В сознании возникает образ ребенка со следами побоев по всему телу, раны которого свидетельствуют о пережитых травмах. Но то, что я описываю в этой книге и называю словом «жестокое обращение», – это скорее нарушения душевной целостности ребенка, сначала невидимые. Последствия этих нарушений зачастую проявляются только спустя десятилетия, и даже тогда связь с травмами, полученными в детстве, редко замечают и воспринимают всерьез. И сами пострадавшие, и общество (врачи, адвокаты, учителя и, к сожалению, многие терапевты) ничего не хотят знать о том, что причины возникших «расстройств» или «проступков» кроются в детстве.
Когда я называю невидимые раны следствием жестокого обращения, я часто встречаю отпор и дикое возмущение. Эти чувства я хорошо понимаю, потому что долго испытывала их сама. Если бы мне сказали, что со мной жестоко обращались в детстве, я бы сильно протестовала, потому что долго не хотела принимать это. Но только теперь благодаря снам, моим картинам и не в последнюю очередь посланиям тела я точно знаю, что в детстве мне приходилось годами терпеть жестокость по отношению к собственной душе. Как и многие другие, я думала: «Я? Меня же никогда не били. Пара шлепков не играют никакой роли. А мать так заботилась обо мне».
Нельзя забывать, что тяжелые последствия невидимых детских ран возникают именно из-за недооценки страданий ребенка, отрицания их значения. Любой взрослый испугался бы до смерти и почувствовал себя беспомощным, если бы на него внезапно напал разъяренный великан. Точно так может реагировать маленький ребенок, хотя мы можем заметить, насколько умно и умело он реагирует на свое окружение [8; с. 11]. Родители думают, что шлепки совсем не болезненны и благодаря им можно привить определенные ценности, преподав ребенку урок. Некоторые дети порой высмеивают собственную боль от испытанного унижения и оскорбления, что мы принимаем за баловство. Но повзрослев, дети крепко держатся за эти насмешки, гордятся своим цинизмом, превращая его в литературу, как, например, Джеймс Джойс, Фрэнк Маккорт и другие. Если они страдают от страха или депрессии, что неизбежно при вытеснении настоящих чувств, они без проблем находят врачей, которые помогают им какое-то время лекарствами. Таким образом, они без труда поддерживают самоиронию – признанное оружие против всех чувств, берущих начало в их прошлом. За счет этого происходит приспособление к требованиям общества, для которого пощадить родителей – высший завет.
Многие терапевты стараются отвлекать клиентов от их детства. Я подробно объяснила причины этого стремления и думаю, что читателю теперь не составит труда оценить, насколько терапевт помогает ему продвинуться на пути к себе или от себя отдалиться. Такое тоже, к сожалению, встречается нередко. Один очень известный в обществе психоаналитиков автор даже утверждает в своей книге, что разговоры об этом сбивают с толку. Как же взрослому человеку отыскать реальность своего детства, если его будут сопровождать подобным образом? Как ему узнать, в каком беспомощном состоянии он провел свое детство, сколько отчаяния пережил, когда ему наносили травмы? Снова и снова, годами ребенок не мог защититься, осознать реальность, потому что рядом не было никого, кто помог бы ее увидеть.
Поэтому ребенку приходилось спасаться самому, бегством в смятение, а иногда и в насмешку. Если позже взрослый избавится от смятения на терапии, которая не заблокирует доступ к скрытым детским чувствам, он избавится от внутреннего плена насмешек над своей судьбой. Если человеку все же удастся добраться до самых простых, понятных и сильных эмоций маленького ребенка с помощью сегодняшних чувств и осознать их как оправданную реакцию на (намеренную или непреднамеренную) жестокость родителей, тогда пройдет его смех, исчезнет насмешка, цинизм и самоирония. Как правило, тогда исчезают и симптомы, которыми приходилось оплачивать дорогое удовольствие. Тогда оживает настоящее Я, аутентичные чувства и потребности человека. Я часто поражаюсь тому, с какой последовательностью, выдержкой и с каким упорством мое истинное Я сражалось с внешними и внутренними преградами. Причем происходило все это без помощи терапевтов – знающим свидетелем собственного Я была для себя я сама.
Конечно, отказаться от цинизма и самоиронии недостаточно, чтобы проработать последствия тяжелого детства. Но это необходимое и неизбежное условие. Продолжая высмеивать самого себя, можно долго ходить на терапии без какого-либо успеха, потому что настоящие чувства, а также эмпатия к ребенку, которым человек когда-то был, по-прежнему невозможны. Тогда придется платить (самому пациенту или его страховой компании) терапевтам, которые помогают бежать от своей реальности, что, конечно, не дает положительных изменений.
Более ста лет назад Зигмунд Фрейд беспрекословно подчинился господствующей морали, однозначно обвинив ребенка и пощадив родителей. Точно так вели себя и его последователи. В последних трех книгах я указывала на то, что постепенно психоанализ стал более открыт фактам о жестоком обращении с детьми и сексуальном насилии над ними. Терапия даже попыталась встроить эти факты в свои теоретические основы, но, к сожалению, эти попытки терпят поражение, встречаясь с четвертой заповедью. Вина родителей в возникновении симптомов у ребенка все еще исключается и скрывается.
Не могу судить, действительно ли это расширение горизонта изменило позицию терапевтов, но, судя по публикациям, рефлексия традиционной морали все еще отсутствует. Поведение родителей по-прежнему защищают не только на практике, но и в теории. В этом я убедилась после прочтения книги Эли Зарецки «Секреты души», где автор подробно описывает историю психоанализа до сегодняшних дней, но не затрагивает проблему четвертой заповеди. Поэтому в этой книге я говорю о психоанализе скорее вскользь.
Читатели, которым не знакомы другие мои книги, возможно, поймут, в чем заключается большое различие между моими высказываниями и теориями психоанализа. Ведь психоаналитики, как известно, тоже занимаются темой детства и сегодня все чаще допускают мысль о том, что ранние травмы влияют на будущее, при этом обходя стороной раны, нанесенные родителями своим детям. Чаще всего травмами считают смерть родителей, тяжелые заболевания, разводы, природные катастрофы, войны и пр. С психоаналитиком пациент чувствует, что он не одинок. Врач без труда может войти в положение пациента и в качестве знающего свидетеля помочь ему справиться с детским горем (по крайней мере, с тем, которое не напоминает ему о собственном). По-другому обстоят дела с ранами, которые неизбежно возникают у человека при столкновении с ненавистью собственных родителей, а затем и с враждебностью взрослых по отношению к детям.
Достойная книга Мартина Дорнеса «Компетентный младенец» (Der kompetente Säugling), по-моему, ясно показывает, насколько разнятся нынешние представления психоаналитиков и новейшие исследования о младенцах, хотя автор очень старается убедить читателя в обратном. Тому есть много причин, на которые я указываю в своих книгах. И все же главной из них я считаю блокаду мышления [С. 109–133; 20], которая вместе с четвертой заповедью уводит от реальности детства. Еще Зигмунд Фрейд, но прежде всего Мелани Кляйн, Отто Кернберг и их последователи, а также Хайнц Хартманн со своей Я-психологией приписывали младенцу все то, что продиктовало им полученное воспитание в стиле «черной педагогики». Так, они уверяли, что дети по природе своей злы или «полиморфно перверсивны» (в «Изгнанном знании» я цитировала подробно отрывки изложения взгляда на ребенка уважаемого и поныне психоаналитика Гловера).
С реальным ребенком эти суждения не имеют ничего общего, а уж тем более с ребенком травмированным и страдающим, каких большинство, пока телесные наказания и другие душевные травмы остаются легитимной частью правильного воспитания. Такие психоаналитики, как, например, Шандор Ференци, Джон Боулби, Хайнц Кохут и другие, обратились к реальности и остались на задворках психоанализа, потому что их исследования резко противоречили теории влечения. Несмотря на это, насколько мне известно, никто из них не вышел из МПА (Международная психоаналитическая ассоциация). Почему? Потому что, вероятно, все они, как и многие сегодня, надеялись, что психоанализ не догматичная, а открытая система, способная интегрировать новейшие исследования. Не исключаю такого в будущем, но обязательным условием для открытия системы станет свободное восприятие реальных душевных травм в младенческом возрасте (жестокого обращения) и признание нивелирующего отношения родителей к детским страданиям. Чтобы это произошло, в кабинете психоаналитика должна вестись работа над эмоциями, а также должна пропасть боязнь их обличающей силы. Совсем не обязательно все это должно быть похоже на первичную терапию (праймал-терапию).
Только в таком случае человек сможет посмотреть в лицо своим ранним травмам и с помощью знающего свидетеля, расшифровывая послания своего тела, проложить дорогу к началам, к своему настоящему Я. Насколько я знаю, в рамках психоанализа пока что такое не происходит. В своей книге «Пробуждение Евы» я проиллюстрировала свою критику психоанализа на конкретном примере [20; с. 149–156]. Я показала, что даже весьма не зацикленный на догмах Дональд Винникотт так и не смог помочь коллеге Хэрри Гантрипу, потому что в ходе анализа не признавал ненависть матери к Хэрри-ребёнку. Здесь отчетливо видны границы психоанализа, которые в свое время послужили причиной моего выхода из МПА, что навсегда поставило меня в позицию изгнанного еретика.
Быть отверженной и неправильно понятой, конечно, неприятно, с другой стороны, эта ситуация принесла мне как еретику большие преимущества. Исследования стали более продуктивными, а также появилась свобода для изучения ряда вопросов – свободу мысли и слова я особенно ценю. Благодаря ей я смогла позволить себе больше не щадить родителей, разрушающих будущее собственных детей. Конечно, я нарушила большое табу, ведь не только в рамках психоанализа, но и в обществе в целом родителей и семью ни в коем случае нельзя показывать как источник насилия и страданий. Страх общества проявляет себя в большинстве ТВ-передач на тему насилия. Статистические данные о жестоком обращении с детьми, да и рассказы многих клиентов об их детских переживаниях привели к тому, что по другую сторону психоанализа возникли новые терапевтические формы, концентрирующиеся на лечении травмы и практикующиеся во многих клиниках. И все же, несмотря на благие намерения терапевта эмоционально сопровождать клиента, все эти терапии могут маскировать истинные чувства клиента и настоящий характер его родителей с помощью упражнений (имажинаций, когниций) или утешений души. Они как терапевтические интервенции отвлекают человека от его аутентичных чувств и реальности детства.