила, что тоже поедет в третьем классе, по возможности, в одном купе с этой приятной женщиной. Та, получив билет, сразу же пошла к поезду, на ходу укачивая малыша. Тельма, держась на некотором расстоянии, последовала за ней. Когда она увидела, что женщина вошла в вагон третьего класса, Тельма ускорила шаги и оказалась внутри почти одновременно с ней, радуясь, что у нее будет хоть какая-то компания во время долгого путешествия в эту холодную ночь. Женщина посмотрела на нее с любопытством – видимо, ее удивило, что такая молодая и красивая пассажирка путешествует ночью совершенно одна. Попутчица приветливо спросила:
– Вы тоже едете, мисс?
Тельма улыбнулась – ей было приятно, что с ней заговорили.
– Да, – ответила она. – До самого Халла.
– Сегодня холодная ночь для такого путешествия, – сказала женщина.
– Да, вы правы, – согласилась Тельма. – Тем более для вашего малыша.
Когда она взглянула на спящего ребенка, в глазах ее против воли промелькнула печаль.
– Ой, он теплый, как кусочек поджаренного хлебушка! – радостно засмеялась его мать. – Он получает все самое лучшее, что только можно. Да, так оно и есть. А вот вы выглядите замерзшей, моя дорогая, несмотря на вашу теплую мантию. Может, возьмете это?
Женщина щедрым жестом явно от души предложила Тельме серую шерстяную шаль домашней вязки.
– Спасибо, мне тепло, – с благодарностью сказала Тельма, тем не менее принимая шаль, чтобы не обидеть свою попутчицу. – Просто у меня болит голова, и от этого я бледная. И еще я очень, очень устала!
Голос Тельмы слегка задрожал. Она вздохнула и закрыла глаза. Она в самом деле ощущала странные слабость и головокружение. В какие-то моменты она словно бы переставала отчетливо понимать, кто она и где находится. У нее даже временами стала возникать мысль, не приснились ли ей ее замужество и вся ее жизнь с Филипом. Может, она даже никогда не покидала Альтен-фьорда? А что, если она проснется и поймет, что по-прежнему находится в старом фермерском доме, что все вокруг то же, что и прежде, что на крыше сидят и воркуют голуби, а среди сосен бродит Сигурд? Ах, бедный Сигурд, бедный Сигурд, подумала Тельма. Он ведь любил ее. Нет, он все еще любит ее. Не может быть, чтобы он умер! Да, она, кажется, в самом деле спит, лежа дома, в Альтен-фьорде, в своей кровати. Вот она выглядывает в свое зарешеченное окно и видит блики солнца на водах фьорда и «Эулалию», стоящую на якоре. Она слышит, как ее отец приглашает сэра Филипа и его друзей провести вечер в их с Тельмой фермерском доме. Филип приходит к ним в гости, и они с Тельмой гуляют по саду, а потом выходят на берег моря, и Филип говорит с ней своим низким, таким приятным и ласковым голосом. А она, хотя и любит его горячо и нежно, никогда, никогда не должна позволять ему узнать об этом, потому что она не стоит его любви и нежности! Тельма вынырнула из этих сновидений, проснувшись, словно от толчка, и почувствовала, как ледяная дрожь пробегает по всему ее телу. С изумлением оглядевшись, она обнаружила, что спала, склонив голову на чье-то плечо, и этот кто-то прикладывал мокрый носовой платок к ее лбу. Шляпки у нее на голове не было, застежки мантии расстегнуты.
– Ну вот, дорогая. Теперь вам лучше! – ласково сказал кто-то прямо ей в ухо. – Господи! Я думала, вы умерли, честное слово! Нехороший это был обморок, в самом деле нехороший. А тут еще поезд так швыряет и толкает! Хорошо, что у меня с собой фляжка с холодной водой. Поднимите-ка немного голову – вот так! Бедняжка, вы вся бледная, как бумага! Вы не в том состоянии, чтобы путешествовать, моя дорогая, ей-богу, не в том.
Тельма медленно приподнялась и вдруг, повинуясь внезапному импульсу, поцеловала добрую попутчицу в ее честное румяное лицо – к огромному удивлению и удовольствию женщины.
– Вы очень добры ко мне! – сказала Тельма дрожащим голосом. – Мне так жаль, что я причинила вам беспокойство. Я в самом деле чувствую себя нехорошо, но это скоро пройдет.
Она пригладила волосы и, сидя прямо, выдавила из себя улыбку. Попутчица с сочувствием оглядела ее бледное лицо и, взяв на руки ребенка, которого она, ухаживая за Тельмой, положила на расстеленную на сиденье шаль, принялась осторожно укачивать его. Тельма тем временем успела убедиться в том, что поезд движется с большой скоростью.
– Мы что, уже покинули Лондон? – спросила она с оттенком удивления.
– Примерно с полчаса назад, моя дорогая, – ответила женщина. Затем, после небольшой паузы, она, еще раз внимательно оглядев Тельму, сказала:
– Я думаю, вы замужем. Верно, моя дорогая?
– Да, – ответила Тельма, и ее бледные щеки окрасил легкий румянец.
– Наверное, в Халле вас встретит ваш муж?
– Нет. Он в Лондоне, – просто сказала Тельма. – Я еду к отцу.
Этот ответ удовлетворил добрую попутчицу, которая, заметив, что Тельма страшно устала и что ей стоит больших усилий поддерживать разговор, перестала ее расспрашивать и посоветовала попытаться поспать. Сама она крепко проспала почти всю поездку. Тельма же, однако, пребывая в каком-то лихорадочном состоянии, почти все время бодрствовала, чувствуя в глазах боль и жжение.