Человек – гостевой дом,
каждое утро новые гости.
Веселье, уныние, подлость,
Иногда понимание заглянет
Как нежданный гость.
Приветствуй и угощай их всех!
Даже если гости – многие муки,
Которые яростно сметут
Всю мебель в твоем доме,
Все равно оказывай каждому честь.
Может быть, он очистит тебя для новой радости.
Темная мысль, стыд, злоба –
Встречай их у порога, смеясь,
И приглашай войти.
Будь благодарен, кто бы ни пришел,
Ведь каждый был послан
Как наставник свыше.
У человека имеется столько социальных личностей, сколько людей его знает.
Дело было в начале моей карьеры. Примерно три месяца ко мне раз в неделю на сеанс психотерапии приходила Мэри – застенчивая, одинокая девушка с подорванным здоровьем.
Мэри приходилось разбираться с губительными последствиями пережитого в раннем детстве насилия. В один прекрасный день я открыл дверь в свою приемную и увидел ее, стоящую в вызывающей позе. На ней была мини-юбка, ее волосы были покрашены в огненно-рыжий, в руке у нее была чашка кофе, а ее физиономия выражала недовольство. «Вы, должно быть, доктор ван дер Колк, – сказала она. – Меня зовут Джейн, и я пришла предупредить вас, чтобы вы не верили той чуши, что вам рассказывает Мэри. Можно я зайду и расскажу про нее?»
Я был потрясен, однако, к счастью, не стал спорить с «Джейн» и выслушал ее. Во время сеанса я познакомился не только с Джейн, но и с обиженной маленькой девочкой, а также со злобным парнем-подростком. Это было начало долгого и продуктивного лечения.
Случай Мэри был моим первым знакомством с диссоциативным расстройством идентичности (ДРИ), которое тогда называли расстройством множественной личности. Его симптомы порой просто потрясают, однако внутреннее расщепление с появлением отдельных личностей, наблюдаемое при ДРИ, является лишь крайней частью широкого спектра психической жизни людей. Всем нам знакомо чувство, будто в нас борются различные желания или части, однако это особенно выражено у травмированных людей, которым зачастую приходится, чтобы выжить, идти на крайние меры. Изучение – и примирение – с этими частями является важным шагом в процессе исцеления.
Отчаянные времена требуют отчаянных мер
Мы все знаем, что происходит, когда мы чувствуем себя униженными: всю свою энергию мы направляем на свою защиту, разрабатывая всевозможные стратегии выживания. Мы можем подавить свои чувства; мы можем выйти из себя и начать планировать месть. Мы можем стать настолько влиятельными и успешными, чтобы больше никто никогда не смог причинить нам вреда.
Многие виды поведения, которые классифицируются как психиатрические проблемы, включая некоторые мании, навязчивые влечения и панические атаки, равно как большинство видов саморазрушительного поведения, изначально представляли собой стратегии самозащиты. Эти адаптации к травме настолько сильно мешают нормальной жизни, что врачи и сами пациенты зачастую полагают, что полное исцеление невозможно.
Когда эти симптомы считаются необратимыми, лечение ограничивается поиском подходящих медикаментов, что может привести к пожизненной зависимости – это ставит психологическую травму в один ряд с заболеваниями почек, требующих регулярного диализа (1).
Гораздо продуктивнее воспринимать агрессию или депрессию, заносчивость или апатию как приобретенное поведение: в какой-то момент пациент решает, что для выживания ему необходимо быть грубым или незаметным, а то и вовсе сдаться. Подобно травматическим воспоминаниям, которые настойчиво овладевают человеком, пока им не будет положен конец, травматические адаптации продолжаются, пока организм человека не почувствует себя защищенным и не интегрирует все составные части себя, которые упорно борются с травмой.
Все перенесшие травму люди, с которыми мне доводилось встречаться, адаптировались по-своему, и я не перестаю восхищаться этими людьми. Я знаю, как много сил уходит у них на выживание, и поэтому не удивляюсь той цене, которую им частенько приходится за это платить: отсутствию любящих отношений со своим собственным телом, разумом и душой.
Адаптация наносит свой урон. Многим детям гораздо безопасней ненавидеть себя, чем рисковать своими отношениями со взрослыми, на чьем попечении они находятся, выражая злость или пытаясь сбежать. Как результат, пережившие насилие дети вырастают во взрослых, убежденных, что они недостойны любви – только так их неокрепший мозг мог объяснить столь ужасное отношение к ним. Они выживают путем отрицания, игнорирования и отсечения огромных пластов реальности: они забывают всю жестокость; они подавляют свой гнев или отчаяние; они блокируют свои физические ощущения. В людях, переживших в детстве насилие, зачастую живет застывшая во времени детская составляющая, которая до сих пор крепко держится за эту ненависть к самому себе и отрицание. Многие взрослые, пережившие ужасные события, попадают в ту же самую ловушку. Подавление бурных эмоций может быть чрезвычайно полезным в краткосрочной перспективе. Это может помочь сохранить честь и независимость; может помочь сохранить самообладание для выполнения важных задач, таких как спасение сослуживца, забота о детях или восстановление дома.
Многие виды поведения, которые классифицируются как психиатрические проблемы, включая некоторые мании, навязчивые влечения и панические атаки, равно как большинство видов саморазрушительного поведения, изначально представляли собой стратегии самозащиты. Эти адаптации к травме настолько сильно мешают нормальной жизни, что врачи и сами пациенты зачастую полагают, что полное исцеление невозможно.
Проблемы приходят позже. Став свидетелем подрыва своего друга на мине, солдат может вернуться к гражданской жизни и попытаться выкинуть случившееся из головы. Оберегающая часть его знает, как справляться с работой и ладить с коллегами. Вместе с тем он может регулярно срываться на своей девушке или же впадать в эмоциональный ступор и оцепенение, когда, поддавшись ее ласковым прикосновениям, начинает чувствовать, что теряет контроль. Скорее всего, он не будет отдавать себе отчет, что его разум автоматически связывает это чувство с параличом, испытанным им в момент смерти друга. Тогда в дело вступает другая оберегающая часть, создающая отвлекающий маневр: он злится и, не понимая, что его спровоцировало, начинает думать, что дело в ней. Разумеется, если он продолжит срываться на ней (и на последующих девушках), то его ждет одиночество. Тем не менее он может так никогда и не узнать, что пассивность активирует травмированную часть его, в то время как другая часть, управляющая гневом, вступает в дело, чтобы защитить эту уязвимую часть. Психотерапия помогает людям отказаться от своих иррациональных убеждений, тем самым спасая им жизни.
Как мы уже видели в тринадцатой главе, основная задача при исцелении от травмы заключается в том, чтобы научиться жить с воспоминаниями о прошлом, не поддаваясь им в настоящем. Вместе с тем большинство переживших травму людей, включая тех, кто прекрасно – а порой даже блестяще – преуспевает в некоторых аспектах своей жизни, сталкиваются с другой, еще большей трудностью, которая заключается в перестройке системы мозга/разума, которая была создана, чтобы справляться с наихудшим. Подобно тому, как для интеграции травматических воспоминаний их необходимо пересмотреть, нам необходимо заново обратиться и к тем частям себя, что выработали защитные модели поведения, которые помогли нам выжить.
Мозг – это мозаика
Каждый из нас состоит из разных частей. Прямо сейчас часть меня не прочь вздремнуть, в то время как другая хочет продолжать писать. Все еще оскорбленная обидным электронным письмом, третья часть меня хочет отправить колкий ответ, в то время как четвертая хочет просто его проигнорировать. Большинство людей, которые знали меня, знакомы с моими эксцентричными, искренними и раздражительными частями; кто-то даже сталкивался с живущей внутри меня маленькой рычащей собачкой. Мои дети напоминают мне про семейный отпуск, в котором вовсю проявлялись части меня, любящие игры и приключения.
Когда мы заходим утром в офис и видим над головой начальника грозовую тучу, то сразу же понимаем, что нас ждет. У этой злой его части своя особая интонация, лексикон и поза – совсем не то, что вчера, когда вы показывали друг другу фотографии своих детей. Эти части – это не просто чувства, а отдельные сущности со своими собственными убеждениями, целями и ролями в общей экосистеме наших жизней.
То, насколько хорошо мы ладим с самими собой, во многом зависит от наших внутренних управленческих качеств – от того, насколько хорошо мы прислушиваемся к различным частям себя, заботимся о них и не даем им друг другу мешать. Эти части не существуют по отдельности, представляя собой лишь элементы сложного переплетения мыслей, эмоций и ощущений.
Когда Маргарет кричит «Я тебя ненавижу!» во время ссоры, Джо, наверное, думает, что она его презирает – и в этот момент Маргарет может с ним согласиться. На самом же деле злится лишь часть ее, и эта часть временно затмевает другие ее чувства – любовь, благородство, – которые запросто могут вернуться, когда она увидит опустошение на лице Джо.
Все известные школы психологии признают наличие у людей субличностей, которым даются разные названия (2). В 1890 году Уильям Джеймс написал: «Следует признать, что… все имеющееся сознание может быть разделено на сосуществующие части, которые игнорируют друг друга, оперируя одними и теми же объектами знаний» (3). Карл Юнг написал: «Психика – это саморегулирующаяся система, поддерживающая свое равновесие подобно тому, как это делает тело» (4), «Естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении ее различных компонентов и в их противоречивом поведении» (5) и «Урегулирование этих противоречий представляет большую проблему. Таким образом, соперником является не кто иной, как наше второе я» (6).
Современная нейробиология подтвердила, что разум человека представляет собой некое сообщество. Майкл Газзанига, проведя революционное исследование расщепления мозга, пришел к заключению, что разум состоит из полуавтономных модулей, каждый из которых играет особую роль (7). В своей книге «Социальный мозг» (1985) он пишет: «Но что насчет идеи о том, что «Я» – это не единое целое, и внутри нас может существовать несколько разных сознаний?.. Наши исследования [разделения мозга] указывают на существование нескольких «Я», которые не обязательно «общаются» между собой» (8). Ученый из Массачусетского технологического института Марвин Мински, один из первых исследователей искусственного интеллекта, заявил: «Миф о существовании единственного «Я» способен лишь отклонить нас от цели данного исследования (9)….Возможно, имеет смысл полагать, что внутри нашего мозга существует сообщество различных разумов. Подобно членам одной семьи, эти различные разумы могут работать сообща, помогая друг другу, каждый при этом имея свое собственное мысленное восприятие, о котором другие не знают» (10).
Психотерапевты, обученные видеть в человеке сложную личность с многочисленными особенностями и потенциалами, способны помочь им познать свои системы внутренних частей и научиться заботиться о пораженных составляющих своего «Я». Существует несколько таких терапевтических подходов, включая модель структурной диссоциации, разработанную моими голландскими коллегами Онно ван дер Харт и Эллерт Нийенхейс, а также Кэти Стил из Атланты, которая широко применяется в Европе и Ричардом Клюфтом в США (11).
Через двадцать лет после знакомства с Мэри я повстречал Ричарда Шварца, разработавшего терапию внутренних семейных систем (ВСС). Именно благодаря его работе «семейная» аналогия Мински обрела для меня смысл, предоставив мне систематический подход для работы с расщепленными частями личности, образующимися в результате травмы.
Основная идея заключается в том, что разум каждого из нас подобен семье, члены которой обладают разной степенью зрелости, возбудимости, мудрости и боли. Эти части образуют сеть, или систему, изменение в любом элементе которой неизбежно отражается на всех остальных.
Модель ВСС помогла мне осознать, как именно происходит диссоциация. При психологической травме система «Я» распадается, и различные части «Я» разбиваются на два лагеря, которые вступают в схватку между собой. Ненависть к себе сосуществует с чувством собственного величия (и борется с ним), любящая забота – с ненавистью; эмоциональная бесчувственность и пассивность – с яростью и агрессией. Эти полярные части несут бремя травмы.
Основная идея терапии внутренних семейных систем заключается в том, что разум каждого из нас подобен семье, члены которой обладают разной степенью зрелости, возбудимости, мудрости и боли. Эти части образуют сеть, или систему, изменение в любом элементе которой неизбежно отражается на всех остальных.
В ВСС часть не просто считается временным эмоциональным состоянием или привычной моделью мышления, а рассматривается как отдельная мыслительная система со своей собственной историей, способностями, потребностями и картиной мира (12). Травма наделяет разные части убеждениями и эмоциями, которые выводят их из естественного полезного состояния. Например, в каждом из нас есть по-детски простые и любящие веселье части. В результате насилия именно эти части страдают больше всего, они замораживаются, забирая в себя боль, ужас и предательство, связанные с насилием. Это бремя делает их токсичными – частями нашего «Я», которые нам нужно во что бы то ни стало отрицать. Так как они заперты глубоко внутри, в ВСС их называют «изгнанными».
В этот момент другие части объединяются, чтобы защитить внутреннюю семью от изгнанных. Эти защитники не подпускают токсичные части, однако тем самым они забирают у них часть энергии. Придирчивые и во всем стремящиеся к совершенству управляющие следят за тем, чтобы мы ни с кем не сблизились, либо же подталкивают нас быть максимально продуктивными. Другая группа защитников, которых в ВСС называют пожарными, представляет собой спасателей, автоматически реагирующих, когда какое-то переживание провоцирует изгнанную эмоцию.
У каждой из разделенных частей свои воспоминания, убеждения и физические ощущения; одни держат в себе чувство стыда, другие гнев, третьи радость и воодушевление, четвертые чувство полного одиночества или безнадежную уступчивость. Все это является аспектами пережитого насилия. Важно то, что у каждой из этих частей есть своя роль: защищать «Я» от ощущения в полной мере ужаса, связанного со страхом уничтожения.
Детям, которые выражают свою боль поступками, вместо того чтобы запирать ее внутри себя, зачастую ставят такие диагнозы, как «вызывающее оппозиционное расстройство», «расстройство привязанности» или «расстройство поведения». Вместе с тем эти ярлыки не принимают во внимание тот факт, что гнев и отрешенность являются лишь отдельными гранями всевозможных отчаянных попыток выжить. Когда врачи пытаются контролировать поведение ребенка, не пытаясь при этом разобраться с его причиной – с насилием, – то такое лечение в лучшем случае является неэффективным, в худшем – губительным. Когда они вырастают, отдельные их части не интегрируются самопроизвольно в единую личность, а продолжают вести относительно автономное существование.
Исключенные части могут даже не догадываться о существовании других элементов системы (13). В моей практике большинство мужчин, растленных в детстве католическими священниками, принимали анаболические стероиды и проводили чрезмерно много времени в спортзалах, накачивая мышцы. Эти мужчины жили в мире пота, футбола и пива, тщательно скрывая свою слабость и страх. Лишь когда они начинали чувствовать себя рядом со мной в безопасности, мне удавалось познакомиться с живущими в них напуганными детьми.
Пациентам самим могут не нравиться исключенные части: озлобленные, разрушительные или придирчивые части их «Я». ВСС же открывает возможность их понять – а также, что не менее важно, поговорить о них, не рассматривая их как психиатрические симптомы. Осознание того, что каждая часть несет на себе бремя прошлого, выполняя в общей системе определенную функцию, помогает перестать их бояться.
Как говорит Шварц: «Если принять за основу идею о том, что у человека есть внутреннее стремление способствовать своему собственному здоровью, то отсюда следует, что при наличии хронических проблем что-то мешает им получить доступ к внутренним ресурсам. С учетом этого роль психотерапевта заключается в сотрудничестве, а не в том, чтобы учить, спорить или заполнять дыры в психике пациента» (14). Первый шаг в этом сотрудничестве заключается в том, чтобы заверить внутреннюю систему, что все ее части приветствуются, и что все они – даже те, у которых суицидальные или разрушительные наклонности, – появились в попытке защитить систему внутреннего «Я», какой бы угрозой ей они сейчас ни казались.
Самоуправление
ВСС признает, что в основе исцеления от травмы лежит развитие осознанного самоуправления. Самоосознанность не только позволяет нам наблюдать за своим внутренним ландшафтом с сочувствием и любопытством, но также способна направлять нас в нужном направлении, чтобы мы лучше о себе заботились. Эффективность любой системы – будь то семья, организация или целая нация – возможна лишь при наличии четко заданного и компетентного руководства. С внутренней семьей то же самое: все грани нашего «Я» нуждаются во внимании. Внутренний лидер должен грамотно распределять доступные ресурсы и иметь четкое представление о системе в целом, с учетом всех отдельных ее элементов.
Как объясняет Ричард Шварц:
«Внутренняя система жертвы насилия отличается от обычной системы отсутствием эффективного управления, абсурдными правилами функционирования системы и отсутствием какого-либо баланса или гармонии. Как правило, отдельные ее части работают на основе устаревших допущений и убеждений, порожденных детским насилием – например, убеждения в том, что до сих пор крайне опасно раскрывать секреты о том, что человек пережил в детстве». (15)
Что происходит, когда «Я» теряет контроль? В ВСС это называется «смешение»: состоянием, при котором «Я» отождествляет себя с отдельной частью, например, когда человек думает: «Я хочу убить себя» или «Я ненавижу тебя». Заметьте разницу с «Часть меня хочет, чтобы я умер» или «Часть меня бурно реагирует, когда ты это делаешь, отчего мне хочется тебя убить».
Шварц делает два заявления, которые переносят концепцию самоосознанности на активное управление. Первое заключается в том, что «Я» не нужно заново создавать. Под поверхностью защитных частей «Я» у перенесших травму людей лежит неповрежденная сущность, уверенное, любопытное и спокойное «Я», сбереженное от разрушения различными защитниками, появившимися с целью обеспечить выживание. Как только эти защитники поймут, что могут безопасно разъединиться, «Я» появится самопроизвольно, и эти части могут стать союзниками в процессе выздоровления.
Вторая идея заключается в том, что это осознанное «Я» не является просто пассивным наблюдателем, а способно помочь в реорганизации внутренней системы, а также во взаимодействии между отдельными частями так, чтобы помочь этим частям поверить, что внутри есть кто-то, способный со всем справиться. Опять-таки, нейробиологические исследования показывают, что это не просто образное представление. Методики самоосознанности увеличивают активность медиальной префронтальной коры, одновременно снижая активность таких структур, как миндалевидное тело, которые провоцируют наши эмоциональные реакции. Это увеличивает нашу способность контролировать эмоциональный мозг.
Принося еще больше воодушевления, чем отношения между психотерапевтом и беззащитным пациентом, ВСС-терапия делает упор на развитии внутренних отношения между «Я» и различными защитными частями. В данной модели лечения «Я» не только пассивно наблюдает, как это происходит в различных методиках медитации – оно играет активную управленческую роль. «Я» выполняет роль своеобразного дирижера оркестра, помогающего всем частям действовать гармонично, создавая симфонию, а не какофонию.
Знакомство с внутренним ландшафтом
Задача психотерапевта – помочь своим пациентам разделить эту невразумительную мешанину на отдельные сущности, чтобы они могли сказать: «Эта часть меня ведет себя как маленький ребенок, а эта часть более зрелая, но чувствует себя жертвой». Им могут не нравиться многие из этих частей, однако, определив их, им гораздо проще с ними совладать. Следующая задача – это призывать пациентов просто просить каждую защитную часть при ее появлении временно «отступить», чтобы можно было увидеть, что именно она защищает. Когда это происходит снова и снова, эти части начинают отделяться от «Я», предоставляя возможность для осознанного наблюдения за собой.
Пациенты учатся придерживать свой гнев, страх или отвращение, освобождая место для любопытства и самоанализа. От лица стабильного «Я» они могут начать конструктивный внутренний диалог с другими своими частями.
Пациентов просят определить, какие части задействованы в текущей наблюдаемой проблеме, такой как чувство собственной никчемности, чувство отверженности или навязчивые мысли о мести. Когда они спрашивают себя: «Что внутри меня испытывает эти чувства?», им в голову может прийти некий зрительный образ (16). Возможно, подавленная часть будет выглядеть, как брошенный ребенок, либо старик, или же как заботящаяся о раненом медсестра; мстительная часть может явиться в образе морского пехотинца или члена уличной банды.
Затем психотерапевт спрашивает: «Что вы чувствуете по отношению к этой (печальной, мстительной, напуганной) части себя?» Так подготавливается почва для осознанного самонаблюдения путем разделения «вас» и рассматриваемой части. Если пациент ответит что-нибудь резкое, например «Я ненавижу ее», то это даст психотерапевту знать, что с «Я» смешалась еще какая-то часть. После этого он может спросить: «Попробуйте попросить отступить ту часть, от которой исходит эта ненависть». Затем защитную часть обычно благодарят за ее бдительность, заверив ее, что она может вернуться, когда понадобится. Если защитная часть поддается на уговоры, то задается следующий вопрос: «Что вы чувствуете теперь к (прежде отвергнутой) части?» Пациент, скорее всего, скажет что-нибудь в духе: «Мне интересно, почему она такая (грустная, мстительная и т. д.)». Так подготавливается почва для того, чтобы получше познакомиться с этой частью – например, узнать у нее, сколько ей лет, почему она чувствует так, а не иначе.
Как только у пациента набирается критическая масса его «Я», подобные диалоги начинают происходить самопроизвольно. На этом этапе лечения важно, чтобы психотерапевт перестал активно участвовать в процессе, поглядывая за другими частями, которые могут помешать, или изредка задавал такие вопросы, как «Что вы скажете этой части об этом?», или «Куда вы хотите отправиться теперь?», или «Что, как вам кажется, следует сделать дальше?» или же все тот же неизменный вопрос «Что вы теперь чувствуете по отношению к этой части?»
Жизнь по частям
Джоан обратилась ко мне за помощью по вопросу неконтролируемых перепадов настроения, а также чувства вины из-за многочисленных интрижек, самая последняя из которых была с ее инструктором по теннису. Как она сама выразилась на нашем первом сеансе: «Из первоклассного профессионала своего дела я превращаюсь в хныкающего ребенка, потом в бешеную сучку, затем в безжалостную машину по уничтожению еды, и все это в течение десяти минут. Я уже и не знаю, кем из них я являюсь в действительности».
К этому моменту во время сеанса Джоан уже успела раскритиковать рисунки на обоях в моем кабинете, расшатанную мебель, а также заваленный хламом рабочий стол. Нападение было ее лучшей защитой. Она готовилась снова пострадать – я ведь наверняка ее подведу, как это сделало столько людей до меня. Она знала, что для эффективной психотерапии ей нужно было ослабить оборону, так что решила проверить, смогу ли я стерпеть ее гнев, страх и стенания. Я понял, что единственный способ преодолеть ее защитное поведение – это проявить особый интерес к подробностям ее жизни, оказать решительную поддержку в связи с рисками, которые она взяла на себя, заговорив со мной, а также продемонстрировать, что я принимаю те ее части, которых она больше всего стыдится.
Я спросил у Джоан, заметила ли она в себе ту часть, что любит критиковать. Она подтвердила, что заметила, и тогда я спросил, что она чувствует по отношению к этому внутреннему критику. Этот ключевой вопрос позволил ей начать отделяться от этой части и обращаться к своему «Я». Джоан ответила, что она ненавидит критика, так как он напоминает ей мать. Когда я поинтересовался, что может защищать эта склонная к критике часть, на смену злобы пришли любопытство и задумчивость: «Непонятно, почему она считает необходимым называть меня теми же ругательствами, что называла меня мать, а то и похуже». Она рассказала, как боялась в детстве мать – ей казалось, что она все делает не так. Ее внутренний критик явно был управляющим[60]: он не только защищал Джоан от меня, но и пытался опередить с критикой ее мать.
За следующие несколько недель Джоан рассказала мне, что ее изнасиловал парень ее матери, когда она была в первом-втором классе.
Ей казалось, что она «потеряна» для интимных отношений. Она была требовательной к своему мужу, к которому у нее полностью отсутствовал сексуальный интерес, и страстной и раскованной – с другими мужчинами. Все ее интрижки, однако, заканчивались одинаково: посреди любовных утех она сворачивалась клубком и принималась хныкать, как маленькая девочка.
Эти случаи вызывали у нее замешательство и чувство отвращения, и после этого она больше не желала иметь ничего общего со своим очередным любовником.
Подобно Мэрилин из восьмой главы, Джоан сказала мне, что научилась исчезать, когда ее насиловали – она парила над комнатой, словной это происходило не с ней, а с какой-то другой девочкой. Вытолкнув из головы воспоминания о сексуальном насилии, она смогла вести нормальную школьную жизнь – ходила на ночевки к одноклассницам, заводила подружек, занималась командными видами спорта. Трудности начались в подростковые годы, когда она стала относиться с холодным презрением ко всем мальчикам, которые относились к ней хорошо, и иногда занималась сексом с теми, кто вызывал у нее чувство отвращения и стыда. Она сказала, что булимия заменяла ей оргазмы, а от секса с мужем ее тошнило. Хотя конкретные воспоминания о сексуальном насилии были у нее отделены (диссоциированы), она, сама того не ведая, продолжала их воспроизводить.
Я не пытался ей объяснить, почему она чувствовала себя такой злой, виноватой или закрытой – она уже считала себя испорченным товаром. В психотерапии, как и в переработке воспоминаний, ключевую роль играет раскачивание – постепенный подход, описанный в тринадцатой главе. Чтобы Джоан могла разобраться со своими страданиями и болью, нам нужно было заручиться помощью ее внутренней силы и любви – только так она могла исцелиться.
Для этого ей нужно было сфокусироваться на своих многочисленных внутренних ресурсах, напоминая себе, что я не могу предоставить ей любви и заботы, которых она была лишена в детстве. Любой психотерапевт, учитель или наставник, пытающийся заполнить пустоту, связанную с лишениями в детстве, у своего пациента или ученика, неизбежно сталкивается с одной и той же проблемой: он оказывается не тем человеком, не в том месте и не в то время. Психотерапия должна была сосредоточиться на отношениях Джоан с разными частями ее «Я», а не со мной.
Встреча с «управляющими»
По мере продвижения лечения Джоан мы выявили много разных субличностей, которые были у руля в различное время: агрессивного ребенка, который устраивал истерики, распутного подростка, субличность с суицидальными наклонностями, одержимого управляющего, жеманного моралиста и так далее.
Первым из субличностей Джоан был управляющий. Его задачей было не допустить, чтобы Джоан унизили или бросили, а также он следил, чтобы она была организованной и защищенной.
Некоторые управляющие бывают агрессивными, подобно критику Джоан, в то время как другие стремятся во всем к совершенству и ведут себя сдержанно, стараясь привлекать поменьше внимания. Они говорят, чтобы мы не обращали внимания на происходящее, и призывают нас быть пассивными, чтобы избежать риска. Внутренние управляющие также контролируют доступ к эмоциям, чтобы система «Я» не оказалась перегруженной.
На то, чтобы сохранять контроль над системой, уходит огромное количество энергии. Любая попытка флирта может активировать сразу несколько частей одновременно: одна испытывает сильное сексуальное возбуждение, другая наполнена ненавистью к себе, а третья режет себя, чтобы разрядить обстановку. Другие управляющие придумывают какие-то одержимости и способы отвлечь внимание, либо вовсе отрицают реальность происходящего. Как бы то ни было, к каждой такой части следует относиться, как к внутреннему защитнику, удерживающему важную оборонительную позицию. На управляющих ложится огромная ответственность, которая зачастую оказывается им не по зубам.
Некоторые управляющие крайне толковые. Многие из моих пациентов занимают ответственные должности, блестяще справляются со своими обязанностями и становятся чудесными и внимательными родителями. Придирчивый управляющий Джоан определенно способствовал ее успеху как офтальмолога. Среди моих пациентов было немало весьма толковых учителей и медсестер. Хотя некоторым из коллег они могут показаться немного отстраненными или замкнутыми, они наверняка были бы потрясены, узнав, что их образцовые сослуживцы занимаются самоповреждением, страдают от расстройств питания или же имеют экстравагантные сексуальные наклонности.
Постепенно Джоан начала понимать, что противоречивые чувства или мысли – это совершенно нормально, что придало ей больше уверенности. Если раньше ей казалось, что ненависть поглотила всю ее сущность, то теперь поняла, что лишь часть ее была парализована ею.
Когда Джоан, однако, получила негативную оценку своей работы, все пошло по наклонной. Она стала корить себя за то, что не смогла защититься, затем почувствовала себя слабой и бессильной, стала вести себя навязчиво. Когда я попросил ее рассказать, где эта бессильная часть находится в ее теле и что по отношению к ней она чувствует, Джоан отказалась. Она заявила, что не переносит эту плаксивую, бестолковую девчонку, которая позорила ее, из-за которой она себя презирала.
Я предположил, что эта часть хранит в себе основные воспоминания о пережитом насилии, и решил в тот раз не давить на нее. Она покинула мой кабинет подавленной и отчужденной.
На следующий день она опустошила свой холодильник, после чего несколько раз вызывала у себя рвоту. Придя ко мне в кабинет в следующий раз, она заявила, что хочет убить себя, и была удивлена моему искреннему любопытству, а также тому, что я не стал осуждать ее ни за булимию, ни за суицидальные наклонности. Когда я спросил у Джоан, какие ее части в этом замешаны, вернулся критик, выпалив: «Она отвратительна». Когда она попросила эту часть отступить, следующая часть сказала: «Никто никогда меня не полюбит», после чего снова вышел критик, заявивший, что лучший способ ей помочь – это не обращать внимания на весь этот шум и просто увеличить дозу лекарств.
Очевидно, эти управляющие, стремясь защитить ее уязвимые части, причиняли ей еще больше вреда. Так что я продолжил спрашивать их, что, как им кажется, произойдет, если они отступят в сторону. Джоан отвечала: «Люди будут меня ненавидеть» и «Я окажусь совсем одна и на улице». За этим последовало воспоминание: ее мать говорила ей, что если она не будет слушаться, то ее отдадут в приют и она больше никогда не увидится со своими сестрами и собакой. Когда я спросил, что она чувствует по отношению к этой напуганной девочке внутри нее, она заплакала и сказала, что ей ее жалко. Теперь ее «Я» вернулось, и я был уверен, что мы успокоили ее систему, однако, как оказалось, с этим сеансом я поторопился.
Затушенное пламя
На следующей неделе Джоан не пришла на прием. Мы активировали ее «изгнанных», и ее «пожарные» разбушевались. Как она рассказала мне потом, вечером после нашего предыдущего сеанса, на котором мы обсуждали ее страх попасть в приют, ей казалось, что она вот-вот выйдет из себя. Она отправилась в бар и подцепила там парня. Вернувшись домой поздно, пьяной и лохматой, она отказалась разговаривать с мужем и завалилась спать. На следующее утро она вела себя так, будто ничего не случилось.
Пожарные готовы на все, лишь бы избавить человека от эмоциональной боли. Если не считать задачи по сдерживанию изгнанных, то они – прямая противоположность управляющим: управляющие стремятся поддерживать контроль, в то время как пожарные готовы уничтожить дом, лишь бы остановить пожар.
Борьба между строгими управляющими и вышедшими из-под контроля пожарными продолжается до тех пор, пока изгнанным, которые несут на себе бремя травмы, не разрешат вернуться, пока о них не позаботятся. Все, кто имеет дело с пережившими психологическую травму людьми, сталкиваются с этими «пожарными». Я встречал пожарных, которые страдали зависимостью от покупок, спиртного, компьютерных игр, постоянно изменяли или навязчиво занимались спортом. Грязная интрижка способна заглушить ужас и стыд пережившего насилие ребенка, пускай и всего на пару часов.
Важно помнить, что пожарные, по сути, отчаянно пытаются защитить систему. В отличие от управляющих, которые, как правило, готовы в той или иной мере сотрудничать в процессе лечения, пожарных не удержать: они извергают оскорбления и выскакивают из комнаты. Пожарные неугомонны, и если спросить у них, что случится, перестань они делать свою работу, то окажется, что они полагают, будто чувства изгнанных разрушат всю систему «Я». Им невдомек, что существуют другие, более эффективные и разумные способы обеспечивать физическую и эмоциональную безопасность, и даже если человек перестает объедаться или резать себя, пожарные зачастую находят другие способы саморазрушения. Этому удается положить конец, только когда бразды правления вновь возьмет «Я», и вся система перестанет чувствовать себя под угрозой.
Бремя токсичности
Изгнанные – это свалка токсичных отходов системы. Так как они хранят в себе воспоминания, ощущения, убеждения и эмоции, связанные с травмой, то выпускать их на свободу опасно. Они содержат в себе переживания в духе «Господи, мне конец!» – суть неотвратимого шока, – а вместе с ними ужас, упадок и приспособление. Изгнанные могут заявлять о себе в виде сдавливающих физических ощущений или полной эмоциональной бесчувственности, и они подрывают как рассудительность управляющих, так и напускную храбрость пожарных.
Подобно большинству жертв инцеста, Джоан ненавидела своих изгнанных, в особенности маленькую девочку, удовлетворявшую желания насильника, и испуганного ребенка, плачущего в одиночестве в кровати.
Когда изгнанным удается пересилить управляющих, они берут над нами верх – мы превращаемся в отвергнутого, нелюбимого и брошенного ребенка. Наше «Я» «смешивается» с изгнанными, и все другие возможные альтернативы для нашей жизни затмеваются.
Затем, как заметил Шварц: «Мы видим себя и мир вокруг их глазами и верим, что мир именно такой. В данном состоянии нам и в голову не придет, что нашим сознанием овладели» (17).
Сдерживание изгнанных, однако, подавляет не только воспоминания и эмоции, но так же и части, которые их хранят, – части, которые больше всего пострадали из-за травмы. Говоря словами Шварца: «Обычно это самые чувствительные, креативные, любящие интимную близость, жизнерадостные, игривые и наивные наши части. Когда мы изгоняем их, пострадав от чьих-то рук, то они получают двойной удар – к первоначальной травме добавляется обида из-за того, что их отвергли» (18). Как обнаружила Джоан, продолжая скрывать и презирать изгнанных, она обрекала себя на безрадостную и лишенную интимной близости жизнь.
Высвобождение прошлого
Спустя несколько месяцев после начала лечения нам с Джоан снова удалось достучаться до изгнанной девочки, которая хранила в себе унижение, замешательство и стыд из-за растления Джоан. К этому времени она уже достаточно доверяла и достаточно развила чувство своего «Я», чтобы спокойно наблюдать за собой-ребенком и похороненными ощущениями ужаса, эмоционального возбуждения, покорности и причастности. Она мало что говорила во время этого процесса, и моей основной задачей было помогать ей оставаться в состоянии спокойного наблюдателя. У нее частенько возникало желание отстраниться из-за отвращения и ужаса, оставив этого нежеланного ребенка одного со страданиями. Тогда я просил ее защитников отступить, чтобы она могла прислушаться к словам этой маленькой девочки.
Наконец с моей помощью она смогла вырвать эту девочку из рук насильника и забрать ее с собой в безопасное место. Она решительно сказала обидчику, что больше не подпустит его к ней. Вместо того чтобы отвергать этого ребенка, она сыграла активную роль в ее освобождении. Как и в ДПДГ-терапии, разрешение психологической травмы стало для нее результатом ее способности обратиться к своему воображению и переиграть сцены, в которых она застывала от страха многие годы назад. Беспомощная пассивность была замещена решительными действиями под руководством «Я».
Начав контролировать свои побуждения и свое поведение, Джоан осознала пустоту своих отношений с мужем Брайаном и начала настаивать на переменах. Я предложил ей встретиться втроем, и она присутствовала на восьми совместных сеансах, после чего я стал встречаться с Брайаном отдельно.
Шварц обращает внимание, что ВСС-терапия способна помочь членам семьи «курировать» друг друга, наблюдая за взаимодействием различных частей своих родных между собой. Я увидел это своими глазами, когда занимался с Джоан и Брайаном. Брайан изначально весьма гордился тем, что столь долго терпел поведение Джоан; чувствуя, что она по-настоящему в нем нуждается, он даже и не задумывался о разводе. Теперь же, когда ей хотелось больше интимной близости, ему начало казаться, что на него давят, и он стал чувствовать свою несостоятельность – так обнажилась его паникующая часть, которая отключилась и отгородила стеной его чувства.
Со временем Брайан стал рассказывать про то, как рос в семье алкоголиков, где свойственное для Джоан поведение было обычным делом и чаще всего игнорировалось, перемежаясь с периодами пребывания его отца в наркологических центрах и длительными госпитализациями его матери в связи с депрессией и попытками самоубийства. Когда я спросил у его объятой паникой части, что произойдет, если она позволит Брайану что-нибудь почувствовать, она дала понять, что боится невыносимой боли – боли из его детства, помноженной на боль отношений с Джоан.
За следующие несколько недель появились и остальные части. Сначала явился защитник, который боялся женщин и был решительно настроен больше не допустить, чтобы Брайан стал жертвой их манипуляций. Затем мы обнаружили ярко выраженную заботливую часть, которая присматривала за его матерью и другими детьми в семье, которые были младше его. Эта часть усиливала самооценку Брайана и придавала его жизни смысл, а также помогала справляться со своим собственным ужасом. Наконец, Брайан был готов к встрече со своим изгнанным – напуганным, по сути не имеющим матери ребенком, о котором некому было позаботиться.
Это был очень краткий пересказ длинного процесса познания со многими перипетиями, такими как периодическое появление критика Джоан. Тем не менее ВСС с самого начала помогла Джоан и Брайану услышать себя и друг друга с точки зрения объективного, любопытного и сострадательного «Я». Они больше не были заперты в прошлом, и перед ними открылись множество новых возможностей.
Сила самосострадания: ВСС-терапия в лечении ревматоидного артрита
Нэнси Шадик работает ревматологом в Объединенном бостонском медицинском центре (Boston’s Brigham and Women’s Hospital). Она проводит медицинские исследования ревматоидного артрита (РА)[61], а также проявляет огромный интерес к тому, как ее пациенты переносят болезнь. Узнав про ВСС на семинаре с участием Ричарда Шварца, она решила использовать эту терапию в исследовании эффективности психосоциальной помощи для больных РА.
Ревматоидный артрит – аутоиммунное заболевание, вызывающее воспалительные реакции по всему телу, которые приводят к хронической боли и потере подвижности. Лекарства способны замедлить течение болезни и принести частичное облегчение от боли, однако лечению она не поддается, и жизнь с РА может привести к развитию депрессии, тревоги, чувства одиночества и общему ухудшению качества жизни. Я следил за этим исследованием с особым интересом из-за обнаруженной мной связи между психологической травмой и аутоиммунными болезнями.
Совместно со старшим специалистом по ВСС-терапии Нэнси Соуэлл доктор Шадик организовала проведение девятимесячного рандомизированного исследования, в ходе которого одна группа пациентов с РА проходила групповые и индивидуальные сеансы ВСС-терапии, в то время как контрольная группа получала регулярные электронные письма и телефонные звонки касательно симптомов болезни и борьбы с ними. Обе группы продолжили принимать свои обычные лекарства и проходили регулярный осмотр у ревматологов, которые не знали, к какой группе принадлежали пациенты.
Целью первой группы было научить пациентов принимать и понимать свой неизбежный страх, беспомощность и злость, а также относиться к этим чувствам, как к членам их собственной «внутренней семьи». Они обучались навыкам ведения внутреннего диалога, который должен был научить их распознавать свою боль, определять сопровождающие ее мысли и эмоции, а затем взаимодействовать с этими внутренними состояниями с интересом и состраданием.
Вскоре всплыла одна существенная проблема. Подобно многим перенесшим травму людям, пациенты с РА были подвержены алекситимии. Как позже сказала мне Нэнси Шадик, они никогда не жаловались на свои боли и ограниченность в движениях, пока они не становились невыносимыми. Когда их спрашивали, как они себя чувствуют, пациенты практически всегда отвечали «нормально». Их стоические части определенно помогали им справляться с болезнью, однако эти управляющие также удерживали их в состоянии отрицания. Некоторые настолько сильно подавляли свои ощущения и эмоции, что не могли эффективно взаимодействовать со своими врачами.
Чтобы сдвинуться с мертвой точки, наставники в театральной манере знакомили пациентов с различными частями их системы «Я»: они переставляли мебель и реквизит, которые олицетворяли управляющих, изгнанных и пожарных. В течение следующих нескольких недель участники начали рассказывать про управляющих, которые заставляли их «терпеть, стиснув зубы», потому что никому не интересно слышать их жалобы.
Затем, когда они просили свою стоическую часть отступить, они распознавали озлобленную часть, которой хотелось кричать и крушить все вокруг, апатичную часть, которой не хотелось вставать с кровати, а также изгнанного, который считал себя никчемным, так как ему не разрешалось говорить. Как оказалось, практически всех из них в детстве затыкали, и им приходилось оставлять свои потребности при себе.
Индивидуальные сеансы помогли пациентам применять модель внутренних частей к повседневным проблемам. Так, например, одна женщина сталкивалась с проблемами на работе: ее «управляющий» настаивал, что она должна работать изо всех сил, пока не обострится РА. С помощью психотерапевта она осознала, что может заботиться о себе, не доводя себя до изнеможения.
Обе группы проходили обследование трижды за девять месяцев исследования, а потом еще раз год спустя. По окончании девяти месяцев первая группа продемонстрировала значительные улучшения по таким показателям (по их собственной оценке), как боли в суставах, физическая дееспособность, самосострадание и общий уровень боли, по сравнению с контрольной группой. Кроме того, они стали менее подавленными и больше верили в себя и свои силы. Обследование год спустя показало, что первой группе удалось закрепить результат по уровню воспринимаемой боли и симптомам депрессии, хотя объективные медицинские тесты больше не фиксировали улучшений по показателям боли и дееспособности. Другими словами, изменилась прежде всего способность пациентов жить со своей болезнью. Шадик и Соуэлл заключили, что ключевым фактором эффективности ВСС-терапии был ее упор на самосострадании.
Это было не первое исследование, показавшее, что психологическое вмешательство может помочь пациентам с РА. Когнитивно-поведенческая психотерапия и методики самоосознанности также продемонстрировали свою эффективность в борьбе с болью, воспалением суставов, физической недееспособностью и депрессией (19). Тем не менее ни в одном из этих исследований не был задан самый главный вопрос: способствует ли увеличение уровня психологической защищенности и комфорта нормализации работы иммунной системы?
Высвобождение изгнанного ребенка
Питер работал онкологом в престижном академическом медицинском центре, который регулярно признавался одним из лучших в стране. Благодаря регулярным занятиям сквошем он был в прекрасной физической форме, а его самоуверенность порой переходила в заносчивость.
Этот человек явно не страдал от ПТСР. Придя ко мне в кабинет, он заявил, что просто хочет узнать, как помочь своей жене быть менее «обидчивой». Она угрожала уйти от него, если он не разберется со своей, как она это называла, бессердечностью.
Питер заверил меня в неадекватности ее восприятия, так как у него явно не было проблем с проявлением эмпатии по отношению к пациентам. Ему нравилось говорить про свою работу, он гордился тем фактом, что ординаторы и старшие врачи отчаянно боролись за возможность работать под его началом, а также слухом о том, что персонал его побаивается. Себя он называл предельно честным, настоящим ученым, человеком, который просто смотрел фактам в лицо и – он бросил многозначительный взгляд в мою сторону – снисходительно относится к человеческой глупости. У него были высокие требования к людям – в том числе и к самому себе, и он заверил меня, что не нуждается ни в чьей любви, только в уважении.
Питер также рассказал мне, что стажировка в психиатрии во время учебы на медицинском убедила его, что психиатры – те еще шарлатаны, а одна смена в семейной психотерапии окончательно закрепила у него это мнение. Он выражал презрение к людям, которые обвиняли в своих проблемах родителей или общество. Хотя ему и самому в детстве пришлось несладко, он был решительно настроен никогда не воспринимать себя как жертву.
Хотя непроницаемость и любовь к точности Питера мне и были по душе, я задумался о том, не обнаружим ли мы в итоге то, с чем мне так часто приходится сталкиваться: внутренних управляющих, помешенных на власти, которые обычно создаются для защиты от чувства беспомощности.
Когда я спросил про его семью, Питер сообщил мне, что у его отца была фабрика. Он пережил холокост, порой бывал жестоким и взыскательным, однако у него была также мягкая и сентиментальная сторона, которая поддерживала связь между ним и Питером, а также вдохновила Питера стать врачом. Рассказывая мне про свою мать, он впервые осознал, что вместо искренней заботы она усердно хлопотала по дому, однако Питер отрицал, что это его как-либо волновало. В школе он учился на круглые пятерки. Он поклялся построить свою жизнь так, чтобы в ней не было места отверженности и унижению, однако по иронии судьбы он каждый день жил с ними бок о бок – его больные раком пациенты регулярно умирали, и он постоянно испытывал трудности с финансированием и публикацией своих исследований.
На следующей встрече к нам присоединилась жена Питера. Она рассказала, что он постоянно ее критикует – ее вкус к одежде, ее подход к воспитанию детей, ее читательские интересы, ее умственные способности, ее подруг. Он редко бывал дома, а эмоционально так вообще никогда не открывался. Из-за его многочисленных важных обязательств, а также взрывного темперамента его семья ходила вокруг него на цыпочках. Она была решительно настроена уйти от него и начать новую жизнь, если он не предпримет никаких радикальных мер. В этот момент впервые за все время я увидел, как он заволновался. Он заверил меня и свою жену, что хочет во всем разобраться.
На следующем сеансе я попросил его позволить своему телу расслабиться, закрыть глаза, направить свое внимание вовнутрь и спросить у своей критической части – той самой, что описала его жена, – чего она пытается не допустить своим постоянным беспощадным осуждением. Тридцать секунд спустя он сказал, что ему кажется глупым разговаривать с самим собой. Он не хотел, чтобы я пробовал на нем какие-то экспериментальные методики – он пришел ко мне за «проверенной на практике психотерапией». Я заверил его, что, подобно ему, практикую исключительно проверенные методы лечения и это один из них. Он молчал примерно минуту, после чего прошептал: «Чтобы мне не причинили боли». Я призвал его спросить у этого критика, что это значит.
Не открывая глаз, Питер ответил: «Если критиковать окружающих, они не посмеют причинить тебе боли». Я попросил его поблагодарить своего критика за защиту от боли и унижения, а когда он вновь замолчал, я заметил, как у него расслабились плечи, а дыхание стало более медленным и глубоким.
Следом он мне сказал, что понимает, как его напыщенность влияет на его отношения с коллегами и студентами; во время служебных совещаний он чувствовал себя одиноким и презираемым, а на корпоративных мероприятиях в больнице ему было неловко. Когда я спросил его, хотелось бы ему изменить отношение этой своей злобной части к людям, он сказал, что хотел бы этого. Затем я спросил, где она находится в его теле, и он обнаружил ее по центру груди. Я спросил, какие чувства она у него вызывает. Он ответил, что страх.
Затем я попросил продолжать фокусировать на ней свое внимание и продолжать следить за своими чувствами к ней. Он сказал, что ему любопытно узнать про нее побольше. Я предложил ему попросить своего критика показать, что именно он защищает. После продолжительной тишины, по-прежнему не открывая глаз, он сказал, что увидел сцену из своего прошлого. Отец Питера бил маленького мальчика, которым был он сам, в то время как взрослый Питер стоял в стороне и думал о том, как глупо было со стороны этого мальчишки провоцировать отца. Когда я спросил у него, что он чувствует по отношению к мальчику, которого бьют, он ответил, что презирает его. Он был тряпкой и плаксой. Демонстрируя малейшее неповиновение своему властному отцу, он неизбежно капитулировал и жалобно обещал вести себя впредь хорошо. В ответ появился критик и начал обзывать его такими словами, как «тюфяк» и «неженка». Я снова спросил Питера, не соизволит ли критик немного отступить, чтобы дать мальчику высказаться. Он полностью закрылся и перед уходом заявил, что вряд ли когда-то еще ступит ногой в мой кабинет.
Тем не менее на следующей неделе он снова пришел: его жена, как и обещала, пошла к адвокату и подала документы на развод. Он был опустошен и больше не выглядел тем полностью уверенным в себе врачом, с которым я познакомился. Он был явно напуган. Он был сам не свой от перспективы потерять семью – его утешала идея о том, что если все пойдет совсем плохо, он всегда сможет взять свою жизнь в собственные руки.
Он снова заглянул внутрь себя и обнаружил часть, ужасно боявшуюся того, что его бросят. Когда он вошел в состояние самоосозанного «Я», я призвал его попросить того напуганного мальчика показать, какое бремя он на себе несет. И снова его первой реакцией было отвращение к слабости этого мальчика, однако когда я попросил его уговорить эту часть отступить в сторону, он увидел себя маленьким мальчиком в родительском доме, который в ужасе кричал один у себя в комнате. Питер наблюдал за этой сценой несколько минут, молча всхлипывая. Я поинтересовался у него, все ли ему рассказал этот мальчик. Нет, были и другие сцены – например, как он бежал к двери, чтобы обнять своего отца, или получал пощечину за то, что ослушался мать.
Время от времени он прерывался, чтобы оправдать своих родителей – в конце концов, они пережили холокост со всеми вытекающими. Тогда снова предлагал ему выявить те его части, что прерывали рассказы мальчика о пережитой боли, и попросить их временно уйти в другую комнату. И каждый раз ему удавалось вернуться к своему горю.
Я попросил Питера сказать мальчику, что теперь он понимает, насколько ужасно ему приходилось. Долгое время он сидел, не проронив ни слова. Затем я попросил его показать мальчику, что он заботится о нем. После некоторых уговоров он обвил мальчика руками. Я был удивлен тому, что этот грубый и бессердечный с виду мужчина в точности знал, как о нем позаботиться.
Затем спустя какое-то время я призвал Питера вернуться к сцене, где мальчика обижал отец, и забрать его с собой. Питер представил, как, будучи взрослым, дает отпор своему отцу и говорит ему: «Если ты еще раз обидишь этого мальчика, я тебя убью». Затем он представил, как отводит этого мальчика на одну известную ему площадку для кемпинга, где тот под его присмотром играл и резвился с пони.
На этом, однако, наша работа не закончилась. После того как его жена забрала обратно бумаги на развод, некоторые из его прежних привычек вернулись.
Время от времени мы снова обращались к этому одинокому мальчику, чтобы Питер мог позаботиться о своих травмированных частях, особенно когда ему было больно из-за произошедшего дома или на работе. Эта стадия ВСС-терапии называется «разгрузкой» и представляет собой выхаживание изгнанных частей до полного выздоровления.
С каждой новой разгрузкой прежде язвительный внутренний критик Питера все больше расслаблялся, и постепенно из судьи он превратился в наставника, и Питер начал восстанавливать свои отношения с семьей и коллегами. Кроме того, его перестали мучить так называемые головные боли тензионного типа[62].
Однажды он рассказал мне, что всю свою взрослую жизнь пытался отпустить прошлое, и обратил внимание на иронию того, что для этого ему нужно было сначала с ним сблизиться.