Костя зажмурился.
— А золото? — спросил он. — Оно тоже было в монастырях?
Володя надвинул на голову шлем, двумя руками как бы пригладил его и сказал, произнося слова медленно и торжественно:
— Ты клятву давал?
— Давал.
— Хочешь союз, чтоб вместе раскрыть страшную тайну?
— Хочу.
— Ты когда едешь домой?
— Завтра. Поезд днём, в два часа.
— Так слушай и запоминай. Записывать ничего не надо. Тайна.
— Тайна! — как эхо повторил Костя.
— Завтра в тринадцать ноль-ноль я буду возле Ленинградского вокзала у справочной будки. Понятно?
— Понятно!
— Я передам тебе записки, по которым начнём поиски. Но если проболтаешься…
— Если проболтаюсь? Нет, ты скажи, чего тогда будет?
— «Чего, чего»! Если ты струсишь, чихал я на тебя. Сам управлюсь. Сам буду искать и сам найду. Кто ищет, тот всегда найдёт.
— Клянусь!
Костя хотел спросить, какие это будут поиски, что искать, где искать и зачем, но побоялся и промолчал. При этом он посмотрел на большие часы, висевшие на столбе, и понял, что мама его уже давно ждёт, а когда мама долго его ждёт, потом ничего хорошего ждать нельзя: мама будет вспоминать, может быть, целую неделю или даже месяц, как он её переволновал, какой он нехороший, распущенный, и всякое такое…
— …Ты по сторонам не гляди, а слушай! — властно сказал Володя.
Да, была в нём какая-то сила, которая, будто магнитом, притягивала к нему Костика.
— Слушаю! — сказал он. — Только ты, Володя, не кричи на меня. Я медленный.
— Значит, так, Костик. Ещё условие: командиром буду я. А ты будешь писать мне донесения. И чтоб совершенно секретно. Понял?
— Понял!
— Тогда до завтра! — чётко, по-военному отчеканил Володя.
— До завтра! — повторил Костя.
ЧЕСНОКУ ТЫСЯЧА ЛЕТ
В первом классе Володю Замараева называли «Замарашка». Но это прозвище скоро исчезло как-то само собой. Дело в том, что оно подходило к Володиной фамилии, но никак не подходило к его характеру. Ну какой он, право, замарашка, когда даже в поступках — не только во внешности — бывал всегда чистым, честным, прямым. Учительница вызвала его как-то по географии, а он в тот день не приготовил урока. Ему подмигивали и кивали со всех сторон: «Иди, Володька, подскажем. Иди».
А он стоял у парты и, глядя прямо в глаза учительнице, говорил:
— Сегодня я не приготовил урока. Но завтра, обещаю, отвечу на пять… Если вызовете.
Его вызвали на следующем уроке, и он действительно ответил на все вопросы без запинки.
Каждую весну в Володином сердце просыпалось радостное беспокойство. Ему хотелось оседлать коня и взбираться по крутым каменистым тропам так, чтобы закружилась голова, а у лошади из-под копыт скатывались камни и гулко ухали в пропасть. Он мечтал о степных просторах, о бурном море, о бульканье каши на костре, о снеговых вершинах и тёмных пещерах. Он говорил, что хочет быть археологом или геологом, и это была чистейшая правда.
Да, Володя Замараев не умел врать. Но он был великим выдумщиком. С тех пор как Володя начал читать книги, огромный мир раскрылся перед ним. Раньше в его жизни была только комната, где изучено каждое пятнышко на стене и каждая царапина на мебели; был двор, улица, мама-папа — старики Замараевы, как он их называл, брат Женька и знакомые мальчишки — дружки-приятели. Всё. А теперь книги, будто огромные окна, провели Володю… в кабину космонавта. И он, Володя, летал в космос, а сквозь страницы другой книги спускался на подводной лодке в глубины океана. Книги не только поднимали его в небеса и опускали в морскую пучину. Книги переносили Володю на двадцать лет вперёд и на тысячу лет назад. Такие книги, где всё было необычно, ему особенно нравились. Они будили воображение, и Володя видел всякие чудеса-необычайности, как можно видеть только во сне или в кино.
В большой степени помогал этому брат Женя…
Если у вас нет старшего брата-студента, вы не знаете, конечно, что студент — самый знающий человек на свете. У медика-студента глаза как рентгеновский аппарат: он видит человека насквозь. Только посмотрит и сразу же скажет: «У тебя, Володя, почечные лоханки не в порядке» или там… «избыток кислотности в желудке». Доктору или даже профессору, для того чтобы определить болезнь — поставить диагноз, — нужны всякие там анализы, расспросы, наблюдения за больным, а студент-медик — раз, и готово. Это я точно говорю, потому что у Жени, Володиного брата, два товарища были медиками. И чего-чего они только не приписывали Володе и его родителям, каких только болезней не придумывали! Но всё, к счастью, оказывалось ошибочным.
Да, студент — это большой научности человек. Он, главное, никогда ни в чём не сомневается. Сказал, и точка!
Вот таким-то студентом и был Женя Замараев.
Со стороны посмотришь — парень как парень. Рубашка в пёструю клеточку, над губой, будто тень, усы только намечаются; щёки розовые, словно он их только что вымыл холодной водой и потёр мохнатым полотенцем. Плечи узкие. В пиджаке ещё куда ни шло, а снимет пиджак, фигура такая, точно рубашка на вешалке. И всё. А между прочим, говорит о себе во множественном числе: «Мы, научные работники». И Володя относится к брату Евгению с должным уважением и даже с почтением.
А как же! Посудите сами.
С тех пор как Женю приняли в университет, его стол превратился в музей. Да что музей — стол чудес! Так называл Володя стол брата. Сколько раз Володя обследовал всё, что было навалено между самопиской — только не карманной, а если вы знаете, такой настольной, что торчит из подставки, — и зелёной лампой.
— Жень, — спросил как-то Володя, — а что это у тебя за железка на столе лежит?
— А ты почему знаешь?
— Так просто: проходил — увидел.
— Смотри, тронешь что на столе — отлупцую. Понял? Вот так.
— А я не трогаю. Только глазами смотрю. Глазами можно?
И какой же в это время у Володи был ангельский голосок! Хотя кто знает, как разговаривали ангелы, которых, по правде говоря, и не было. Но, в общем, выспрашивая у брата о всяких всячинах на его столе, Володя был тише, ласковее и воспитаннее любой пай-девочки. Задав последний вопрос — можно ли трогать глазами, — он молча ждал ответа.
— Н-да, — сказал Женя, — не твоего это ума дело, но так и быть, расскажу. Это не железки, а луковицы… А ещё точнее — чеснок… Молчишь, не удивляешься?
— А чего удивляться: у тебя на столе что ни возьми, всё удивительное.
«Хитрюга, — подумал Женя, — но парень хоть куда». Он взял железный чеснок, утыканный острыми шипами:
— На, держи!
— Угу! — сказал Володя. — Кусается. Колется.
— Вот в том-то и дело. Раньше, эдак лет пятьсот назад, новгородцы разбрасывали такие железные чесночки на дороге, когда к городу скакала вражеская конница. Понятно?
— Чего понятнее, — кивнул Володя. — Лошади калечили ноги, падали, всадники летели на землю через головы коней, и атака захлёбывалась.
— Ну что у меня за брат! — разводил руки Женя. — Профессор… Нет, нет, клади на место. Вот так. И знай, что такие чесноки сработали ещё раз — во время Великой Отечественной войны. Железные чесноки, рассыпанные по земле, застревали в гусеницах танка и портили их. Слыхал?
— Слыхал.
— Силён ты у меня, Володька, — сказал Женя, — знаешь всё, как профессор! Вот так.
Женя очень любил это «вот так». И, ставя этим в разговоре точку, он проводил пальцем над губой, где намечались усы.
Володя положил на стол железный чеснок и, не поворачиваясь, попятился к двери. Было это в вечернее время, когда веки Володи тяжелеют, а шея отказывается держать голову. Нужна подушка…
«…Головной танк — на исходный рубеж! Огонь!»
Железная луковица не оставляла Володю в покое и во сне: лёжа на одном боку, он беззвучно отдавал боевую команду. Ему виделось, как ползут танки со свастикой и чёрно-белыми крестами, как заклинивают гусеницы и машины начинают крутиться волчком. И наши бьют по ним прямой наводкой. А повернувшись во сне на другой бок, он видел, как скачут всадники в железных панцирях и шлемах, даже лица закрыты железной маской и на руках железные перчатки. Стрелы отскакивают от этих всадников, как мячик от стены. Но вот споткнулся один конь, другой, третий… Всадники летят через голову, остаются распластанными на земле. В таком железном костюме не подняться.
Колючий чеснок сделал своё дело.
А наши конники тут как тут. Мечи так и сверкают. Пики поддевают железные доспехи врага.
«Руби! Коли!»
Только звон слышен — такая идёт рубка…
— …Володя, вставай! В школу пора! Ты что, не слышишь, как звонит будильник?!
У ВОКЗАЛА
Да, трудно сказать, чья жизнь больше изменилась с тех пор, как Женя поступил на исторический факультет: его, Женина, или младшего брата — Володи.
Володя мечтал стать командиром хотя бы небольшого отряда, но так, чтобы ему полагался ординарец, чтобы у него была кольчуга, стальной шлем и тяжёлый меч.
И вот теперь у него оказался уже ординарец — Костя Сахаров-Новгородский, как про себя называл Володя своего нового знакомого.
Мальчики встретились у Ленинградского вокзала в Москве ровно в час дня. Они были так точны, что подошли к будке Мосгорсправки одновременно с двух сторон. Во время этой встречи лишних слов говорено не было.
Володя протянул Косте маленькую тетрадь вроде той, что вчера была у него в руках на выставке.
— Тут все инструкции, — сказал Володя. — Когда поезд пройдёт выходной светофор, прочитаешь. А ночью в три часа ноль-ноль составишь донесение, вложишь в конверт и опустишь завтра в почтовый ящик на станции Новгород. Понятно?
Костя молчал.
— Костя! Я тебя спрашиваю: понятно? Конверт с адресом в тетрадке. Торчит — видишь?
— Вижу. А спросить можно?
До чего же захватил его этот парнишка в лётчицком шлеме! Одногодок, а поди ж ты — говорит как командир, и Костя чувствовал себя подчинённым. Вот и сейчас в голосе Кости, когда он дважды повторил вопрос, было что-то от младшего, который обращается к старшему: