Привязанность к родителям, которую я пытаюсь описать, – это привязанность к творящим насилие, мешающая нам помочь себе. Неудовлетворенные естественные детские потребности мы позже переносим на терапевтов, партнеров и собственных детей. Мы в силах поверить, что родители на самом деле игнорировали их или даже пытались нивелировать, из-за чего нам пришлось вытеснять эти желания и эмоции. Мы надеемся, что теперь другие люди, с которыми мы вступаем в отношения, наконец удовлетворят наши потребности, поймут нас, поддержат, станут уважать и снимут с нас ответственность за принятие важных решений. И мы не можем отказаться от ожиданий, поскольку они питаются нашей детской реальностью. Они исчезают со временем, если в нас появляется воля, чтобы встретиться лицом к лицу с правдой. Это непросто, потому что чаще всего связано с болью, но это возможно.
На форумах я часто наблюдаю, как некоторые злятся в ответ на чью-ту возмущенную реакцию на поступки родителей, которых они совсем не знали. Но жаловаться на поступки родителей и совершенно серьезно относиться к фактам и полностью принимать их – это разные вещи. Принятие провоцирует страх маленького ребенка перед наказанием, поэтому многие вытесняют самые ранние детские чувства, не видят истину, приукрашивают поступки и смиряются с идеей прощения. Они продолжают жить в плену детской позиции ожидания.
Первый психоанализ я опробовала в 1958 году, и, оглядываясь назад, понимаю, что мой аналитик находился под сильным влиянием морали. Заметить сразу это я не смогла, потому что выросла на тех же ценностях, и поэтому в тот момент не имела возможности понять, что была ребенком, подвергшимся жестокому обращению. Чтобы обнаружить этот факт, мне нужен был свидетель, который прошел схожий путь и больше не отрицал жестокого обращения с детьми, бытующего в обществе. Даже сегодня, более четырех десятилетий спустя, такая позиция не является само собой разумеющейся. Рассказы терапевтов, утверждающих, что они на стороне ребенка, чаще всего имеют воспитательный тон – естественный для авторов, никогда не рефлексировавших над ним.
Хотя некоторые цитируют мои книги и призывают клиентов быть справедливыми к самим себе, перестать подстраиваться под других, я как читатель чувствую, что эти люди постоянно дают советы, следовать которым на самом деле не получится. Ведь то, что я понимаю как результат долгой истории, часто описывается как дурные манеры, требующие исправления: «Надо научиться уважать себя, надо ценить свои качества, надо то и это». Существует целый ряд советов, направленных на то, чтобы помочь человеку восстановить самооценку. Но эти советы не содержат в себе инструкций о том, как снять блоки. Я считаю, что человек, который не может себя ценить, не может себя уважать, не может позволить себе свое творчество, делает это недобровольно. Его блоки – лишь результат истории, которую он должен узнать со всеми подробностями, прожить эмоционально, чтобы понять, как он стал таким, какой он есть. Если он понял это, потому что смог почувствовать, он больше не нуждается в советах. В помощь ему знающий свидетель, который сможет вместе с ним пойти по пути к правде, с которым человек позволит себе то, чего всегда желал, но в чем всегда отказывал: доверие, уважение и любовь к себе. Безусловно, ему стоит попрощаться с надеждой, что родители когда-нибудь дадут своему ребенку то, чего они лишили его в детстве.
Вот почему до сих пор мало кто идет по этому пути и многие довольствуются советами психологов или позволяют религиозным представлениям препятствовать открытию их правды. Я назвала страх решающим фактором, но вместе с тем считаю, что он уменьшится, если признание фактов жестокого обращения с детьми перестанет быть табу в обществе. До сих пор жертвы жестокого обращения отрицали правду именно из-за детского страха, способствуя ее полному сокрытию. Но если бывшие жертвы начнут рассказывать о том, что с ними было, терапевты тоже будут вынуждены признать реальность событий.
Недавно я слышала, как один психоаналитик в Германии публично заявил, что на своих сеансах он редко видит жертв детского насилия. Я была удивлена, потому что лично не знаю ни одного человека, который страдал бы от психологических симптомов, шел на лечение, но при этом не был подвержен насилию в детстве. Жестокость с детьми я называю насилием над телом и душой, хотя значение этого вида унижений тысячелетиями преуменьшали и использовали в качестве воспитательной меры. Быть может, это всего лишь определение, но в данном случае точность понятия мне кажется решающим фактором.
2. На карусели чувств
Недавно я проходила мимо детской карусели и ненадолго задержалась около нее, чтобы понаблюдать за эмоциями детей. Я заметила, что у большинства двухлетних детей на лицах читалась радость. Однако так было не со всеми. Некоторые определенно испытывали и страх от того, что ехали вот так, без сопровождения и на такой скорости, да еще и за рулем. Им было немного страшно, но они также и гордились, что теперь такие взрослые, раз едут сами. Проявлялось и любопытство (что там дальше?), и беспокойство (где сейчас мои родители?). Можно было наблюдать, как все эти чувства менялись и приобретали свое выражение в неожиданных переменах.
Покинув площадку, я задалась вопросом, что происходит в маленьком ребенке одного-двух лет, когда его тело используется для сексуальных потребностей взрослого. Как мне пришли в голову такие мысли? Может быть, их вызвало то, что радость, заметная на лицах детей, содержала в себе напряжение, недоверие. Я подумала, что быстрое вращение по кругу могло показаться детским телам чем-то чуждым, незнакомым и пугающим. Именно так, встревоженно и смущенно, выглядели лица детей, выходящих с карусели и крепко цепляющихся за родителей.
Может быть, подумала я, такое удовольствие совсем не для маленькой детской души и не запрограммировано природой. Ведь карусель – это искусственная машина, с помощью которой люди зарабатывают деньги. Размышление подвело меня к основной теме: как чувствует себя маленькая девочка, подвергшаяся сексуальному насилию, в то время как ее мать, отвергающая ребенка из-за собственного несчастливого детства и скрывающая теплые чувства, совсем не прикасается к ней? Девочка настолько изголодается по прикосновениям, что почти каждый телесный контакт станет воспринимать с благодарностью, как исполнение жгучего желания. Ребенок смутно подозревает неладное, если его тело, тоскующее по настоящему общению и нежному прикосновению, эксплуатируется отцом с целью мастурбации или утверждения власти взрослого.
Может случиться так, что ребенок станет подавлять разочарование, горе и гнев по поводу предательства своей истинной сущности, невыполненного обещания, но все же будет продолжать цепляться за отца в надежде на то, что когда-нибудь он выполнит обещание первых прикосновений, вернет ребенку достоинство и покажет ему, что такое любовь. Ведь вокруг нет никого, кто обещал бы девушке любовь. Однако эта надежда может быть разрушительной.
Может случиться так, что эта девушка, став взрослой женщиной, будет страдать от тяги к саморазрушению и будет вынуждена посещать сеансы терапии. Не исключено, что она будет испытывать желание лишь тогда, когда станет причинять себе боль. Так она сможет чувствовать хоть что-то, потому что насилие отца привело к уничтожению собственных чувств, которых больше нет в ее распоряжении. Может случиться и так, что женщина будет страдать экземой гениталий, как описывает автор Кристина Мейер в своей книге «Двойная тайна». Пациентка пришла на лечение с целым спектром симптомов, явно указывающих на то, что в детстве она подвергалась сексуальному насилию со стороны отца. У психоаналитика не возникло подозрения на это сразу, но работа велась кропотливо, и женщина смогла пролить свет на вытесненные давние истории жестокого, чудовищного насилия со стороны отца. На выяснение правды ушло шесть лет, согласно строгим аналитическим правилам, затем последовала групповая терапия и другие лечебные терапевтические меры. Возможно, срок психоанализа можно было бы сократить, если бы аналитик с самого начала рассмотрела в генитальной экземе недвусмысленный намек на раннюю эксплуатацию детского тела. Очевидно, шестнадцать лет назад врач была не в состоянии это сделать. Сама же она на этот вопрос ответила так: «Кристина не выдержала бы правды, если бы узнала ее до того, как были установлены хорошие психоаналитические отношения».
Возможно, я разделила бы эту позицию раньше, но мой опыт подсказывает, что никогда не рано рассказать ребенку, с которым жестоко обращались, о том, что вы ясно понимаете, и предложить ему свое участие. Кристина Мейер боролась за свою правду с неслыханной смелостью, и она с самого начала заслуживала, чтобы ее вывели на свет и помогли ей. Женщина всегда мечтала о том, чтобы психоаналитик обняла ее и утешила хоть раз, но врач оставалась верна своей школе, а потому так и не исполнила безобидного желания Кристины. При этом она могла хотя бы дать понять своей пациентке, что существуют любящие объятия, которые уважают границы другого и все же дают понять, что она не одинока в этом мире. Сегодня, когда существуют всевозможные виды телесной терапии, эта упрямая позиция психоаналитика, все же шокированного трагедией пациентки, может показаться странной, но с точки зрения психоанализа она абсолютно нормальна.
Я возвращаюсь к отправной точке этой главы и к маленьким детям, которые кружатся на карусели и чьи лица, помимо радости, выражают страх и дискомфорт. Необязательно сравнивать эту ситуацию с инцестом, это, скорее случайная идея, которая пришла мне в голову. Однако факт противоречивых эмоций, с которыми мы (как дети, так и взрослые) нередко встречаемся, можно воспринимать вполне серьезно. Мы, будучи детьми и не проясняя собственных чувств, часто сталкиваемся с хаосом, который повергает нас в серьезную неуверенность. Чтобы избежать растерянности и смятения, мы прибегаем к механизму самодистанцирования и вытеснения. Мы не чувствуем страха, мы любим наших родителей, доверяем им и стараемся во что бы то ни стало удовлетворить их желания, чтобы они были довольны нами.